блицевое

и молния сверкнула сверху вниз,
и выдох был тягуч, как зов из бездны.
я обменял всего одну любезность
на этот непредвиденный каприз.
и тело отвечало на касанья,
как на порывы ветра стая птиц…
и я, наивный, падал, падал ниц,
без суеты, без слов, без обещаний…
и волосы, как праздничный букет,
пьянили не от запаха, от торков.
и мысли были сумрачно-прогорклы,
как сорванное спешно слово «нет».
но я не слышал, я уже пристал
к твоим объятьям, словно листик в бане.
за вычетом ничтожных расстояний
была неисчислима высота.
и в строгости (вот только так и так)
проскальзывая сорванным шурупом,
я размышлял: но как же тупо, тупо
меня пленила эта красота…

ты – лето. словно тело на песок
ложатся на тебя мои ладони…
скользнул туда, но – ничего не тронул,
пробил озноб, но охладил висок.
и выдох – словно выхлоп из печи,
и пелена – как воздух в знойный полдень,
и мысли – как призыв из преисподней,
и звуки – словно брякают ключи
от всяких молний, пряжек и застёжек…
иль кто-то отворяет ворота?
мы на перилах грешного моста?
стоим, но прыгнуть вниз пока не можем.
а там внизу уже горит огонь,
и вкруг него обрядческие танцы,
и я войду в тебя протуберанцем,
прижав к спине дрожащую ладонь…

и руки убери, и не держи
пусть упаду, пусть будет очень больно
останусь для тебя первопрестольной
невжизнь
таких столиц, как я, не отыскать
иди, пусть заживят тебе колени
и будешь ты влюблённо-непоследний
сыскарь
и будешь вспоминать как "отче наш"
и будешь шевелить во сне губами
тот, кто ушёл, тот остаётся с нами
как страж
слезинками с дрожащих чёрных век
лети во тьму, как пёрышко над полем,
тот, кто влюблён, тот остаётся болен
на век
и краешком прозревшего себя
касайся известковости и тверди
пытайся и меня из этой смерти
изъять
и будем мы опять, как крылья высь,
месить потустороннее пространство
из постоянства на непостоянство,
невжизнь