миниатюры сокровенное

СОКРОВЕННОЕ

Сеятель

      Я любил Солнце. Я взял себе Землю на самом припеке, открытую всем ветрам.
      Целыми днями я валялся на упругих сухих склонах, опаленный зноем, дикий и свободный. Так я привязался к Земле. Взамен она дарила мне простор, неуют и гордыню.
     Но пришло время сеять. Праздный и беззаботный, я щедро высыпал большую долю своих запасов и стал ожидать всходов. Но Солнце, которое я любил, выжгло мой посев.
    Я дождался следующей весны. Я перекопал и перетер в ладонях всю Землю и глубоко высеял оставшиеся запасы. Но знойные ветры, которым я был так рад, развеяли мои всходы.
    Тогда я проклял свои глупые затеи. Во мне пробудился труженик, и я пошел искать другую Землю.
    Я нашел ее в тени лесов у самой воды. Усталый, измученный долгой дорогой, я лег в ее прохладе, сжимая в натруженных кулаках несколько оставшихся зерен. Я уснул, пальцы мои разомкнулись, и добрая Земля благодарно приняла этот скупой, чудом уцелевший дар.
Не знаю, как долго я проспал. А когда проснулся, вокруг колосились высокие всходы. Обрадованный, я решил вернуться назад и сказать бесплодному простору, что я нашел свою Землю. Что только на ней возможны уют, покой и работа - счастливая доля труженика.
      В пути я изнывал от жажды, кутался от злого ветра, а больше всего смеялся над глупостью солнечных и ветреных лет.
      Но вот я дошел и что же: у моих ног, на припеке колыхались от легкого ветра редкие, нежно зеленые всходы. Такие нежные и такие зеленые, что я опустился на колени и коснулся их рукой. А вокруг простирался все тот же простор, тот же неуют и та же ненужная мне свобода.
    - Зачем ты их?...- крикнул я Земле.- Все равно проклятое Солнце высушит, а вольные ветры выветрят твои всходы!
И я стал топтать эти робкие запоздалые ростки нашей близости. Я вытоптал все и ушел. Но каждую весну они прорастали снова и снова, звали меня. И снова я проделывал долгий и мучительный путь, и снова безжалостно топтал эти ненужные шелковистые всходы, лишавшие меня покоя.

Садовник

       Днем я работал в саду, а по вечерам слушал песни Сатира.
      - Сатир,- попросил я однажды,- ты прожил долгую жизнь. Расскажи о себе.
     - Хорошо, - ответил Сатир, - слушай. .

    И он запел песню о трудолюбивом Садовнике, о его мечте вырастить небывалый сад. Только прежде сада выросла мечта, Тесно стало мечте в груди Садовника, и вырвалась мечта не волю. Вырвалась и превратилась, может быть, в птицу, может быть, в песню, может быть, в облако. Только опостылел с тех пор труд Садовнику. Бросил он все и ушел ловить мечту. Долгий путь ему предстоял. По дороге он изнемог и умер лицом в небо.
     - Грустная песня,- сказал я.
     - Песня как песня, а грустно оттого, что песня кончилась. Начало - всегда радость. Конец - всегда грусть.
    - Ты не прав, Сатир,- возразил я,- иногда грустно или радостно просто так без причины.
    - Путаешь слова. Грусть без причины - тоска, радость без причины - счастье. Хочешь еще спою?
   - Спой,- обрадовался я. Сатир запел, но скоро умолк.
   - Не слушаешь,- обиделся он.
    - Головы морочишь, старый плут!
     Мы оглянулись, позади стоял Овчар. Он держал в руке пустое ведро, видно шел поводу.
    - Мечту он ловил. За чужими столами ты её ловил.
    - Не бойся, - насупился Сатир,- в твой курятник она
не заглянет.
    - Тьфу, - плюнул с досады Овчар и пошел к реке.
    - Худо ему,- сказал Сатир,- зависть сожрет. Мне и то позавидовал. А ведь прав, не слушай меня. Расти свой сад. Работай! А проклюнется - не держи, пусть летит.
    Сатир снова запел, но уже не для меня. Солнце кануло за горизонт, я встал и пошел домой. По дороге мне было грустно. Быть может, оттого, что Сатир стар и скоро умрёт. Показался МОЙ сад, весь в цвету. Я почувствовал, как в грудь мою хлынуло тепло. Этим теплом я согревал женщину, которая меня ждет. От тепла она родит мне сына, ему достанется  мой сад.

Два великана

      Маленьким, я жил в маленьком саду. У меня было много друзей. Это же так просто - к малому прибавить малое. Но пришёл Великан, поднял меня и показал свои владения. Я полюбил великое и стал расти.
Я рос до тех пор, пока не оказался на чужой территории.
    - Эй, куда прешь?- окликнули меня. - Тебе что, места мало?
    - Мало,- ответил я, продолжая расти.
Меня пригнули к земле и стали ломать, я потянулся к малому, но малое жалось на своей полосе.
   "Неужели Великан обманул меня? Да и бывают ли они, великаны?»
Так думал я и терпел. Но когда терпеть стало невмочь, я начал медленно распрямляться.
     Я прошел чужую территорию. Я выпрямился во весь рост
и стал виден отовсюду. Малое потянулось ко мне. Я поднял
малое и показал свои владения.

Исповедь

       Я родился на богатой ухоженной Земле. Но плоды ее не питали меня, аромат цветов не пьянил, корни трав не излечивали болезни.
     Я сторонился Света, кутая в утлое платье хилое, в струпьях, тело. Но когда одежда истлела, я устыдился собственной наготы. Каждый лист, каждый стебель травы испытывали меня немым укором. Я ринулся в спасительное лоно, терзая грунт, но силы не покинули меня. Земля отторгла навязчивую любовь.
      С тупым отчаянием изгоя я уносил суетный вопль плоти подалее от родных мест. Я гнал себя днем и ночью, в оцепенелом терпении изматывая путь. И лишь у последнего предела пал на колени. Пальцы легко вошли в мягкую взрыхленную толщь. Натруженная Земля дремала, равнодушная к моим потугам. Впереди простиралась даль. Бескрайняя и дикая, она дышала в лицо обманчивой ночной прохладой. Наполнив горсть, я переступил предел.

      Я очнулся на раскаленном плато. Белый свет, отраженный белым песком, ослепил: я больше не стыдился собственной наготы. Я выпрямился во весь рост и пошел, благодарный не-
стерпимому Свету. Он, должно быть, жег мое тело, но я не испытывал ожога. Всей грудью я вбирал стиснутый в горсти, влажный комочек Родины.
     Когда жар начал спадать, я распластался на песке. Жажда сухими крыльями изнутри скребла грудь, но не она была последней болью,  а пробудившаяся в Пустыне жизнь. Юркой змейкою она прохлаждала мои  натруженные ступни ног. Я высыпал в ложбинку груди сбереженную горсть, долго перетирая пальцами слипшиеся комочки,
       Ночью меня разбудил плач. Не прожитая жизнь всхлипывала во мне. избалованным ребенком. Она расточительно вкрапывала в песок остаток влаги. Но я не рассердился. Я стал укачивать ее ровным дыханием, пока солнечные снопы игл не впились в веки.
      Превозмогая боль, я открыл глаза. Из груди медленно поднимался зеленый стебель. Его цепкие корни с настойчивой нежностью вбирали тело. Стебель качнулся, выбросил два сочных листа и зачал бутон. Бутон тяжелел, нагружаясь алым цветом. Струи аромата волнами видений хлынули в мозг, но, пробудившийся голод, жадным зевом потянулся к бутону. Высохшие губы поймали краешек лепестка, лепесток отпал и растаял на воспаленном небе. Тело сгрудилось над Цветком. Хрустел сочный стебель, корни, листья. И лишь маленькая коробочка семян запасливо укрылась в горсти, топя обездвиженный взор мой в изматывающем просторе.
      Отпавшая от корней земля стала пылью. Могучим вздохом Пустыня вобрала пыль и, опалив ответным жаром, уставилась в терпеливой надежде.
      Весь день я промаялся, радея о своем сокровище. Пустыня льнула к выздоравливающему телу, обещая долгие объятия ночи. Но не она, а жёсткая, скупая коробочка вбирала мою ответную дрожь. Бездонные небеса веры в Чудо-Цветок манил домой. Окрепшая поступь шагов не давала покоя.
      Вестником небывалой жизни, чуждой изнурительного труда, достиг я родных пределов.
     В розовом свете утра, я опростал заветную коробочку в мягкое уготованное тело. Благодарная Земля забылась в трепетном соитии. Неведомая прежде страсть пробудилась во мне. Теснимая истомой грудь востребовала щедрых даров. Земля откликнулась моему зову ласками нежнейших невест. Но ласки эти не утолили страсти. Она пребывала во мне ревущим потоком. Земля не противилась его пенящемуся напору. В ожидании срока она стлалась и парила, опьяненная моими посулами.
       Однако срок настал. Тревога стыдливым недомоганием проникла на мое ложе. В благодатной тени ночи я пробрался на свое поле, и прибег к спасительному посеву. Я вытянул во тьму руки, томясь влажной мякотью вызревающего бутона. Острия игл впились в мои ладони. Впереди простиралось поле молодого чертополоха.
         Да оросит украденную горсть слеза отверженного скитальца.
Пустыня властно зовет меня мертвящим зноем, вбирая
И обволакивая  след зыбью песка. В страхе обронить крохи в зияющие рты сыпучих воронок. Я торопил шаг. Весь долгий путь до оголённого плато я вижу, как в скорбных моих ладонях  прорастает Чудо-Цветок. В последних искрах гаснущего дня плоть его питает меня, аромат пьянит,
корни исцеляют мои болезни.
       Насытившись, грудь моя  полнится неизбывной мукой. С горечью я гляжу, как сухой ветер разносит по угрюмому плато бесполезные семена.
Когда истлеют мои ладони, когда искрошатся мои кости, что будет с тобой, прохладный Огонь живота моего... В ком воспылаешь, кого насытишь?