Роман Неравнодушье, как диагноз! ч. 1 гл. 2

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ, ГЛАВА ВТОРАЯ.(начало http://stihi.ru/2012/10/26/9227)
ПОСТОЯННОЕ МЕСТО ПУБЛИКАЦИИ:http://stihi.ru/2012/10/26/9806
1)ПОДВИГ ОТЦА - ПОДВИГ НАРОДА!рассказ и поэма.
2)ХУТОР РЯБИЧИ-ЗАДОНСКИЕ.рассказ


     Весной 1950 года мы уже жили  километров на сто ниже по Дону в голой степи в хуторе Рябичи-Задонские, куда перевезли и дом нашего земляка-писателя Серафимовича, родившегося в нашей станице. В нём была изба-читальня. В Волгограде его именем назван Пединститут, хотя кроме «Железного потока» я его ничего не читал.
Про хутор Рябичи Задонские я расскажу чуть ниже, а пока расскажу об отношении  НКВД к моему отцу-инвалиду Великой Отечественной войны, о которой отец мне почти не рассказывал.Хотя я недавно нашёл на сайте "Подвиг народа!" приказ о награждении моего отца, который группой 10 человек первым ступил на немецкую землю, форсировав реку Нейсе и лично уничтожив трёх гитлеровцев в ночь с 8-го на 9-е апреля 1945.г.
   Через два года мы уже жили в г.Цимлянске, где и прошло моё рыбачье детство в Цимлянском море, где и закончилось после восьмого класса, потому что на рыбалке утонул в Цимлянском море отец.Дело в том, что наше море в страшную жару было очень вонючим от того, что «цвело» сине-зелёной водорослью. Только хороший шторм разгонял эту гадость по бухтам и заливам и просто выбрасывал на берег вместе с задохнувшейся от этой, пожирающей кислород в воде, водоросли. Рыба выброшенная на берег, лежала разлагалась, воняла, создавая антисанитарию. Я родился на цветущем берегу Дона, а детство прошло на берегу  «цветущего» вонючего моря! Но не всегда оно таким было! Хорошее запомнилось больше! Хотя и плохое никуда не денешь из памяти…
     Когда мы жили в Цимлянске, отца вплоть до 1953 года мучили НКВДэшники, таскали на допросы и неожиданно приходили домой с идиотскими допросами о том, как он дважды попадал в плен, как бежал, с кем общался в плену. Я помню их наглые рожи и скрип наших ступенек под их тяжёлыми шагами. И это несмотря на то, что ранен окончательно он был уже в Германии и в Польше лежал в госпитале.
ПОДВИГ ОТЦА-ПОДВИГ НАРОДА!
 Копия Приказа см. ПОСТОЯННОЕ МЕСТО ПУБЛИКАЦИИ:http://stihi.ru/2013/01/03/11058

   Я  в Яндексе в строке Поиск  на сайте  "Подвиг народа!" нашёл приказ   о награждении, согласно которого мой отец, в составе группы разведчиков, первым ступил на территорию Германии в ночь с 8-го на 9-е апреля 1945 года, форсировав реку Нейсе на границе между Польшей и Германией. Как указано в приказе о награждении, лично уничтожил трёх гитлеровцев "сильным огнём из автомата". В приказе он под порядковым номером  «5». Однако интересная  информация об отце  и внизу этого сообщения: «призван в РККА  7.02 1945 г. из лагеря военнопленных». Во-первых, в лагере военнопленных были только военные, а значит отец был призван не в 1945 г. Насколько нам известно, из лагеря военнопленных «призывали» либо в штрафники, либо в ГУЛАГ. Отец мне не говорил, что он был в штрафбате, хотя он вообще не любил рассказывать про войну. Лишь однажды, в разговоре о лошадях, он рассказал, что его из плена спасла казачья лошадь, которая привела его в сознание и он на ней поскакал к своим, но подорвался на минном поле. Знаю, что отец всю войну был в разведке.  Так же знаю я о том, что отец был в плену трижды. Дважды он бежал, а последний раз его  спасла штурмовая группа, захватившая концлагерь. Ещё я нашёл в поисковике  сайта «Мемориал» список погибших 30.07.1943 года и похороненных в братской могиле  № 3 села Куйбышево. А так же я нашёл список бывших военнослужащих,   на которых были получены похоронные извещения, но которые оказались живыми по Цимлянскому райвоенкомату, где под номером  «9» значится мой отец. Ещё, что достоверно известно, что его взяли в действующую армию в 1942 году, когда ему и его одногодкам было по 17 лет  и заставили их принять бой  с мотопехотой немцев на подступах к своей станице, перед этим даже не обмундировав,  и за два часа, научив стрелять из винтовок. В начале боя их было 40 желторотых пацанов, а после -  осталось двое… Один из них – мой будущий отец. Немцы поверили им, что они   «не зольдат», потому что у них в противогазных сумках были початки кукурузы и дроблёнка для корма скотины.  Получив от немцев  «подпопники»,  эти    двое пришли в гражданской одежде к своим на передовую и их  бросили в сталинградскую    «мясорубку», так как у отца  «За оборону Сталинграда» тоже была награда, которую он заслужил в свои семнадцать лет, а в 20 лет пришёл домой инвалидом, хотя его уже  давно оплакали, как и его брата Николая, который погиб в самом начале войны при бомбёжке их военного аэродрома в районе Тулы в июле 1941 г.Бедные родители!Две "похоронки"! Слава Богу, последняя оказалась ошибочной, но это же надо было пережить...
В приказе о награждении за форсирование реки Нейсе в ночь с 8-го на 9-е апреля указано, что лично он один из группы в  десять человек уничтожил трёх гитлеровцев, а остальные «создавали панику», но захватили двух языков. Так что отец уже был опытным разведчиком в 20 лет.  И в апреле же, 22-го числа,  для него закончилась война, так как осколок лишил его левого локтевого сустава, но  хирург решил сохранить ему руку, два часа, сшивая сухожилия и нервы. Из госпиталя отец вернулся домой  «воскресшим»  только в октябре 1945 года. Но НКВД его мучило до 1953 года, выясняя обстоятельства его пленения, побегов и освобождения. Это было уже на моих глазах и осталось на всю жизнь. Награды отца: «За оборону Сталинграда», «За отвагу», «За Победу над Германией», «За боевые заслуги» и его матери (моей бабушке Крупатиной Екатерине Никаноровне)  было направлено «Благодарственное письмо» за личной подписью маршала Рокосовского, за воспитание  достойного сына. Слава Герою – отцу и ему подобным защитникам нашего Отечества!
ПОСТСКРИПТУМ:
  Отец утонул в Цимлянском море, спасая своих друзей 25 сентября 1962 года и с этой даты начался мой трудовой стаж (после восьмого класса) – 50 лет назад. За эти 50 лет я был награждён тремя Правительственными наградами: одной военной и двумя трудовыми. Я Ветеран труда Федерального значения. Был  лётчиком-истребителем, электромонтёром, сельским  механизатором,квалифицированный грузчик (электрокарщик такелажник), строителем,  имею много профессий, но последние 33 года работаю адвокатом (последние восемь лет в Москве). Всегда и везде старался быть достойным памяти отца.  Воевал за экологию СССР и России с риском для жизни и даже до кровопролития, а во времена  Перестройки повоевал за демократию в качестве Народного депутата Областного Совета, естественно, не предполагая получить «демократию»  в таком виде. Имею двух сыновей, одного внука и двух внучек. Внук – студент МГУ 3-го курса.Творчество я занимаюсь уже 60 лет и в этом году я был награждён медалью "За верность русскому слову!" в честь 60-летия Союза Писателей. Первое моё стихотворение было опубликовано в школьной стенгазете в 1954 году после митинга протеста на ядерные испытания на атолле Бикини.Я на каждой перемене проходил мимо стенгазеты и искоса посматривал, как читают моё стихотворение старшеклассники.У меня было чувство гордости даже от того, что мои рукописные стихи кто-то печатал на машинке.А потом я и сам научился печатать. Стихотворение было написано от имени АТОМА, которого я, как-бы одушевлял:АТОМ:
Я не для того рождён,
Чтобы люди гибли от меня!
Я рождён для помощи
Людям в жизни и труде!
Я требую, чтоб люди знали -
В жизни место моё где!
Леонид Крупатин,учащийся первого класса,Цимлянской средней школы №2
 Потом было много стихов критических, к карикатурам, в школе, потом в ПТУ в Волгограде, потом в Комсомольском Прожекторе Волгоградского Тракторного Завода, потом в Боевых листках Волгоградского Учебно-Авиационного Центра, потом в Боевых листках Грозненского Учебно-Авиационного Центра, потом в заводской многотиражке Волгоградского Сталепроволочно-канатного завода в течение 11 лет, потом в Волгоградской прессе, когда я уже был Депутатом Волгоградского Областного Совета, и, наконец, в Интернете - Уже в Москве. 

Л.КРУПАТИН, МОСКВА, октябрь 2012 г.


ВЕЛИКА ПОБЕДА?ДА!
(Светлой памяти моего отца Василия Крупатина, артиста  Георгия Жжёнова, поэта-песенника Михаила Танича и им судьбой подобным П О С В Я Щ А Е Т С Я)
Сегодня 14.01.2011 года моему отцу исполнилось бы 85 лет!Светлая память тебе, ОТЕЦ!

Велика Победа! Да!
Только привкус горьковат.
И не только за погибших,
Но за выживших солдат!

Грудь в наградах! Море счастья!
Жив я! Жив я навсегда!
Кто же думал, что героев
Ещё дома ждёт беда!

Может был ты в окруженьи?
Или был в плену? Бежал?
Расскажи под протокол:
Кто тебя там окружал?

Так ты ранен был? Серьёзно?
Может это самострел?
А когда сдавали Киев-
Ты куда тогда смотрел?

Чей приказ был? Кто отдал?
Ты не помнишь? Сталин? Врёшь!
Коль не вспомнишь-значит : Баста!
Лес валить в тайгу пойдёшь!

Это  вы-то победили?
Это мы вас победили!
Пулемётами в упор
Бег мы ваш остановили!

Развернули и погнали!
Или что-то вы забыли?
Как  до самого Берлина
Своим рылом землю рыли?

Медалёшками своими
Ты хвались, герой не здесь.
Мы допросами «с пристрастьем»
Быстро выбьем твою спесь!

Говоришь в тайгу не можешь
Потому что инвалид?
А вот нам твой вид, герой,
Про другое говорит.

Ты учётчиком там будешь.
Лесосека тебя ждёт!
Штабель трупов-штабель брёвен:
Упрощённый там учёт!

Так в стенах НКВД,
Кто в атаках не бывали-
С пистолетом перед носом
«Показанья» выбивали!

Сколько ж их пошло в ГУЛАГИ
В рудники, лесоповал…
Тот,  кто пороху не нюхал,
Тот награды с них срывал!

Моему отцу семнадцать,
Враг подходит к Сталинграду.
В бой  послали пацанов,
Чтоб закрыть дорогу гаду
.
От родительского дома
Даже без обмундировки,
За каких-то два часа
Научив  держать винтовки.

Враг преграды не заметил.
Пацанов осталось двое…
А ведь было-то их сорок
Пацанов в начале боя!

Тех двоих догнали немцы
На просёлочной дороге…
Пацаны в домашних тряпках
В самодельных тапках ноги.

Сумки от противогазов,
А в них отруби-дроблёнка,
Что пригодно без сомненья
Для откорма поросёнка.

Офицер спросил их строго:
-Кто ест ви? Ви ест зольдат?
-Что вы, дядя! Не зольдат!
Мы корову потеряли, пастухи мы,-говорят.

По подж…попнику им дали
И с дороги их прогнали.
А когда они бежали
Их со смехом освистали!

А потом те пацаны
Прямо из под Сталинграда
Били фрица, что есть мочи-
Даже жалко было гада!

Запах пороха и крови
Дым пожарищ, трупов тлен…
Был отец тогда в разведке
И попал «нечайно» в плен…

Он бежал, но неудачно-
Били так, чтобы убить!
Только Бог решил иначе-
Мол Василий должен жить!

К штабу немцев подъезжает
На коне верхом «штурмбан».
Спрыгнул, повод-часовому…
Оказался тот «чурбан»:

Только в штаб зашёл «штурмбан»
Часового конь лягнул.
Часовому стало плохо-
Он пошёл в кусты, срыгнул…

Белый конь-«дончак» породный!
Получив свободу он
Шёл в стороночку от штаба
И в траве услышал стон…

Подошёл-в траве казак
Весь лежит залитый кровью.
Конь поднял его с земли
Своей конскою любовью!

Губы конские на ухо
Тихо шёпотом спросили:
-Ты казак иль просто так?
Ты ведь жив ещё, Василий?

Тут  Василий на коня
И помчал вперёд галопом!
Конь почуяв ездока
Показал «аллюр»  «европам»!

В минном поле, как разведчик
Васька знал один проход,
Но с небес завыли мины-
Тут сам чёрт не разберёт!

И рвануло, и взлетел он,
Только тело – не душа
И упал в воронку Вася
Без коня, чуть-чуть дыша…

В ночь на минном поле Ваську
Наш родимый разведбат
Отыскали, притащили
Сдали Ваську в медсанбат.

Отлежал неделю Васька
И опять своих догнал!
До Германии до самой
Фрица в логово он гнал!

Три недели до Победы!
Но, увы…Осколок в руку!
Всем Великая Победа,
А ему такую муку!

Два часа над ним «корпел»
Нервы врач сшивать устав!
Всё же руку сохранил,
Хотя ложным стал сустав!

После этого герои
В Польше в госпитале были,
По нужде и в магазин
Там по улицам ходили…

Польки радостно бросали
Из окон им не цветок -
То бутылки, то помои,
То шипящий кипяток…

А домой через полгода
Мой отец –герой попал.
И хоть стал он инвалидом,
Всё же духом не упал!

Ничего, что есть изъян-
В двадцать лет он инвалид…
Парень в общем он-что надо!
Замечательный на вид!

Дома всё пойдёт на лад!
Всё как А,Б,В,Г,Д !...
И не знал, что с нетерпеньем
Его ждёт НКВД…

Но, простите же Герои
Вот за тех ублюдков нас!
И за то, что пережили
Я скажу «не в бровь, а в глаз»:

Горя, мук на этом свете
Вы хлебнули через край!
Дай Господь Вам на том Свете
Настоящий Божий рай!

Вам  спасибо за Победу!
Память Светлая о Вас!
И беречь Россию нашу
Нам звучит как Ваш наказ!
ПОСТСКРИПТУМ: Награды моего отца-"За отвагу","За боевые заслуги","За оборону Сталинграда", "За Победу над Германией".В октябре 1945 г.он пришёл из госпиталя инвалидом в 20 лет, а в 21 год с моей мамкой родили меня.НКВД топтало наши пороги ещё и при моей памяти до 1953 года.
Л.КРУПАТИН, МОСКВА, МАЙ 2009 г.

ХУТОР РЯБИЧИ – ЗАДОНСКИЕ!
  Мама моя мне говорит, что мы жили в этом хуторе всего полтора года. Но почему у меня столько о нём впечатлений? В основном хороших!
  Нас, переселенцев, в хуторе уважали, называли станичниками  или «курмоярскими», потому что мы были из богатой уважаемой станицы Нижне-Курмоярской. Было нас чуть ли не треть этого хутора. Наверное Сельсоветом был разобран, погружен и перевезён на барже дом моего земляка, станичника писателя Серафимовича, имя которого носит Волгоградский  Пединститут. Его поставили в хуторе Рябичи-Задонские в центре, недалеко от сельского майдана и открыли в нём Избу-читальню, то есть библиотеку, в которой я был наверное первым читателем, потому что бабушка Надя, окончившая три класса Церковно-приходской школы, уже в четыре годика научила меня читать, а мама моя учила других ребятишек.
  Вокруг нашего хутора и в самом хуторе с войны, которая кончилась семь лет назад, ещё стояли разбитые немецкие танки. Наших танков разбитых почему-то я не помню. Наши,  если и были подбитые, то их скорее всего отремонтировали и опять отправили в бой. Один подбитый немецкий  танк стоял прямо за  Избой-читальней и, естественно, он был центром внимания всех пацанов. Меня тоже не притесняли и даже однажды пожертвовали мне очень большую по моим силам шестерёнку снятую где-то внутри. Я хотел, что бы отец мне приделал к ней палку и я бы катал эту шестерёнку по дороге. Я тащил эту шестерёнку домой, весь перемазанный танковой смазкой.  но мои физические возможности не соответствовали желаниям. Я уронил шестерёнку на большой палец ноги и  до крови разбил его. Естественно, заревел я от боли и досады и хромая пошёл  домой, не оставляя шестерёнку, как драгоценность. Возле нашего двора часто происходили «посиделки» соседей на «каршучке», так называли толстое  старое  бревно лежащее под забором, вместо лавочки. Почему так уважали наш двор, я после расскажу. На мой рёв обратили внимание соседи, сидевшие на «каршучке» под забором и дед Лаврентьевич сказал:
-Лёнькя ревёть, значить  Лёнькя не казак! Лёнькя хохол!
   Слёзы у меня немедленно высохли и я сказал:
-Я казак!- и пошёл в калитку хромая. Однако навстречу  мне вышла бабушка Надя, которой никогда не было времени участвовать в посиделках и с допустимыми ругательствами она отняла у меня шестерёнку, которую презрительно назвала «арипей», то есть «репей» и выкинула на дорогу мой «военный трофей». Она  часто говорила на меня: «Что чёрт не выдумает, то он выдумает!» - и теперь она сказала так же.  Вот тут я не выдержал и опять дал рёву,  под смех и осуждения бабушкиного поступка соседями. Бабушка усовестилась доводов соседей в мою пользу и подняв шестерёнку, вернула её мне, а я грязными испачканными нигролом руками прижал её к голой груди, как драгоценность и успокоившись пошёл во двор.      
   Соседи  вот почему собирались у нашего двора! Дело в том, что мои родители купили в магазине радиолу, хотя электричества в хуторе ещё не было и мы жили при керосиновой лампе. Наша радиола работала на электрических батареях(сухих элементах). Радиола на столе занимала место примерно 40 х 60 и высотой примерно 60 сантиметров. А батареи под столом занимали места гораздо больше, чем радиола. Для того, чтобы включить радиолу, по инструкции надо было возле дома вкопать столб с прибитым на него металлическим оголённым проводом, торчащим над вершиной столба сантиметров на 30, а внизу этот провод присоединялся к ржавому старому ведру, вкопанному в  землю на большую глубину и земля должна быть политой рассолом. Отец попросил меня на это ведро пописить и я с этой задачей   добросовестно и серьёзно справился. Это была защита от молнии, как мне сказали: «Громоотвод!». От радиолы к этому заземлённому проводу тоже шёл провод заземления, а на стене стоял рубильник, который я обязан был во время грозы отключать.  Называлась радиола «Родина»,  ловила  станции на трёх диапазонах и можно было крутить пластинки. Соседи иногда просили меня включить последние известия и мы в то время часто слышали голос Левитана. Иногда просили поставить пластинки с песнями в исполнении Лидии Руслановой, тёзки моего -Утёсова. Они так и говорили:
-Что-то Лёня мы тёзку твоего давно не слухали! Пойди! Спроси у бабки Нади разрешение да поставь нам пластинку! – а сами садились у нас на ступеньках при входе в дом и затаив дыхание слушали. Была ещё у соседей «развлекуха» такая: Они просили меня рассказать по памяти юморески с пластинок, которые я легко запоминал. Особенно им нравилась юмореска «Гипнотизёр!», уж не помню в чьём исполнении, но я её помню всю и до сих пор. Я её привожу полностью в рассказе «Как я был народным артистом!» во второй части романа и повторяться не буду.
    Поскольку я умел читать, а у нас в хуторе был клуб, в котором иногда показывали кино от тарахтящего электрического генератора,  сводившего меня с ума. Но первый мой двигатель с которым я познакомился вблизи – был одноцилиндровый, работающий на мазуте, приводящий в движение всю внутренность нашей хуторской мельницы. Этот двигатель ежедневно и круглосуточно по всему селу нарушал тишину не  очень резким звуком: Пах! Пах! – примерно в секунду раз. Потом я много двигателей освоил, в том числе три реактивных…А тогда я  постоянно  кружился вокруг другого тарахтящего бензинового двигателя, от которого получалось волшебное кино.
       Первое в своей жизни кино я увидел именно там и называлось оно «Тарзан». После кино не только я малец, но и взрослые люди выходили на улицу и с удивлением смотрели на обратную сторону глинобитной мазаной стенки, на которой только что происходили невероятные чудеса. Даже старики качали головами и причмокивали от удивления языком. Так вот однажды участники посиделок увидели, что на стене нашего клуба меняют афишу и говорят мне:
-Ленуша! Ты же у нас грамотей! А, ну-ка, сбегай посмотри, какое кино нам сегодня привезли!
    Я побежал, прочитал и возвращаясь наверное подзабыл частично название. А название было: «Девушки! Девушки!» Я прибежал, у меня спрашивают, как называется фильм, а я призадумавшись вдруг выпалил:
-Девушки – раздевушки!
  Хохотали  казаки и казачки до упада и весь хутор потом узнал, что «Лёнькя-грамотей» прочитал вот так! И спустя много лет, когда я приезжал в гости и встречал своих земляков, они удивлённо говорили:
-Так это «Девушки-раздевушки» так вымахал?
  Война однако иногда напоминала о себе. То пацаны, найдя какую-нибудь ржавую болванку, пытаются её вскрыть и подрываются, то скотина на мине взорвётся, а однажды почему-то  приехали к нам в хутор сапёры, всем приказали заклеить бумагой оконные стёкла, самим залезть в погреба, у кого они есть, а у кого нет ложиться в хатах на пол и не подниматься, пока не разрешит майданный колокол(точнее кусок рельса или швеллера). Мы успели до того как исполнить команду увидеть, что по майдану с какими-то «граблями» в руках и в наушниках ходили солдаты, потом много раз прогремели взрывы, а спустя некоторое время мы услышали майданный колокол и выползли на улицу. Майдан был будто перепахан. Кто-то видимо планировал привести мины в действие, когда на нём будет много народа. Какие боевые действия проходили в районе этого хутора я к сожалению не знаю, но предполагаю, что здесь на серьёзную  оборону напоролись танки Манштейна, которые шли к Сталинграду в 1943-м году и нашли  на подступах к нему свой настоящий конец.
      Однажды произошёл страшный случай! Вечером выходили из кино, а рядом стояла страшная кособокая мазанка( маленькая хатёнка из плетня, с двух сторон обмазанная глиной и крытая очень старым, как бы не довоенным камышом,  где жила  неходячая, а ползающая старуха  и сын отвоевавший в штрафбате и страшный алкоголик. Выходя  из «сарай-клуба» народ услышал крики о помощи этой старухи, а потом увидели, что этот алкаш-сынок поджигает камышовую кровлю своей хатёнки, находясь в совершенно обезумевшем от белой горячки состоянии. Было страшно сухое лето, даже в колодцах пропадала вода. Мужики вовремя бросились, сбили пламя, а потом у моего деда во дворе взяли из колодца воду и залили тлеющую крышу. Если бы хатёнка загорелась, то досталось бы не только клубу, но и большей части хутора. Затушив хатку, мужики взяли алкаша, затащили за хатку от глаз людских и очень скоро вышли, не поднимая ни на кого головы, разошлись по домам. Утром его  несколько человек соседей похоронили и помянули, не сетуя на нагрузку, так как , они бы сгорели первыми и поэтому не хотели жить с таким уродом рядом,  рискуя своей  крышей над головой… Я изложил это детское впечатление в стихотворении «О, Господи! Дай разума безумным!»
   
    Было ещё убийство, потрясшее весь хутор и конечно же меня, так как это было недалеко от нашего флигеля. Я без ведома бабушки был там среди первых ротозеев.
     Во дворе добротного дома, в луже крови  лежал  молодой мёртвый мужчина, рукой закрывавший страшную рану на груди. Кроме наших хуторян возле него стояли два чужих очень серьёзных мужика и местный  милиционер. Один мужик сказал:
-Вот до чего любовь доводит!
  А другой ухмыльнувшись ответил:
-Да не любовь, а водка! А то бы  он полез трезвый  к мужу объясняться в любви к его жене. Я б тоже лупанул из двух стволов! И не подумал бы, что сидеть придётся!
   Этот мужик при этом тронул небрежно  мёртвую руку, закрывавшую рану и при этом рука задрожала вправо влево,  как на пружине и я понял, насколько она уже задеревеневшая, застывшая… Это было жутко! И я побежал рассказывать бабушке! А главное сообщить то,  что этот погибший мужик не «курмоярский», то есть не наш земляк-станишник, не переселенец из станицы Нижнекурмоярской, а остальные люди бабушку мало волновали.
САМАЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ!
 Когда мы жили в хуторе Рябичи, отец работал на строительстве Волгодона, как по-просту выражались местные. А мать, как всегда в школе.Отец уезжал на работу с соседом бульдозеристом и возвращался с ним же на бульдозере. Отец привозил мне и матери весной букеты степных  душистых тюльпанов, которые у нас называли ласково «лазориками». У бульдозериста была очень миловидная жена и я в неё смертельно влюбился. Однажды я отделил от своего букета половину и пошёл, подарил ей. Как она была рада! Она сказала при муже, что он ей никогда не дарил цветы. Я тут же повернулся к нему и с вызовом спросил:
-А почему?
  На что он растерялся и затягиваясь папиросой «Прибой», убегая от меня взглядом,  ответил:
-Дык..  я же бль, это… на тракторе, бль! Как же я его брошу, бль? Пойду, бль, цветочки рвать, а он убежит, нах!
  Я потом спрашивал у матери, что означают новые слова: «бль» и «нах», а мать покраснев сказала, что это дядя Толя так заикается, а над физическими недостатками смеяться нельзя. Надо их не замечать.
   Однако, после этого разговора, дядя Толя тоже стал приезжать домой с цветами.

САМОПРЯХА!
   Однажды со старшими пацанами  я подошёл близко к очень меня интересовавшей   мельнице, которая издавала  мягкий но ритмичный звук по всему хутору: Пах! Пах!Пах!- примерно один в секунду. Так работал одноцилиндровый двигатель на мазуте. Мы до того осмелели, что зашли прямо во двор, хотя я сам прочитал вывеску:  «Посторонним вход воспрещён!»
    Какой-то мужик с белым от муки лицом и выглядевший жутковато, на нас закричал и старшие пацаны врассыпную бросились бежать, но не я. Мужик с белым лицом подошёл ко мне и сказал:
-Посторонним быть здесь запрещено! Ты что не понял?
Я спокойно ответил:
-Я не посторонний! Я «курмоярский»!
Мужик захохотал и спросил:
-А как фамилия-то твоя, курмоярский?
-Крупатин Лёня!
-А-а! Так это «девушки-раздевушки»! Ну, тогда пошли покажу тебе мельницу и расскажу, почему нельзя тут быть посторонним! А посторонний это не тот, кто в стороне стоит, а тот, кто здесь не работает! Понял?
-Понял! – ответил я, краем глаза замечая завистливые взгляды старших пацанов  из-за ворот мельницы.
Там внутри таких страшных мужиков с белыми лицами и чёрными глазами было несколько человек. Они обнимали и нянчили здоровенные мешки с мукой, зачем-то перетаскивали их с места на место, а некоторые ставили к стенке у выхода. По всей  очень высокой внутренности помещения бегали широкие прорезиновые ремни, тоже белые от муки. Справа и слева от меня двигались большие сита, просеивавшие муку.  Пыль от муки тоже стояла в воздухе и было там очень шумно. Мужик держал меня  крепко за руку и нагибаясь кричал мне:
- Здесь у нас никто не курит, потому что эта пыль может взорваться,  как бомба и не только от курева, а от любой искорки! Поэтому тут опасно! Понял?
-Да-а! – кричал я звонко, дядьки с белыми лицами, судя по мимике улыбались, видя мои сияющие глаза. Мужик провёл меня туда, где засыпается в жернова настоящее зерно, а потом показал пальцем его путь по всем ярусам помола. А потом… Мы пришли в самое сердце мельницы, где работал неутомимый:Пах!Пах!, совершенно недоступный к мучной пыли. Он был не в муке, а в масле.. Этот цилиндр мне показался громадным! Из  промасленного цилиндра после очередного:пах! Выскакивал вверх блестящий  шток и тут же падал назад, чтобы поскочить от нового:Пах! А вот то, что было присоединено к нему, мне напомнило бабушкину прялку с ножным приводом, или как у нас называли самопряха. Я всё понял с первого раза без объяснения. Я прокричал дядке, указывая на эксцентрик, вращающий колесо:
-Самопряха!!!
  Дядька хохотал, как сумашедший! На другой день вес хутор знал, что я мельничный двигатель обозвал «самопряхой». Когда мне пришлось в возрасте шести лет увидеть первый раз паровоз, то я сразу понял, что и там не обошлось без бабушкиной «самопряхи». Пришлось видеть двигатель парохода на колёсном лопастном ходу – и там «самопряха». Потом видел двигатель на пароходе уже дизельный многоцилиндровый, но присмотревшись я понял, что в и нём всё  просто: сколько цилиндров, столько и «самопрях» спрятано!
  Когда этот дядька  меня выводил на улицу, то подвёл к зеркалу, засыпанному мучной пылью, смахнул с него слой муки и подняв меня к зеркалу, спросил:
-Видишь, какой ты стал? Теперь тебя бабка Надя не узнает! Пойдём отряхну тебя!
-Не-е-е-т!- заорал я как сумасшедший.
   Мужик захохотал:
-Ты теперь похоже неделю умываться не будешь?
-Ага-а! – орал я счастливый.
-Ну беги домой, пока мука не осыпалась! Бабка с тебя на блины наскребёт!
  Я вышел за ворота к завистливым взглядам пацанов, сознавая, что я похож на привидение и в самом деле опасаясь, что с меня всё осыплется пока я дойду до дома.
     Я проходил мимо двора моего деда Васи, который меня недавно прогнал и сказал, чтобы я больше к нему не приходил. Как мне хотелось, чтобы он выглянул за калитку и увидел меня… и простил за то, что я натворил! Я бы сам всё исправил! Я же видел, как он точит лезвие своего рубанка!
    Дело в том, что однажды я был у него в гостях и попросил разрешение построгать его рубанком. Он посмотрел, как я строгаю и сказал смеясь:
-Во! Ты смотри-ка! Как настоящий плотник! Ну давай! Построгай пока! А я скоро приду!
  Я стал строгать, но дед наверно  давно не  подбивал клин-зажим лезвия и оно ушло. Я на глаз выставил лезвие, заклинил его, но оно вылезло с избытком вместе с клином. Я опять расклинил его и опять выставил, но моих слабых рук не хватало и лезвие вылезало, а правая рука была занята молотком. Ну, я чуть-чуть постукал по лезвию молотком…И оно перестало строгать…
   Дед пришёл, спросил:
-Ну, что? Наделал деду стружек для растопки?
-Да не очень! – ответил я, - Что-то он не строгает!
Дед взял, посмотрел на лезвие и выкатил на меня бешеные глаза:
-Ты что наделал? Это бабка Надя тебя научила? Иди отсюда, чтобы я тебя больше не видел!
    Я ушёл со слезами на глазах, но не заплакал и бабушке Наде про это не рассказал, хотя она пытала меня, почему у меня плохое настроение. Они друг друга терпеть не могли. Дело в том, что дед ушёл  от бабы Кати – отцовой матери и жил с чужой бабкой и с нашей  семьёй не знался, но меня изредка привечал, а теперь и меня прогнал.
   А мне очень хотелось, чтобы у меня был дедушка, как у многих…
Был у меня ещё дедушка, бабушкин Надин брат, деда Коля,  который работал лесником-обходчиком и жил в основном со своей женой  бабой Стюрой на «кордоне». Он был до войны пограничником и войну встретил на границе. Прошёл всю войну и остался жив. Если выпивал, а пил он часто, то вспоминал войну и очень плакал. Его жена к этому привыкла, но прятала плётку и седло, иначе его тянуло сесть на лошадь и дать бешеный галоп. Однажды он так разбился, что еле- еле его вернули к жизни. Мне очень у него нравилось! У него была воля – вольная! Животных у него было всяких – от свиней до лошадей! Были в лесу пруды и  ерики, которые весной заливались половодьем! Было много рыбы и раков! Было много ягод: ежевики, тёрна. Грибы  были, правда,  только двух сортов: грузди и подгруздки(опята). А весной по дороге на Дон тютина(тутовник), размером с фалангу пальца  взрослого мужика! Над  лесом  постоянно кружили коршуны и  степные орлы  с протяжным клёкотом, а над Доном хохотали  насмешницы-чайки.     Мне очень нравилось переправляться через Дон и вообще быть на берегу Дона. Запах Донской воды совершенно для меня неповторим. Запах просмолённого баркаса, скрип  вёсельных уключин и протяжный клёкот стервятников, перебиваемый наглым хохотом чаек, остались в моей душе навсегда. Когда кричишь с нашего берега перевозчику на тот Мариинский берег, то звук, ударяясь об их высокий правый берег долго колотился в отвесные яры и бугры правобережья:
-Перево-озчи-ик!- эхо отвечало:
-…возчик!...озчик!... чик! …ик! …ик!

КОТ ВАСЬКА!рассказ.

    Когда нас выселяли с насиженных мест, из нашей родной станицы и сплавляли  вниз по Дону, на баржах везли наши станичники вместе с домашним скарбом и животных: от скотины до кошек. Когда прошли последний пятнадцатый  шлюз, где на высоких колоннах стоят громадные бронзовые на вздыбленных конях казаки, замахнувшиеся шашками: один вперёд, а другой вниз, на шлюзующийся в камере корабль, собаки кинулись на нашего кота Ваську и он от безысходности спрыгнул с палубы в воду и мы видели, что он поплыл на правый берег Дона. Было очень жалко кота, как члена семьи, но ничего не исправишь. Спустя шестьдесят километров  нашу баржу причалили и мы разгрузились на правый берег, а потом перегружались на левый берег и уезжали в хутор Рябичи-Задонские.
    Именно в этом месте мы разгружались с баржи на пристани станицы Мариинской. Здесь мы переправляли через Дон свои вещи на левый берег Дона, сначала к деду Коле на кордон, в двух километрах от Дона, а потом в хутор Рябичи-Задонские на 12 километров в степь-матушку,  тоже на берегу Дона, но Старого Дона, не судоходного, который был наверное Доном настоящим несколько тысяч лет назад, потому что реки, протекающие с Севера на Юг,  от вращения Земли подмывают свой западный (правый) берег и уходят от левого восточного берега, оставляя старые русла в своих поймах. Поэтому всегда западный берег высокий, а левый заливной, пойменный. Вот на берегу старого Дона и стоит хутор Рябичи-Задонские, где мы стали проживать. Однако дед Коля, как лесник дал моей бабушке Наде в лесу участок под огород и она, естественно,  постаралась посадить всё на что сил у неё хватило. К концу лета мы с бабой Надей пошли в лес копать картошку. Из меня помощник:ой-ёй-ёй! Мне же три года тогда было, хотя тоже пытался помогать собирать картошку. Но бабушка дала мне палочку сахарного тростника, который сажали только для детей и называли у нас «медовка» и я сидел под деревом расправлялся с ним, т.е. чистил и ел… Представьте себе, что ко мне пришёл наш кот и стал мяукать и ласкаться и я закричал бабушке. Это было просто маловероятно, то что кот с баржи спасся  на правую сторону Дона и пробежал шестьдесят километров, а потом так же как мы, каким-то образом переправился на левый берег и нашёл нас в лесу. Видимо кот на переправе просился на баркас перевозчика и тот его понял и взял. Радости нашей не было предела! Мы вернулись домой в сопровождении кота Васьки с которым попрощались навсегда.

ПРИДОНСКИЙ ЛЕС!
    Ещё мы с бабушкой Надей и её сестрой бабушкой Валей ходили в лес собирать ежевику и тёрн (терновник) и щавель. Бабушка доверяла мне пробовать на вкус терновник с окружающих кустов  и, если я обнаруживал заметно сладкий, то звал на этот куст бабушку. Бабушка выбирала кусты только со сладкими ягодами, чтобы меньше расходовать сахар, а то и совсем без сахара мочили тёрн в кадушках, а зимой делали  из него очень вкусный и полезный узвар. Бабушка за день так много пробовала ягод, что к вечеру у неё на языке от кислоты появлялась  бескровная трещина и мне было страшно на неё смотреть. Ежевика  тоже была в зависимости от места расположения кустов, тоже разная по сладости и собирали её по такому же принципу. Мне бабушки доверяли, только предупреждали, чтобы смотрел под ноги и не наступил на змею. А этих тварей там хватало! Я различал змей и ужей и шарахался не ото всех. Сначала я шевелил подозрительное местно палкой, а потом уже вступал в траву.
   У многих хуторян были огороды в лесу. Не брали  огороды только ленивые или немощные. Однажды шли хуторские казачки с огородов по займищу. Займище, это заливные луга, которые после схода весеннего половодья превращаются в сокровищницу сочных кормов для скотины. Шли эти казачки с разговорами, уставшие, не очень торопясь, а собиралась гроза. Одна сказала:
-Ой! Пойду-ка я побыстрее! А то муж с работы придёт, а у меня в печи – шаром покати – пусто! – и оторвавшись ото всех пошла быстрым шагом. Отошла она метров сто и в неё ударила  молния, которая была в этой грозе первой и выбрала почему-то именно её! Женщины, шедшие за нею видели, как она упала и от неё шёл то ли дым, то ли пар. Кто-то вспомнил, что такого человека нужно закапывать в землю, а у них на плечах были тяпки и лопаты. Подбежав, они её быстро закопали в сырую землю и отправили одну женщину гонцом за транспортом, чтобы привезти фельдшера или её отвезти к фельдшеру. Машин тогда было мало и женщина, зайдя на мельницу, взяла какого-то кучера с деревянной  грузовой «бричкой». Приехали они через  час примерно, а женщина эта уже сама поднялась и жалуясь на головную боль спрашивала, что с нею произошло. После этого у неё остались только головные боли и потеря памяти на прошлое. Даже не могла вспомнить, где находится  её огород. Бабушка Надя была довольна, что в этот раз не взяла меня с собой на огород, а оставила у бабушки Вали, которая жила от нас на расстоянии метров в пятьсот  на берегу лимана. Лиманом называли озерко, образующееся от талых вод и в жаркое лето пересыхающее почти полностью. С бабушкой Валей жила ещё моя прабабушка  девяноста с чем-то лет, Саша, почти слепая. Умерла бабушка Саша в девяноста девять лет и то по болезни.

ПРИНУДИЛОВКА!-рассказ.
   Однажды летом я просыпаюсь летним утром в нашем флигеле, выхожу на ступенечки,  натёртые жёлтым песочком «охрой», присел  и осматриваюсь,  ощущая, что из летней кухни, расположенной метрах в пяти, идёт запах горячих оладьев или пирожков, ну в общем чего-то вкусного. Вдоль дорожки посыпанной беленьким песочком благоухают цветочки и над ними уже трудятся шмели и пчёлы. Я уже собирался идти к бабушке в кухню, но с улицы послышался звук приближающейся автомашины и возле нашей калитки остановился  ментовский «бобик», как их тогда называли. Вышел из него милиционер в белой  парадной гимнастёрке и какой-то щуплый мужчина  в кепке. Милиционер размашисто распахнул нашу калитку и важно, как-то подчёркнуто по-хозяйски зашёл в наш двор, а тот мужичонка – за ним. Милиционер с очень красным лицом  важно шествовал первым, поглядывая на меня, как-то изучающе, а второй выглядывал из-за первого, то справа, то слева. Когда они зашли во двор, не знаю я почему, но у меня в душе что-то сжалось. Подойдя ко мне, мент грубо спросил:
-Бабка где?
- Там…- показал я на кухню.
   Мент пошёл вразвалочку к кухне и этот, в картузе, за ним, а моя детская душонка сжималась и сжималась… И не напрасно!
       Мент пригнувшись  зашёл в кухню и через несколько секунд я услышал бабушкины возмущения  с   доводами о том, что дети  работают на Волгодоне, а дитя, то есть меня деть некуда, а личную скотину, кто содержать  будет? При этом бабушка по-казачьи крепко выразилась и тут я услышал удар и вскрик бабушки и тут же я увидел, что  заломив ей руку, её с разбитым лицом выводит из кухни мент с тяжёлым наганом в руке…
  Я бросаюсь к бабушке с криком, но мент выступая вперёд, вытягивает ногу в запылённом нечищенном сапоге и толчком швыряет меня в цветочки к шмелям и пчёлочкам, ломая мною жидкую декоративную изгородь. Я вскакиваю и пытаюсь бежать за ними вдогонку, но тот мужичонка  в картузе меня хватает сзади за майку, удерживает и выходя за калитку, закрывает её и ждёт, пока мент засунет бабушку в машину. Мужичонка погрозил мне, плачущему,   пальцем, сел за руль и они газанули поднимая клубы дорожной пыли.
   Я оглянулся по сторонам! Никого! Я посмотрел на окна соседней через улицу хатёнки, где жила многодетная семья, и увидел, как задвигаются оконные шторки. Я  забежал к ним во двор, стал стучать в дверь, но мне не открыли. Я побежал к другим соседям, но результат был тот же. Я побежал к бабе Вале. Слава Богу она была дома. Я рассказал сквозь рыданья о происшедшем и бабушку Валю в это время колотила дрожь, как в лихорадке. Она загнала в курятник гуляющих кур, и пошла со мной на грейдер. Это грунтовая  улучшенная дорога, которая в дождь превращалась в непроходимое болото и  у нас  грейдер  называли «профиль», потому что его профилировали после дождя дорожным приспособлением «грейдером». По профилю шли машины, поднимая тучи пыли, но никто не останавливался, потому что было категорически запрещено брать попутчиков из-за того, что вокруг было много тюремных зон и много было беглых «зэков». Поэтому даже с ребёнком попутчиков брать было запрещено.  Бабушка взяла меня «на коробки», то есть на плечи и двадцать километров шла со мной, уже четырёхлетним,  на плечах до места работы моей матери. Тучи пыли были такими плотными, что я закрывал лицо ладошками и пытался дышать сквозь пальцы, но получалось плохо и  был реальный страх просто задохнуться. Естественно, мать чуть не умерла с испуга увидев меня цвета степной пыли с размазанной по лицу грязью, когда мы пришли к ней в школу,  где она учила детей, несколько классов одновременно. Мать нашла отца, отец нашёл машину- Урал ЗиС   со знакомым водителем-цыганом с золотыми зубами, в наколках, которые можно было рассматривать очень долго. Я потом однажды видел этого дядю Яшу- цыгана пьяным возле магазина и он был с гитарой в невменяемом состоянии. Мой отец отобрал у него гитару, потому что он по пьянке, заливая водкой свою страшную судьбу,  разбил в ярости не одну гитару.(Стих «Роковая любовь Яшки цыгана!»)
      Бабушка Валя пошла домой пешком, а мы сидя в кабине  друг на друге,  мать на отце, а я на матери, потому что кабина двухместная, поехали искать «принудиловку», то есть место куда отвезли бабушку для принудительных работ за то, что она не будучи в пенсионном возрасте – 54 года, бросила работать в колхозе. Тут мы по ходу дела узнали, что «принудиловок» у нас много в районе, а фактически любой отстающий колхоз. Всё-таки нашли мы бабушку и застали начальника    на месте, который отказался с нами разговаривать. Он сказал, чтобы мы оставили документы, подтверждающие обоснованность  невозможности её работы, так как дети, то есть, отец и мать,  работают на «комсомольской  стройке», и ехали домой. Раз в месяц приезжает комиссия и рассматривает. Если сочтут нужным, то отпустят. Наши доводы о том, что ребёнка некуда деть, что дома скотина голодная, никакого эффекта не дали и начальник ушёл домой. Мы в растерянности остались на улице, а к нам подошёл какой-то  очень пузатый мужик в гимнастёрке и спросил в чём дело и почему мы такие расстроенные. Этот мужик сказал, что нужны деньги, тогда отпустят бабушку до рассмотрения комиссии. Отец  достал рулон перетянутых «трусовой»  резинкой  денег и спросил:
-Сколько?
   Мужик посмотрел на рулон, забрал его в свой карман и сказал:
-Да наверно хватит! Идите вот к тем задним воротам, я открою и выпущу и чтоб духу вашего тут не было и никто чтоб не знал про это, иначе вместе «врасход» пойдём!
   Когда открыли ворота, то мы увидели под навесом крытым соломой, лежащих в соломе, как скоты, людей…
   Мы забрали бабушку и уехали, при чём отец ехал с нами, стоя на правой подножке кабины.         

ЛИМАН!-рассказ
      Приехали однажды летом к нам  целой бригадой какие-то «чучмеки». Я уже говорил, что для казаков существовали три национальности: казаки, хохлы и чучмеки. Где чучмеки жили я не знаю, но работать они  стали в лимане возле бабушкиного двора. Оказывается они по договору с колхозом взялись построить у нас птичник из самана. Саман, это самодельный кирпич из глины или ила, замешанного с соломой, набиваемый в специальные деревянные формы и высушенный на солнце. Этот кирпич был размером примерно в четыре нормальных кирпича. Делали они саман из ила добытого со дна нашего лимана, замешивали его собственными ногами с соломой, набивали в деревянные формы, выбивали из форм на берег и оставляли его на просушку на берегу, а потом, когда высохнет,  везли на место и строили птичник. Строения из такого самана могли стоять десятки лет и были довольно тёплыми, А если построить дом и ошелевать (покрыть) доской или обложить кирпичом, то жить в этом доме можно многим поколениям и весьма комфортно. Однако нам, пацанам не нравилось, что в нашем хуторе орудуют чужие незванные нами  «гости», да ещё и безобразят наш лиман, находящийся в центре хутора. После их прихода у нас значительно увеличилось количество комаров.
  Пацаны не остались равнодушными к этому явлению и стали донимать чучмеков обидными дразнилками:"Аршин-Малалан купиль парасонка! Два неделя целовал, думаль что девчонка!"
  Чучмеки кидали в нас грязью и иногда очень метко, попав одному взрослому пацану в лицо. Решили они отомстить чучмекам.
 Я никогда не отставал от больших пацанов и был в курсе всех их задумок. Пацаны заметили, что «чучмеки» ходят в туалет в заросли камыша у забора моей бабушки и подмываются после этого водой из бутылок от шампанского. Пацаны дали мне задание пробраться через бабушкин двор к отхожему месту «чучмеков» и высыпать из кулёчка в бутылки молотый красный перец. Я с заданием справился, а потом с пацанами мы хохотали, наблюдая, как «чучмеки», то по одному, то на пару отмачивали свои задницы в воде лимана. При чём, это повторялось целый день, потому что вода действовала успокаивающе, только когда в ней сидишь, а потом, во время работы видимо жжение возобновлялось и они опять прыгали в воду и сидели в лимане со слезами на глазах молясь  своим, неизвестным нам богам. А мы из камышей им пели свою дразнилку:
Аршин Малалан купиль парасёнка
Два неделя целовал – думаль, что девчонка!

    Эти пацаны были старше меня, а некоторые на много, то есть захватили голодные годы войны и знали,  которую из травы можно есть и всё давали мне попробовать. У нас было лакомство: молодые «калачики» - стелющаяся травка возле тропинок, дикий портулак, молодой молочай, а самое вкусное - это «макасей»  зелёный молодой корень  «куги» или его ещё называли «чакан», у которого бывают коричневые палочки, вместо цветов, а потом созревая превращаются в пух .Вот у этого «чакана» молодой корень, растущий в воде, если выдернуть, то он нежный и сладковатый. А если вода в лимане  пересохнет и этот «чакан» тоже совсем высохнет, то  его корень становится сахарным и это настоящее  лакомство. А сухим чаканом,  как и камышом казаки накрывали крыши своих домов и  были такие мастера кровельщики, что эта крыша из чакана являлась произведением искусства с замысловато заломленными и фигурно  обрезанными гребнями и даже подобием шпилей!
      Ещё пацаны ели  тельца двустворчатых раковин и мне давали пробовать. Я сейчас вспоминаю и думаю, что французы их любят не напрасно.
      В этом лимане по вечерам до поздней ночи лягушки устраивали концерты, а я часто спал у бабушек  Вали и Саши и слушал лягушачьи «запевки». Они  квакали, как будто ругались бабы на базаре:
-Дуррра! Дуррра!
-Дурррак! Дурррак!  Ха-а-а! Ха!Ха!Ха! – к ним присоединялся  и весь лягушачий ансамбль,  - Ха-Ха-Ха-Ха!!! - и я под такие концерты засыпал. У бабушек был чистый не крашенный деревянный потолок, натёртый до блеска жёлтым песочком. На этом потолке природой была создана картинная галерея невероятной красоты и фантазии. Я среди сучков и разводов древесной структуры различал и цветы, и самолёты и драконов и богатырей и красавиц и видел никогда мною не виданные пейзажи. И многие из этих картинок могу даже припомнить. А дома у нас был потолок крашеный белой краской…

НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ЛЮБОВЬ!
      Была у меня подружка одногодка Аня, дочка завуча из нашей хуторской школы. У меня был  двухколёсный детский велосипед, который мы привезли с собой из нашей станицы вместе со всем домашним скарбом. Я уже умел ездить на велосипеде, а Аня нет. Я учил её ездить на моём велосипеде и однажды она не вырулила и воткнулась во что-то передним колесом. Соскочив промежностью на раму велосипеда, Аня повредила себе свою женскую штучку  и была кровь на трусиках. Родители почему-то очень подозрительно смотрели на меня и выясняли, действительно ли она повредила об велосипед, или с моим участием. Мне запретили учить её кататься на велосипеде, даже когда у неё всё зажило. Она просилась, а я требовал, чтобы она показала мне, что у неё всё зажило, тогда я давал ей велосипед. И такой «медосмотр» был каждый день. Я не давал Ане велосипед пока не проверю, что у неё там всё нормально. Как-то мы увлеклись и не заметили издали приближения её родителей. Они подошли неожиданно, увидели, что Аня катается и с вопросом почему-то обратились ко мне:
-Почему ты ей позволяешь кататься на твоём велосипеде? У неё же там ещё не зажило!
  А я уверенно сказал:
-Там давно всё зажило! Я же про- ве- рял!!!- сказал я эмоционально потряхивая разведёнными в сторону руками.
   Анины папа с мамой переглянулись очень круглыми глазами и папа неожиданно сдержанно гы-гыкнул, а мама, воткнув ему в рёбра свой локоть, сказала:
-Ну, и дуралей! – потом схватив Аню за ручку потащила её домой, оглядываясь на меня. Я долго думал потом, к кому это относилось: ко мне или к Аниному папе… Это я почему-то  много лет спустя вспомнил и опять думал над тем же вопросом.
     Ещё я вспомнил, что всё-таки после этого мы с нею играли, а однажды…
Однажды мы с мамой ездили в районную больницу к её знакомой учительнице, которая лежала там после операции. Они сидели с мамой на лавочке, а к ним «пристебался» пьяный мужичок интеллигентного вида и представился архитектором. Я понял, что он больше интерес имеет к моей маме, потому что она была очень красивой. Я очень агрессивно себя повёл с этим дядькой и потребовал, чтобы он шёл мимо. Он достал из своей папки настоящий чертёжный циркуль и подарил мне, сказав, что я настоящий мужчина и защитник женщин! Эх! Зачем я взял этот циркуль! Дома мама научила меня с помощью этого циркуля чертить разные фигурки и цветок лотоса. Я, конечно, пытался этому научить мою подружку Аню, но у неё не получалось и она учиться не хотела, а наоборот мешала мне. Мы сидели  на полу нашего крылечка и чертили прямо на полу и Аня вредничая,  грязными пятками(мы же бегали только босиком) двинула мои бумажки с чертежами. Тут будущий защитник женщин не выдержал и вонзил Ане в пятку иголку циркуля! Скандал был невероятный… Дружба наша кончилась, а вскоре мы уехали в хутор Потапов и сняли частную квартиру ближе к месту работы отца. Дома оставалась бабушка с нашим хозяйством.Велосипед свой я оставил Ане...

     МОЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ДЕД СТРАТОН!(СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ ГЕРОЮ!)
( Похоронен под г.Секешфехервар)

ПУТИ  ГОСПОДНИ  НЕ ИСПОВЕДИМЫ!

   Спустя много лет, уже постоянно проживая в Москве, я услышал радиопередачу об истории г. Мытищи, где патриоты его довольно самоуверенно утверждали, что без Мытищ не было бы и Москвы. Не буду оспаривать, тем более, что в этом городе живёт мой старший сын, а я живу в Москве. Но слушая эту передачу, я вдруг вспомнил, улетев на шестьдесят лет назад… Да, да! Ровно на шестьдесят лет назад в казачью станицу на берегу  Дона… Тихого Дона. Не знаю я, почему мой Дон называли Тихим… Может быть имелось в виду в кавычках «Тихий Дон», потому что  «тихим» он, то есть Дон, никогда не был. И при моей памяти и судя по истории, с которой по рассказам стариков и исторической литературе, Дон-Батюшка всегда, как спящий вулкан,  кипел своей «внутренней лавой», которая зачастую « вырывалась на поверхность» нашего российского общества.       А вот моя личная память начинается с трёхлетнего возраста, из моей придонской казачьей станицы Нижне-Курмоярской, которая волею судьбы, а точнее, волею «отца народов»  Иосифа Сталина оказалась погребённой водами нашего Тихого  Батюшки Дона. Дон превратился  в этом месте в море, а точнее в вонючее водохранилище, поглотившее не только мою станицу, но и многие другие вместе с богатейшей  Придонской  Кормилицей  заливной поймой, где были, пруды,  озёра,  ерики, притоки и протоки, а главное: сады и огороды на пойменной илистой земле, где «палку воткни – она цветёт»!
И я помню свою станицу, Дон, пОйму с её садами и огородами, моего деда-бакенщика, который перевозил нас на ту сторону и всё это было до трёх лет, потому что в три  моих годика нас погрузили вежливо под охраной нацменов с винтовками на баржи и спустили вниз по Дону, расселяя в голодные полынные степи, где я играл с пацанами в разбитых немецких  танках.
  Так  вот, проживая ещё в своей станице Нижне-Курмоярской Цимлянского района Ростовской области  до 1950-го года, я уже был знаком с Мытищами! Удивляетесь? Сейчас объясню!
      У нас дома в те времена была целая кипа (пачка), может быть штук двести, репродукций картин художников из Третьяковской галереи, Эрмитажа  и иллюстраций для книг писателей прошлого века(а теперь уже позапрошлого). Там были даже репродукции сцен знаменитых спектаклей Н.Островского, помню на одной картинке был изображён двухэтажный деревянный дом Н.Островского, но не помню в каком городе. А на одной репродукции  было изображено  «Чаепитие в Мытищах». Там, на этой репродукции в центре застольной сцены сидел какой-то сытый священник в дорогой рясе и, раздувая пухлые щёки дул  в блюдечко с горячим чаем. У меня конечно возникало много вопросов и мать мне объясняла, что  писатель Радищев  в своём произведении «Путешествие из Петербурга в Москву» описал жизнь  русских людей в сравнении, как жили  «припеваючи» богатые и как нищенствовали простые люди, обеспечивавшие и добывавшие эти богатства для избранных. Писатель привёл Мытищи, как пример того, как по разному  живут люди в России. Рассказывала мать, что Мытищи маленькая деревенька возле Москвы. Да, не мог я тогда думать, что волею судьбы, один из моих сыновей  будет жить в этой  «деревеньке» на  пятнадцатом этаже. Картинку я эту запомнил на всю жизнь, как и все остальные, потому что это было единственное средство познания мною окружающего мира, жизни и искусства, так как  новых книг тогда, после войны ещё не было, радио и телевизора не было, потому что электричества не было, а был лишь механический заводной патефон. А вот откуда у нас были эти репродукции? Это отдельная история.
У моей прабабушки по матери были три сына и три дочери. Дочери: одна моя бабушка Надя - мамина мама, бабушка Валя, которая жила с нами в хуторе Рябичи-Задонские и бабушка Шура, которая тоже была на фронте, но после войны следы её потерялись в Польше… Сыновья: Фёдор, Николай  и Стратон воевали в Великую Отечественную. Фёдор и Николай вернулись живыми, а Стратон Михайлович Альсяпин, брат моей бабушки погиб в феврале 1945 г. под Будапештом. Судьба у него такая:
      Моя прабабушка Саша была домработницей у богатого купца Плотникова в станице Нижне-Курмоярской. Детей купца учила очень грамотная учительница Капитолина Яковлевна Лукьянова. Она обратила внимание на смышленого мальчишку Стратона и так как сама была бездетная, но очень образованная, то предложила его родителям  взять Стратона к себе на воспитание и они согласились. Стратон полностью был на её материальном  содержании и учила она его. К родителям и сёстрам, братьям он только ходил в гости и приносил от Капитолины Яковлевны гостицы.Она дала  Стратону очень хорошее воспитание и обучение. Он поступил в Ростовский педагогический институт, окончил, успел один год отработать учителем математики  в станице Вёшенской в одной школе с женой писателя Михаила  Шолохова, женился  в своей станице, привёз жену в Вёшенскую.  Шолохов помог ему устроить свой быт, жильё. Жена его  тоже с педагогическим образованием поступила на работу в  его же школу, но его тут же забрали в  Красную Армию на срочную службу в погранвойска и служил он в  Армении в Ленинакане. Отслужил три года, собирался на «дембель», но не успел – грянула война и его направили на переобучение на танкиста в Туркмению в г.Мары., а оттуда на  Урал в г.Нижний Тагил на завод за новым танком и - на своём   танке на  фронт.
     Моя  мать 1924 года рождения пошла по стопам своего дяди Стратона и перед войной успела закончить  Ростовское педучилище. Стратон, когда уезжал работать в Вёшенскую, многие книги, те, что ему дала Капитолина Яковлевна, в том числе и эти репродукции, оставил моей матери на хранение и даже с фронта  в письмах просил сохранить его вещи, то есть книги и прочее. Детей к сожалению после него не осталось… После наших многочисленных переездов, при чём первый из станицы Нижне-Курмоярской в  степной хутор Рябичи-Задонские,  был не очень добровольным и эти картинки: иллюстрации и репродукции сохранились только в моей детской памяти. В 19 лет моя мать начала свою педагогическую деятельность, обучая детей своих станичников, а отец  ещё в семнадцать лет начал воевать и в апреле 1945 г.  на территории Германии стал инвалидом в 19 лет, вернувшись из госпиталя в октябре 1945 г. ,  женился на моей матери в 1946 г., а в 1947-м году родился я. Следуя заветам своего дяди Стратона мать в 1961 году стала «Заслуженным учителем школы РСФСР» в г.Цимлянске, который стал городом тоже в 1961году, а до того был рабочим посёлком Цимлянск, а до войны был станицей Цимлянской, которую во время войны очень сильно бомбили немцы и по словам моих земляков, полнеба было в огне, видно было из моей станицы Нижне-Курмоярской, как горела Цимла, то есть, станица Цимлянская.
   В 1962- м году,   после того, как утонул мой отец в Цимлянском море, я  уехал в Волгоград получать профессию, но получил не одну, а  много и последняя,  уже почти 30 лет – я адвокат,  а с 2008 года московский адвокат.   
      Пути Господни неисповедимы! – говорят в народе. Не ведал я,  конечно, что к городу Мытищи я буду когда-то иметь отношение, да ещё такое непосредственное! А именно к пятнадцатому этажу в красивом доме на въезде в него!

ХУТОР ПОТАПОВ.   
      Одну зиму мы снимали квартиру в частном доме поближе к месту работы отца и матери, то есть к строительству Волгодона. Этот казачий курень тоже был на берегу старого Дона в хуторе Потапов. В этом месте «зэка» под конвоем для чего-то заготавливали лёд. И «почему-то» каждый день кто-нибудь из них проваливался в прорубь и конвой их приводил к нам и просил разрешить погреться и попить чаю. Бабушка каждый день их чем-нибудь угощала и давала чаю  с пирожками. У хозяев  дома была девочка чуть постарше меня, и с нею мы играли в больницу. Чья инициатива была я не знаю, но я снимал с неё трусики и ставил на самое интересное место стакан, как ставят банки. Не знаю почему, но всё время мы лечили в основном то, что ниже пояса. Нас однажды за этим делом застали взрослые и сказали, что это стыдно! Но мне не было стыдно, а Женьке, похоже, тоже  и в отсутствие взрослых мы повторяли «курс лечения»  и она меня тоже «лечила» разными интересными способами, которые я вам не открою, а то вы сами попробуете…
   Звали эту девочку Женя. Однажды мы с нею гуляли на улице, а через дорогу от этого дома стояла какая-то дорожная или сельскохозяйственная техника. У этой техники было водило, которым цепляют её к трактору. В этом водиле  похожем на треугольник с петлёй, была перемычка и  получалась буква «А». Мы с Женькой лазили по этой «букве» и я провалился ногами в её верхнюю часть и повис, не доставая ногами до земли. Вишу я с голым пузом и спиной, так как задравшаяся одежда оказалась у меня подмышками, а сделать ничего не могу. Я давал команды Женьке, чтобы она меня вытаскивала через верх, но она боялась залезать на эту технику и побежала к моей бабушке. Она сказала бабушке:
-Лёка провалился! – при этом показала руками, как я вишу, а бабушка подумала, что я провалился в прорубь и сломя голову помчалась к Дону. Женька догнала обезумевшую бабушку уже на берегу и показала назад. Бабушка бегом назад и увидела меня в добром здравии, но наполовину голым… Наказание было жестоким! Меня неделю не выпускали из дома и я сидел,  заколачивая молотком гвозди, которые нашёл под кроватью в доску найденную там же. Мне эта наука потом очень пригодилась! Женька не давала  мне пропасть в одиночестве. Если бабушка уходила куда-то, то мы играли с Женькой в больницу… Не знаю я до чего бы мы  доигрались, но по окончании учебного года у моей матери, мы уехали на новое место жительства в Цимлянск, на берег Цимлянского моря. Женька должна была идти в школу, в первый класс. Она не умела читать и писать, а я умел и читать и писать, хотя мне было четыре года. Я пытался с нею играть в школу, но она была бестолковая и ей больше нравилось играть в больницу. Может быть потому что, когда играли в школу, то я её за неисполнение задания ставил в угол. А когда играли в  больницу, она всё исполняла и наказывать её было не за что.  Интересно! Во что она будет играть в школе? А я в школе,  в Цимлянске,  уже во втором классе признавался в любви моей  незабвенной подружке – Нинке! Но она задирала нос выше крыши и я её так ни разу и не поцеловал . Когда встал у меня круто вопрос о женитьбе, я трезво обдумал и понял, что я для Нинки неодушевлённый предмет! Мои душевные порывы Нинка так и не оценила!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!http://stihi.ru/2012/10/26/10711