Картина

1

Когда я рисовал
на спинах
прощальный, серый натюрморт,
и все, кому казался длинным
их по-английски
вежливый уход,
все те, кто возвращал мои подарки –
то плоть от плоти
посчитать должно! –
все люди эти мне не дали
хотя б одно
закончить полотно…
И, знаешь, Юля,
это нравится мне всё же
каким-то сверхтаинственным исходом:
пусть я картины
все и искорёжил,
но главное - одну пишу других упорней…

2

В золу невидимых жаровень
мне превратить те дни дано.
И пусть явится –
нет, не новый! –
день лучший из всего того,
что с нами может приключиться,
могло
иль может только быть…
Мгновенья эти,
меж ресницами,
смущеньем лишь –
не пережить…
Я как музей,
исполненный веками,
достопочтенный
страж больших реликвий,
А сам давно
погряз в своём изъяне:
на роликах нестись хочу мальчишкой!..
Ты в сад войдёшь, где,
как жуки,
летает
зола, черней, чем Черника шторма,
где, как на сваях, небо подпирает
моя
испачканная
красками
рука.
И рисовать во тьме
не нужно будет в спину:
на грудь ложится кисть,
и холст – на сердце,
мой серый натюрморт
тобой
в цветную
превращён
картину,
горит законченный,
и можно им согреться!

3

Должно быть, всё на свете
можно объяснить…
Так, наблюдая за движеньем роя,
энтомолог
дневник заполнить до полей спешит,
не замечая, стар он, молод ли…
А я, словами краски заменяя,
ещё и треть всего, что надо было,
не смог нарисовать, но понимаю:
хоть миллионную часть –
слов бы не хватило!
И то, что в строчках этих
есть Шишкина лесов глоток,
и сны Дали, звучащие в большую терцию… -
всё это может и в разводах потолок
представить нам как чудо из Венеции.
Вода морская смоет аллегорию
на теле, что рисует воображение…
Но суть ведь не в картине по большому счёту,
Моя суть –
в рвении,
в желании,
в стремлении!
И, Юля, как бывает слово истинным,
так и запомнить все его готовы
(вплоть до голоса).
А я, как ветер в лесу широколиственном:
боюсь твои
потревожить волосы…
И до всего-всего,
до этого,
я думаю,
было какое-то безвременье…
А теперь – наступила
целая эра –
эра Обезьяны и Свиньи одновременно!
И в ней –
серьёзным-серьёзным я сделался –
нет места ни третям,
ни половинкам;
а только походам есть место под шелестом
шоколадных обёрток
за целыми апельсинками…
И я, как неловкий рыбак
на нересте,
забрасывая сети на небесный свод,
пытаюсь к тебе,
Юля,
поскорее вылезти
с охапкой светящихся и простых слов…
И когда я на ноги
наконец-то встану
и совью из них тебе ожерелье,
тогда картина моя на тебе пламенем
загорится, не обжигая тело!

4

Я хотел написать тебе
красивое-красивое стихотворение…
А написал поэму – птицу, летящую в даль
небесную,
не стеснённую ничем,
не опечаленную ничьей песнею…
И главное (помимо моего художества-рвения)
Чтоб она принесла тебе радость весеннюю,
И ласковый бархат морского прилива,
Гигантский приют
в любой точке мира,
большое, как у слона терпеливого, везенье
и… кусочек моего маленького
«спасибо» –
вроде подписи незаметной
на картине.