Юность Александры

Покуда росчерком ализарина
Над Кашиным еще всесильна ночь,
В перинах нежится Александрина.
О, музыка! Судьбу переиначь!

Дай мне в Александринин сон вселиться,
Повеселиться!
Швырни меня в ее шальной жасмин
(О, жупелы супружеских измен!)

И в бабушкином, до полу, шифоне
(О, зависть всех соседских Тонь и Мань!)
Она, подобная струе Шампани,
Перечеркнет, и вспенит глухомань.

Вот, по мосткам, в пыли следочки лодочек
Плывут, балетной стайкою лебедочек,
И ужасом ужаленный, как вор,
Исподтишка, ей вслед взирает двор.

Да это же всесветские смотрины
Александрины!

С утра она в эдемском нежном облаке
Антоновские опыляет яблоки.
А вечерами все, кто Саше люб,
Кому она мила, приходят в клуб.

Всем весям окружающим известна,
Она Джульетт играет и Гертруд.
О, с потолка посыплется известка,
Когда ей аплодировать начнут!

Провинцию талантом одарила
Александрина.

Возлюбленная луж и лопухов,
С ранеткой за припудренной щекой,
Одна, на восемь кашинских веков,
К груди приколет небо, как левкой.

Ты, город Кашин, выкормивший кашей,
Приглядывай за Сашей.

Годов с четырнадцати сирота,
Но с розовою ямочкой у рта,
На тощенькой шубейке – с рыбьим мехом,
С уездным лихом,
Но с небесным
Смехом.
Пошло все прахом!

О, для мужчин она – удар зарина,
Александрина.

И в самом деле, не до революций,
Зюгановских ли, Жириновских мод –
Александрина чокается с блюдцем,
Александрина пьет жасминный мед.

Когда ж неслись в лазурь под ней качели –
От страсти все едва не околели.
Шифон вздымался по ветру колом,
А вслед за ним весь город, соколом:
О, голубиные грудки Саши,
Ее коленки из нежной замши!

*               *               *
Потом она становится певицей
И покоряет Ниццу и Париж.   
Лишь стоит ей на сцене появиться –
Овация! О! Высший пилотаж.
(Ах, Ницца, Ницца
Нам только снится.
Париж, Париж,
Заедешь, угоришь!)
Не Казанов уездных идеал,
Ах нет, она, представьте, этуаль.

И силосный букет махровых кашек
Ее на премьеру посылает Кашин.