Об искусственном интелекте и смысле жизни
Надо сказать, весна в Затоне была также прекрасна, как и во всех остальных уголках Вселенной. Ярко светило солнце, весело журчали ручьи, щебетали птички и т.д. и т.п. Таяли ледяные горы, образовавшиеся за зиму на коммунальных помойках – в воздухе стоял кислый запах прелой картофельной шелухи; а на улицах появлялись красивые девочки в шелковых чулочках и резиновых сапожках.
Все это волновало грудь, гормоны будоражили тело, в душе теснились неясные и сладковато-тревожные предчувствия. Как обычно, в таких случаях, совершенно необходимо набить кому–ни будь морду.
Первым в Затоне просыхал Большак (Проспект, Пешпект, Пешпек) на главной улице; по вечерам здесь гуляли парочки, кучковались неоперившиеся юнцы, грохоча сапогами не по размеру, средь которых был и ваш покорный слуга. Каждый, выходивший на Пешпек, старательно расшаркивался, избавляясь от ошметков налипшей грязи. В тот памятный вечер нас набралось около пятидесяти особей. Драться было не с кем: поселковые зализывали раны после вчерашнего набега, из финских домов никто не появлялся, стародворские также предпочитали отсиживаться дома.
И тут обнаружился пьяный мужик, шедший неверной походкой навстречу – не бог весть какая добыча, но все же... Два парламентера пошли к нему навстречу, остальные остались ждать сигнала «к бою». Вдруг мужик метнулся в сторону и послышался треск ломаемого забора. Кто-то истерично крикнул – «Штакетину вырывает!» И этот вопль как бичом хлестнул по нашей стае – нас приподняло, и мы полетели прочь. Поднялся невообразимый шум от топота пятидесяти пар сапог – ноги сами несли нас куда-подальше. Я, конечно, понимал всю глупость этой ситуации, но ничего не мог с собой поделать - общий страх витавший в воздухе гнал нас вперед.
Постепенно эта глупость, этот позор, сделались просто невыносимыми для всех – пробежав метров сто, мы разом остановились, молча развернулись и помчались обратно. Теперь в толпе кипела ярость – мы, наверное, могли бы просто затоптать любого встречного на пути. По счастью улица опустела и, пробежав еще немного, наша стая стала распадаться. У всех вдруг появились неотложные дела дома, и мы молча, не прощаясь и, не глядя друг на друга, разошлись.
Больше я не участвовал в таких мероприятиях. Да и не удалось бы: со следующего вечера взяли моду прогуливаться парочкой два участковых – Ишмаев и дядь Миша Конкин. Завидев группу более двух человек, они тут же проводили разъяснительную работу (с теми, кто не успел убежать), при этом Ишмаев убедительно аргументировал рукояткой пистолета, а дядь Миша предпочитал обходиться резиновой дубинкой.
Второй случай коллективного мышления произошел со мной во время службы в армии. В Семипалатинской учебке нас обучали на радистов, и перед Новым Годом наш взвод повели на праздничный вечер в какое-то училище, где были практически одни девочки. Разумеется, мы все тут же геройски напились, благо те несколько мальчиков-аборигенов оказались очень услужливы и быстро наладили бесперебойную поставку спиртного.
Обратно шли веселой толпой с песнями, распугивая случайных прохожих. Чуть не побили своего сержанта, пытавшегося призвать нас к порядку. Перед подходом к «стационару» мы все-таки построились в колонну и грянули «Катюшу», (знай наших).
Дальнейшее помню смутно: часа два мы «отбивались» (выполняли команды «отбой», «подъем» и « выходи строиться на утренний осмотр»); с утра до обеда – строевая подготовка; после обеда состоялся праздничный поход на кухню, где отдраили все полы щетками и с порошком; а после ужина всем выдали противогазы. А вот с этого места, пожалуйста, - могу подробней.
Лучший алкозельцер – это противогаз! После двух часов упражнений с ним (включая пробежки) – праздничного настроения как не бывало. Когда начался бег, с передышками на маршировку строевым шагом, тут наш певец Шленкин не выдержал – расплакался, покинул строй и стал просить прощения.
У всех силы были на исходе, мы уже откровенно плелись нестройной толпой, но позорное поведение Шленкина придало нам новый импульс к бегу. Я вдруг почувствовал, что куда-то пропала усталость и боль в мышцах, наладилась дыхание, и еще я понял, что это также почувствовали и все остальные. Теперь наш взвод двигался как единый организм – дробный топот сапог стал единым стуком. Коробка взвода, равномерно покачиваясь, двигалась вперед и вперед; мое сознание растворилось в едином общем сознании. Теперь я был взводом; каких-либо эмоций не было – было лишь понимание, что Я (Взвод!) могу так двигаться бесконечно долго.
На очередном круге, пробегая мимо сержанта, Взвод получил команду: - «Строевым шагом марш; «Балладу о солдате» - запевай».
Запевалы Шленкина с нами не было, а потому Я (Взвод) набрав в грудь, сколько смог, воздуха запел двадцатью хриплыми глотками:
По-о-лем вдоль Бере-га круто-го
Ми-и-мо-о хат (…два- три- четыре…)
(Пора!.., но нет ни сил, ни воздуха)
(Еще такт,… и еще один…начинаю набирать
воздух… и…)
В се-е-рой ши-нели рядо-вог-го
Ше-е-л со-о-лдат (…два - три- четыре…)
Сержанту, видимо, стало не по себе – как это взвод одновременно рявкает строчки из песни с непредсказуемыми паузами. Поступила команда «Отставить песню…, Стой!». На этом воспитательные мероприятия закончились.
Вернемся к началу рассказа, то есть, к проблеме контроля над будущим искусственным интеллектом. Много позже, на кафедре «технической кибернетики» я занимался толерантными системами, в частности, так называемыми, системами с «элегантной деградацией». Задача выглядела следующим образом: Имеется некий сложный агрегат, отдельные узлы которого управляются своими автономными процессорами. Необходимо, в случае выхода из строя каких-либо процессоров, чтобы оставшиеся брали на себя их функции управления (разумеется, по упрощенной программе, при этом усекая свою.). Для обеспечения живучести системы в ней должен отсутствовать центральный процессор, либо какое-нибудь устройство, выполняющее диспетчерские функции. Задача «в лоб» (когда в каждом процессоре вшиты программы на все случаи жизни системы) в принципе неразрешима из-за возрастающей в геометрической прогрессии потребности в вычислительных ресурсах.
Поскольку в природе все технические проблемы, как правило, уже решены, я начал изучать биологию муравьев, пчел, термитов и других «стадных» насекомых.
Выяснилась интересная вещь: во всех этих сообществах нет специальной особи или отдельного коллективного органа принимающего решения. Матки здесь являются лишь «фабриками» по производству яиц и пахучих ферментов, используемых для метки территории, трасс и идентификации принадлежности к данному рою. В случае сбоев или недостаточной производительности ее безжалостно уничтожают. Кто-то подсчитал, что у муравья всего 28 Кбайт оперативной памяти, тем не менее, муравейник в целом может принимать вполне разумные решения, (а проблема принятия решения является ключевой в задаче создания искусственного интеллекта).
Например: когда непрерывно льет дождь и начинает заливать нижние помещения, муравьи перетаскивают яйца, матку и припасы
в верхние сухие помещения. Но, если дождь не прекращается, возникает вопрос – подождать окончания дождя, при этом есть риск утонуть, или эвакуироваться. Следует отметить, что человек в вопросе «переждать или делать ноги», как правило, принимает неправильное решение (исторических примеров тьма). Муравейник же в какой-то момент, видимо приняв решение, разом снимается с насиженного места и походным строем очень быстро, но без суеты,
начинает двигаться по заранее разведанному пути отступления. В походном строе происходит перераспределения новых функций по различным социальным группам, но при необходимости происходит взаимозаменяемость. Воины помогают нести яйца и провиант, а в случае нападения противника - все, включая фуражиров, разведчиков, домашних работников и т. д. вступают в бой.
Таким образом, Природа изначально выбрала модульный принцип для формирования отдельных живых существ и их сообществ. Дело лишь в жесткости связей между отдельными элементами (здесь Природа проявила большое разнообразие). В этом смысле, человек представляет собой симбиоз огромного количества колоний микроорганизмов находящихся в динамическом равновесии с окружающей средой (тому подтверждение - недомогание по весне или осени, когда происходит резкая смена внешней микробиологической обстановки из-за появления или исчезновения множества насекомых, растений, птиц и т.д.).
Отсюда следует, что высший Разум, простроенный по образу и подобию Творца, никоим образом, даже в самом его начале, не сможет быть контролируемым со стороны его создателя. Это мысль Гегеля, а я лишь попытался понять, почему это будет именно так.
Во всем этом есть и оптимистическое начало: понимание смысла жизни из общего предназначения человечества; т.е. чем бы вы не занимались – все равно это будет в общем русле развития цивилизации с предсказанным результатом. Если же случиться какой – либо катаклизм (например, генетики доиграются), - это значит, что будет еще одна попытка, которая, судя по всему, уже не первая.
Еще один приятный момент – любые произведения искусства будут интересны высшему разуму по той простой причине, что без этики и эстетики выработанной человечеством, без его эмоционального восприятия мира, он останется бездушным и, следовательно, нежизнеспособным роботом. Таким образом, любое творение, (пусть даже это будет наскальная живопись), обязательно станет элементом эмоциональной части искусственного интеллекта ввиду того, что несет в себе Эго Творца - Созидателя.
2012 г., за два месяца до конца света.
Свидетельство о публикации №112101707546