про марабу

осенью поди подомовничай,
дела никому не поручив:
перемешан с бисером синичьим
крупный воробьиный перечив,
да сороки, на печи разлатой
старую перину  распоров,
доверху набили рыхлой ватой
туфельки промокшие дворов.

в сторону отбросив лист винёвый,
встрёпанный, голодный и худой,
грач в костюме доктора чумного
бродит над червячной слободой -
там живётся, видимо, неплохо,
ибо из-под пахотных земель
не слыхать анаэробных вздохов
кашалота, севшего на мель.

чудится: на иноходце веста,
цокнув языком и крикнув: «ну!»
время умыкнули, как невесту,
с головой закутав в тишину,
увезли, не глядя, что кривая,
наудачу, в самый високос -
и пространство дремлет, забывая
вечные круги метаморфоз.

по молочным гребням на макушках
подсчитав осенних мокрых кур,
кот вострит велюровые ушки -
планш, переходящий в помпадур,
мягкой лапкой трогает сторожко
будто огневое молоко,
острую севрюжицу порожка,
взмуркнув про себя: невысоко -
и влетает, затмевая даже
импортную птицу марабу
дюже грациозным пилотажем,
в солнечную новую избу.