Завораживающий смерть

О песнях Дениса Ковалева



          Бешено пляшущей, рассыпающей искры  кометой взлетел на небосклон сегодняшней песенной поэзии Денис Ковалев, этот солнечный мальчик с повадкой трагического клоуна, умеющий менять местами радость и боль и заставляющий нас веселиться, помня о страдании, и преодолевать  страдание восторгом. Глубинная, до самого дна обнажающая распахнутость его поэтического мира сквозит во всем: в легкой неточности рифмы, игре с ритмом, в сочетании классических музыкальных гармоний с интонациями уличного романса, а предельно выявленного метрического строя поэтической декламации  с блюзовым надломом, в смелом, порой опасном соединении жаргона с высокой лексикой, даже в привычке варьировать текст при повторе стихотворной строки. Везде – зазор, отсутствие намертво пригнанных конструкций, возможность выхода, щель, которая в конце концов разверзается пропастью двух контрастирующих тем, магистральных образов его поэзии – Смерти и Солнца.
          Смерть, «изнанка жизни», предстает в песнях Дениса Ковалева многоликой. Это и вянущие в пыльном кювете синие бессмертники, вместе со звездами  оплакивающие «детей дороги», попавших «в сети беспечной езды» («ДТП»), и алые маки крови «сквозанувшего от всех» самоубийцы («Жаль»), и «черной вечности сквозняк», в котором заблудился мир, «запутавшийся в дежурных новостях» («Босяк») и «бредящий тратами и выгодами» («Черный принц»), и зияющая пустотой пасть Химеры, где гибнут живущие «мимо правды, мимо веры» («Мимо денег»), и «пятый угол», прижизненный ад, «белая грусть» алкоголика («Алкоголизм»), и глухая тоска одиноких ночей («Песня зимнего утра»), и, наконец, «смертельный танец» бессмертной души, извечная коррида творчества («Коррида»).
                Творчество торжествует над смертью. В песне, посвященной В.Высоцкому, с которым Дениса Ковалева роднит трагический темперамент и редкий дар звучащего слова, персонифицированная Смерть, всю  жизнь как тень сопровождавшая Поэта и жадно следившая за его восхождением к вершине, в финале удивленно молчит, завороженная непобедимостью  вечно живого Слова.
           Босяк, которому так пронзительно открылась космическая чернота Вечности, преодолевает ее холод, творя гимн «огненному танцу солнца». Вечно возрождающаяся природа, ее пьянящее дионисийское буйство предстает в «летних» песнях Дениса Ковалева как физическая метафора бессмертия духа. Шумные южные города в синей возне теней,  пьянящие ароматы разнотравья, дующий с моря и бьющий прямо в лицо ветер, сияющие солнечным светом лица, тысячезведное, ставшее вдруг близким небо, весь хаос мира, поднимающийся со дна сердца, – вся эта сила торжествующей любви, пульсирующая, подобно радарам, фейерверком обрушивается на слушателей «Летнего альбома».
          Столь щедро одаренный способностью любить, Денис Ковалев почти не поет о любви к женщине. Собственно любовная лирика отсутствует в его творчестве. Женский образ, мелькающий в песнях, двоится: то это портовая девочка («Девочка, брось!», «Юли...»), то недоступная прекрасная дама, в жилах которой течет королевская кровь («Леди Р.»). Предпочтение отдается последней. В ряду идеальных женских образов и гриновская Фрези Грант, «с волны на волну, с волны на волну» бегущая «к острову счастья, к нездешней мечте» («Бегущая по волнам»). Кажется, в этот образ автор вложил много личного. Так же  «упрямо и гордо» и  он стремится к своей восторженной мечте о безупречном и всепобеждающем воплощении истинной женственности.  Это особенно сильно и убедительно звучит  в одной из последних, еще не записанных песен – «Королева Любовь».
                В ранних же песнях неоднократно возникает образ белой яхты - яркий и гораздо более живой, чем абрис временной подружки или неясный призрак средневековой леди. Островок чистоты в грязном море «паленых ласк», являющаяся «в вихре солнечного ветра» («Белая яхта»), «вся сияньем солнечным объята» («Бархатный сезон»), она - недостижимый идеал. И, как следствие, печальный вывод: «Настоящий мир – не этот!»
          А этот, «отрицательный мир», напоминает бесконечный сериал, насквозь лживый: за смехом здесь прячется страх, а «крутой успех» оборачивается сокрушительным крахом («Сериал»). Этот мир, в котором не осталось места сказке, похож на картонную  театральную декорацию, сквозь дыры в ней лезет несметное число «всякой шушеры», а в деревянных головах актеров – людей, обреченных играть изо дня в день одни и те же роли, - лишь «смятение и страх» («Приключения Буратино»).
          И над всем этим суетным, призрачным, исполненным несовершенства миром – великий «Незримый Владыка», управляющий и ходом светил, и течением времени. Песня «Караван Времен», также еще не записанная  и существующая лишь в  концертном исполнении, являет собой блестящий  образец философской лирики и вершину  всего созданного поэтом на сегодняшний день.
           Извечное столкновение идеала с реальностью рождает боль, «изнанку песен». В этой боли роятся образы, которые в конце концов заставляют петь («Незнайка»). «Таинство синих песен» приходит как итог мучительно долго длящейся душевной смуты («Алкоголизм»).
         «Вдоль призрачных вех» тянется земная жизнь, «в плену существованья» томится душа, чтобы когда-нибудь наконец вырваться отсюда «в прощальный полет» («Верить и ждать»). Вечность грядет «сквозь мрак», время болезненно течет, «не раскрывая тайны»,  жизнь – это цепь потерь («Все изменится»). Впрочем,  в этой жизни и терять-то особо нечего:  друзья – «никакие», любовь – «никакая», да и сама жизнь  - какая-то «никакая»  («Никакая»). Круг песен, объединенных мотивами усталости и разочарования, не самая  яркая часть созданого Денисом Ковалевым. Но из песни, как говорится, слова не выкинешь. К тому же,  абсолютная искренность исполнения, оригинальность мелодий и харизматические свойства личности, то, что музыканты называют  «драйвом», искупают некоторое несовершенство текстов и уязвимость жизненной позиции, характерные для этой группы песен.
                Преодолеть «грусть» бытия  помогает «странная музыка сфер» («Джазмен») да где-то там, на краю земли -  «на Курилах» есть мифически-сомнительный рай, где время легко пролетает в мечтах, окутанных сладким ароматом забвенья. Но эти «зацелованные антициклоном» острова блаженства, похоже, всего лишь суррогат счастья («На Курилах»). Только тот свет, что «светит всем», свет нашей общей родины, помогает выжить здесь («Воздухом винным...»), только он может излечить – дрожащий, непрочный, но негасимый свет пасхальной свечи («Романс»). Да еще первая наша родина – отчий дом. Для Дениса Ковалева это – берег его детства, живущий в нем «ностальгической песней» и «отовсюду манящий» к себе («Мариупольский берег»).
                Говорят, в этот мир правильно войти можно лишь двумя путями – святости либо творчества. Третьего не дано. Чего же пожелать поэту? Новых страданий, результатом которых будут песни, трогающие слушателя до самой сердечной глубины? Или обретения внутреннего покоя, в котором, быть может, и не останется места творчеству? Неслучайно, наверное, дары осени, поры зрелости, тревожат певца, вступившего в свой «сентябрь»: он предчувствует неизбежные следствия опыта – твердость и холодность и не хочет стать подобным «тертому калачу, мертвому палачу» («Осень»).
          28 сентября, – попразднество дня  Воздвижения Животворящего Креста Господня. Глубоко в земле под храмом Венеры таился этот Крест, и в день, когда его извлекли на свет, произошло чудо - на нем воскрес умерший человек. Творчество – это тоже победа над смертью. Пожелаем же художнику, который пришел  в мир в  этот день, перед лицом вечности, раскрывшейся ему в обе стороны, от нижней до верхней бездны, хранить верность себе и терпеливо и мужественно нести свой крест –  дар творчества, который  - от Бога.
                И помнить, что Он Своим приходом в этот мир - все-таки! – сделал его тоже настоящим.

2005 г.