Пирога на песке часть 2 Израиля песочные часы

               

 
           Мефистофель

Земля,  пропитанная злом!
Такой  у этой почвы профиль!
И по утрам  «Шабат шалом»,
Вам бросит Мефистофель!

            
                *   *   *
Чье же  имя     среди    скал
дикий  рог  раструбит?
Вся страна с надеждой ждёт,
кто её погубит. 

             *   *   *
И  по утрам, как сводка о погоде,
звучат детей еврейских имена.
Чтоб  слышал  мир о маленьком  народе,
с  детьми   которого  прощается страна.

            Тени Ближнего Востока

Смотрю, как тени Ближнего Востока
над миром вознесли  зелёный флаг.
Мир – курица, живущая  до срока,
клюет зерно своих  халявных  благ.

                "Я в синий троллейбус сажусь  на ходу..."
                Б.Окуджава
Когда вас день вдруг новостью тряхнет,
да так, что ночи напролет нагие,
здесь  вам троллейбус дверь  не отопрет.
Здесь не Москва. Маршруты  здесь другие.

               *   *   *
О, не дайте шансов, небеса,
затонуть одной еврейской лодке!
Чтоб сломав ей мачту, паруса,
развести страну, как на бандитской сходке!


 Снова  про   Холокост

Наверно, он будет в зелёной рубахе,
и, голову чуть наклоня,
наверно, два слова шепнет об аллахе
и  выпустит пулю в меня.
Потом мир взорвется, пределен  и прост:
«И снова евреи про свой   Холокост».
      
   Песочные часы

Мы молоды, красивы, мы беспечны,
в морском песке прибрежной полосы.
Как хороши, но как не бесконечны
Израиля песочные часы!

          Про  Хамас и Хизбаллу

Я водку пью и запиваю квасом
в одной стране, не признанной Хамасом.
Страна то на войне, то на балу –
а   мы, зато не любим Хизбаллу.

           Про  храмовые войны

Ворвутся ваш порушить храм
полки  диктаторов и хамов.
Но будет легче мне, чем вам:
У нас тут не бывает храмов.

                Песня про шорохи

Когда ж патроны кончились и порохи,
когда  же грянуло арабское  «ура»,
встал Рабинович во весь рост – запел про шорохи,
про подмосковные, точнее, вечера.

        Ленинская резолюция

Возможно, батенька, что бл…ди,
попрут!    Исламские войска!
Земли еврейской – ну, ни   пяди!
А дать  в карманы им песка!
               
              *   *   *
В реке с названьем Рубикон
так отражение невнятно.
А глазу хочется икон –
но нет икон – сплошные пятна.
 
         



 Про  друга

Глядит мой друг, как пилигрим,
на кровь евреев равнодушно.
Мне тоже  наплевать  на  Рим –
здесь  и в своих пределах душно.

         Про  засушливый сезон

Когда дождей нет, не сезон,
а не пописать – можно лопнуть!
Пописай  просто на газон!
Не дай своей стране засохнуть!

 Нехорошая  страна

Весело жить в нехорошей стране!
Здесь даже  нет  предпочтенья   обоям.
С белой  стены   знаки  делает  мне,
некто  в  плаще – белом с красным подбоем.

                Про  лавину

К стране, в которой  не бывает зим,
проникся  я любовью  очень нежной.
А если суждено здесь  помереть –
так только под лавиной самой  снежной!

           Про  чёрную походку

Так в чем была вина народа,
 и кем был он   для палачей?
…Струился  дым до небосвода,
походкой чёрной из печей.

                Свобода - это когда забываешь отчество у тирана.
                И.Бродский

А можно ли свободным быть,
(и это постигаешь рано),
отечество,  забыв скорей,
чем отчество тирана?

                На тему исхода

Мне жаль, что из-под носа   фараона,
когда  из рабства  вел народ  свой Моисей,
на их пути не стал во время оно,
какой-нибудь ОМОН России  всей.

               




   Про Пурим

Заметил я,  мужской пол любит Пурим.
Любой мужчина в этот  праздник без лица.
Вот потому и жен мы часто дурим,
под маской  преданного мужа и отца.


   *  *  *
Какой Израиль строит храм?
Встать перед чьими образами?
Как тяжело порой любить,
страну с закрытыми  глазами.

               
                Про письма запоздалые

Не доходят до Персидского залива,
(знать бы, министерство почты чье)?
Ленинские письма из Разлива!
Потому там и воюет дурачье!

Потому  что  ни евреи, ни арабы,
или их послы и атташе,
даже   их кухарки раз  хотя бы,
с Лениным не жили  в  шалаше!

                Про   врача Эдика

С ведром и шваброй вышел Эдик.
 В уборке методы  просты!
Он  невостребованный  медик,
 но гений чистой   красоты!

Поляна  для Мессии

Заметьте в Израиле,  а не в России,
накрыли евреи поляну Мессии.
Но тот,   притомившись  от слов   про графу,
приперся  в плацкартном, ну, скажем, в  Уфу.
Наивный Мессия!  С моралью толстовской
в  России полян нет без морды жидовской!

            По ком колокола звонят

Сморкалась бабка в фартук чистый:
– Колокола звонят по ком!
То Хизбалла,  то сионисты!
Сходили  лучше бы  за молоком!

       


     Про  Третью Мировую

Жить бы мне успешней.  Но заразе,
стало  все до фени!  Трын-травой!
Мне   плевать, что  света   нету в Газе,
до начала  Третье мировой.

Только мир   беспечен и неистов.
Пистолет ржавеет мой  кривой.
Пострелял бы всех я исламистов
до начала  Третьей мировой.

                В 2005  году  С.  Есенину  исполнилось 105лет.
                (Из газет)

Завяли  осени  и зимы,
в кабацком  старом  витраже.
Возможно ли, вообразимо –
cто лет Есенину  уже!

Прошли года   побед, терзаний,
у старика  болят глаза.
И прячет он, живя в Рязани,
вино «Портвейн»  за образа. 

– Зачем  я  не был на  Босфоре, –
грустит  поэт,– волшебный   край!
На  Средиземном  жил бы море!
С тальянкой   в море – просто рай!

И про  мой   край обетованный,
 спросил меня. Довел  до слез.
Кричал: «Держитесь за Голаны!
И  как там можно без   берез?». 

Потом,  напрягшись каждой порой,
его  стихи  я  слушал всласть!
Про  танцы  красной   Айседоры,
к  шарфам  её  шальную страсть.

Разлив  вино  рукою слабой,
стал на меня   поэт  кричать:
– А мог   бы  ты там  розу с   жабой,
в знак перемирья    обвенчать?

…Тальянка   пела  заводная,
светился строчкой   белый лист,
где  «Гой  ты,  Русь моя  родная!»
И   гой   Есенин-скандалист!

             Про Стену Плача

Куда б  ни ехал я, ни шел – Стена повсюду Плача.
Как наваждение стена, как  вызов! Не иначе!
Её шершавая ладонь меня давно накрыла.
Стена, стены, лицом к стене – уже когда-то было.
Со стен всегда гудит набат. А у стены ни стона:
Со стен  взирает на меня похожий  на Харона.               

               



 Про  фигу

Не верю я и близко
ни в дух, ни в сатану.
Зачем совал записки
в заветную стену?
Что, вдруг поддавшись  мигу,
смотрел я Богу в рот?
 А он  крутил мне фигу
 в кармане. Вот урод!
…Мой друг, зека и взломщик,
нальет за упокой,
когда взмахнет паромщик
с парома мне рукой.
Взлечу с довольной рожей
 по Рубикону вниз…
«За   тремп спасибо, Боже!-
А может за круиз?»

                *   *   *
Хотелось жить на дальнем берегу,
какой-нибудь провинциальной речки.
И ночевать с рыбачкою в стогу,
и  просыпаться с блеяньем овечки.

Хотелось брать с газетной полосы
кусочек сала ножичком не ржавым.
И выжимать задумчиво  трусы,
вдруг оценив могущество державы.

Ловить из банки пальцем иваси,
и огурец солить, немного горький.
Не слушать разных вражьих «Би-Би-Си»,
а пионерскую, родную зорьку.

  Махать платочком беленьким барже,
и ощущать событья на изломе,
как будто  сердцем всем ты там уж,
а задницей пока что здесь, в соломе.




Хотелось слушать, как поет вода,
а вместе с ней – как запевают жабы.
Я слышу жаб особенно всегда,
когда стране моей грозят арабы.

Израиль мой, как трусоватый страж,
себя хранит то криком, то молитвой!
За мной же русский гонится пейзаж,
как сумасшедший с очень острой бритвой.

Сторожа полетели

Рифмует  сторож не вчерне,
про то, что сторожить не в силах:
Сидит, строчит в чужом окне,
и не кончаются чернила.

    Среди  страны как на пиру,
но вот дела: не тянет к рюмкам.
Рука же тянется к перу,
а  чаще – для проверки к сумкам.

Храни, Господь,  его удел,
как каплю влаги из колодца.
Чужую форму он надел,
но что под ней за  сердце  бьется!

Вдруг он со взлетной полосы,
инструкцией пренебрегая,
взлетит в рабочие часы,
                народ гуляющий пугая!

Знать, дома у него не все.
«Не все» за то, что нету дома.
И он летит по полосе
лишь своего аэродрома.

 В жару ли, или в гололед,
прибавьте  сторожам  оклада!
Чтоб  свой придуманный полет
он сторожил охотней склада!

Ну, не зарплаты  так чернил
подлейте! Пусть  выводит строчки!
Он жизнь  еще не сочинил
и не дошел до крайней точки.




И ФБР и Фаберже –
весь мир в его нескладной доле.
Храни о Боже, сторожей,
летящих в небе поневоле.
 
  Памяти   младшего   сержанта
Николая   Рапопорта

                Божья коровка

Коровка  божья  еле-еле   ползет
 по  строчкам меж    страниц.
Убили младшего сержанта в песках,
у северных границ.


Страна смакует   жвачку «Орбит»,
ты, разомлев на солнце, спишь.
А по убитому сержанту
насупит вовремя  кадиш.

И будет полдень исступленно
 звенеть в некрологе о  том,
как мама на звезду Давида,
на флаг обрушится пластом.

Из черных лацканов евреев 
прольется скорбь на пацана.
Лежи сержант на красной глине.
Как глина – красная цена.

А где-то будут в ливнях крыши.
Крыши   ли Витебска, Клинцов…
И  где-то будет жизнь,  как  прежде
                меж улиц, лавок, огурцов.

И будет   сладкий рис с  изюмом.
 И будут сдвинуты столы.
А он гуляет в поднебесье,
 скрипят небесные полы.

И люди высадят деревья.
Сад будет с Колиным лицом,
Не  будет он   царапан  болью
и ни тем более свинцом.

Не дайте кронам, ради Бога,
пасть от лихого топора.
Между моих страниц коровка
ползет как бы из-под пера.
   
    *  *  *

         Про  детектор правды

Ты  можешь обмануть любой детектор лжи!
Так лидер, по прыжкам, смеясь, заходит  в сектор!
Как гриф над  падалью  над  жертвами кружи,
пока  что правды не придумали детектор.

 
                Галочке Агороновой
                К желанию прислониться

Не преодолев и версту,
сломался, как дохлая птица.
Пошли же мне, Господи, ту,
к которой  бы мог  прислониться!

И кто я? Пусть ей  все равно!
Как розе в зелённой бутылке.
Коньяк мы ли будем, вино? 
Лишь страсть в   сексапильном затылке.

Чтоб смятая  ночью  постель,
звенела, как  стёкла  трамвая!
Чтоб в ухо мне выла метель,
рояль чтоб рубил на дрова я!

А  взлет удивленных бровей,
застыл бы, как мост над рекою.
Чтоб полз  по плечу муравей,
она б помахала рукою!

И чашка в помаде губной
светилась  ночами  любовью,
как доктор хороший зубной,
весь светится малою кровью.

Она же, прижавшись ко мне,
любил  меня  с придыханьем.
Чтоб кратер на  желтой луне
стал нашей любимой лоханью!

Слоняясь вдвоем по  лугам,
травили бы мы анекдоты.
Читали иврит по слогам,
выплевывая некудоты.

Но вдруг, векселя предъявив,
и счеты,  сведя как колени,
она  сорвалась в Тель-Авив!
Любимой  я стал бы до фени!





А утром кричал бы народ
над Плача неровной стеною:
«Глядите! У главных ворот,
 летит кто-то с белой спиною!»

И только сочувственно  бич,
плеснувши «Мартини» мне в кружку,
сказал бы так: «Брось! Не курлычь!
Не надо неволить  подружку!

Вчера и со мной перебор
случился: «Слетай! Будешь пиццу?»
И  мне бы  подвинул забор,
чтоб я  прислонил  ягодицу.

   Рай  за забором

Мы  на земле, не ставшей  раем,
не замечали рай в упор.
А он был прямо за сараем,
касался сеном наших пор.

В ее глазах прочел: «не против»,
вот только где – стоял вопрос.
Так мы открыли рай напротив,
средь мух назойливых и ос.

Она орешками сорила,
 и томно повела плечом,
когда архангел Гавриила,
нам райский сад открыл ключом.

Я много всякой  райской кущи,
перевидал,  где с неба мед!
Но яблок райских сладких пуще,
был кур простых простой помет.

Наверно, любит так Всевышний,
 и не стерильность и грехи.
Выходит рай  цветет, как вишни,
 из сора  так же как стихи.

Любовь без дна – большая кружка!
О, сколько  там   нетрезвых  лиц!
Склонись ко мне моя подружка,
одной луной двух ягодиц.
 
А в черепице  было рваной,
 созвездье  южного креста…
Зачем  нам рай  обетованный,
когда такие есть места!

           *   *   *
                Нечего на худшее рассчитывать.
Перебьемся это время  без войны.
Я люблю иврит с киосков считывать,
узнавая новости страны.