эхо войны

Не ведаю, с чего начать,
Чтобы дословно передать
Мне боль попутчика мого,
Расстались с ним уже давно.
Хоть и нескладен мой рассказ,
Но все ж полезен он для вас.
Мне новый русский рассказал,
Когда машины он гонял
С Германии домой, в Россию.
Все помнят времена лихие.
Возили все туда-сюда.
Бомжацкая была страна.
Купил икону у бомжа,
Хоть так назвать его нельзя.
Одет нормально, близко к моде,
С похмелья, видно, весь на взводе,
В руках коробочку держал,
Купить в ней что-то предлагал,
Опохмелиться бы скорей!
Если есть – горю! – налей!
Стою с утра, народ идет.
Всем предлагаю – не берет.
Даром хотел уже отдать –
Дай, если можешь, 25.
Смотрю, икона небольшая,
А я в иконах понимаю.
Сильно местами обгорела,
Цены большой и не имела.
В машине рассмотрел поближе –
Не ценная, простая, вижу.
Божья Матерь на листе
С младенцем на левой руке.
Таможню можно не бояться,
И не придется объясняться.
Таможня – те же челноки.
Плати им деньги и вези.
В Германии приехал к Гансу,
Беру машины для нанайцев –
Так новых русских я зову, –
Иконы же сюда вожу.
Мне немец часто говорит,
Такое трудно сотворить,
Чтоб написать Христа и Мать,
Нужна особа благодать.
Русским одним она дана,
Не с Византии перешла.
На западе такого нету.
Иконы – копии портретов.
У вас машины хороши,
Да, хороши, но без души.
Машина может погубить,
Икона – к жизни возродить.
Потом Ганс дальше продавал,
Себе, бывало, оставлял.
Не я тогда один возил.
Возил еще один грузин.
Работал Ганс на почте рядом.
Заведовал каким-то складом.
Седой, но крепкий мужичок,
И постоянно руки в бок
Он ставил, как меня встречал.
И обнимал, и уважал.
Икону сразу показал.
Он посмотрел и повздыхал –
Нет, эту точно не возьму.
Продать ее я не смогу.
Она печатная простая.
Мне не нужна она такая.
И обгорела по краям.
Где взял такую ее сам?
Возьми за так, раз нет цены.
Нет смысла и назад везти.
Ганс посмотрел, вертел и нюхал,
Потом, опершись жирным брюхом,
Куда-то в ящик положил,
Чуть слышно что-то говорил,
Даже спасибо не сказал.
Я тоже, помню, промолчал.
Купил машину и погнал.
В Польше в аварию попал,
Но обошлось, и начал снова
Гонять машины для народа.
Иконы перестал возить, -
Сказали, трудно провозить.
Таможенников поменяли,
А новые ценой достали –
Такую взятку надо дать,
Не выгодно и продавать.
Гансу однажды позвонил,
Когда в Германию прибыл.
Здоров, кричал, куда пропал?
Ну, приезжай, тебя я ждал.
Подумал, что иконы ждет.
Скажу, попал, мол, в переплет,
И некогда было достать,
Да и таможник мог забрать.
Моя  такая вот беда.
Ты как уехал, с того дня
Не сплю уже почти пол года,
Влияет, думаю, погода.
Потом кошмары стали сниться
И, надо же сему случиться,
Глаза закрою – как в аду,
Мне кажется, в огне стою,
Кругом горят сараи, хаты,
Ревут коровы и куда-то
Ведут замученных людей,
Пленных русских и еврей.
В войну мы хаты поджигали,
Люди со страхом выбегали,
Молились: «Господи, прости!
И за какие нам грехи?!!»
Слова какие-то кричали,
Наверно, всех нас проклинали,
Да слов мы тех не понимали.
А дети плакали, кричали,
За ноги матерей хватали,
Просились, на руки их брали,
Глаза руками закрывали.
Тогда я был герой, как все.
Не думал о людской беде.
Мы за людей их не считали,
Они давно от нас отстали,
Одеты были все в тряпье,
Негодным было и жилье.
В горящи хаты забегали,
Иконы, Библии хватали
И выносили на груди,
Молились: «Господи, спаси!»
Мы их тогда не понимали,
Тупыми, глупыми считали.
Такая русская душа –
Спасенье ищет в небесах.
Ценней одежды и еды
Для них молитвы и посты.
Теперь вот вспомнил и не сплю,
Все вспоминаю ту войну.
Мне от иконы обгорелой
Горит ночами страшно тело.
Не сплю, лечился, водку пил,
Но не забылся, не забыл.
Сараи, хаты – всё палил,
Но никого же не убил!
Возьми икону, отвези,
Отдай любому на пути.
Напоминает мне она
Про мои прошлые дела.
Вези, откуда ты привез,
Пожалуйста, а то без слез
Смотреть мне стыдно на нее,
На прошлое мое житье.
И денег дам, только скажи.
А как отдашь, то позвони.

Повез и думал: вот судьба,
Икона эта не проста,
Немало судеб повидала
И, видно, многим помогала.
Намолена, видать, она.
Какая ждет ее судьба?
Такую грех и продавать.
Кому-то надо ее дать.
Так думал, стиснувши ресницы,
И переехал все границы.
Вернулся снова в Беларусь,
Решил, что здесь остановлюсь.
Увидел женщину у хаты –
Такие скромные пенаты,
Окликнул, вышел из машины.
Даю пакет. – Вот это Вам,
Как от себя его отдал.
Просили срочно передать.
Не смог я немцу отказать.
Католики! Они достали,
Что только нам и не давали –
Кресты, иконы и лампады,
Но нам ведь ихнего не надо,
Но всем они давно хотят
Свою нам веру навязать,
Чтоб называли их панами,
А были нам всегда врагами.
Спасибо, дома погляжу,
Вы заходите, угощу,
Чаек попьете, будет сила.
А куда едете, спросила.
Еду домой, я из России.
Потом о чем-то говорили.
Муж на работе. Дети в школе.
А я одна сейчас на воле.
С работы раньше отпустили –
Немного сердце прихватило.
Пройдет. Немного полежу,
Чайком зеленым полечу.
Горячим чаем напоила,
Потом подарок мой открыла.
Взяла икону – и застыла.
Губами тихо шевелила,
Потом сказала: «Возвратилась
Домой Святая наша Мать!»
А что я мог тогда сказать?
Вы можете ее продать,
Если не нравится, отдать.
Как можно было так сказать?
Она бесценна, хоть проста.
Оклад простой. Овал лица.
Да обгорелая слегка.
Она у нас была всегда,
С войны осталася одна,
Да сильно рамка обгорела.
Вот здесь она всегда висела.
Давно пропала. Мы молились,
Чтобы икона возвратилась.
По вере нашей Бог послал
Тебя – того, кто передал.
Иконы раньше ведь не крали,
Хоть и стояли на виду
В красном святом углу.
Украсть икону – Божий грех,
Продать за деньги для утех.
Такого не было греха,
Он не прощался никогда.
Недавно красть только начали,
Как перестраиваться стали.
Базар людишек захватил.
Так бес торговлю оживил.
Те, кто святое воровал
Иль Храмы Божьи разрушал,
Спивались, где-то пропадали,
Потом случайно узнавали –
Кто задушился, нищим стал
Иль без вести куда пропал.
Хаты тогда не запирали,
Ведь не было, чтоб воровали,
Замком на хате и дворе.
Были иконы в свят угле.
Бог видит все и охраняет,
Покой людской оберегает.
Хаты тогда все освящали
И Ангелы оберегали
От пламени и от воров,
От всех нашествий и врагов.
Бывало, хата вдруг сгорит,
Но все же Ангел в ней сидит.
Тогда дом миром поднимали
И Ангелу покой давали.
Вот эту хату из самана
После войны подняла мама.
Тогда я маленькой была,
Икону эту вот нашла.
Дрова для печки собирала –
А посылала меня мама.
Помню, бывало в этой хате,
Спали на сене, на полатях.
Печку топили, я любила
Смотреть в огонь и на дрова,
Какая-то тайна в них была.
Хоть хатка наша и мала,
Но это память для меня.
Спасибо Вам, такая радость!
Такая ей судьба досталась!
Вы мне сказали, что икону
Вам дал немецкий бауренок.
И слава Богу, что он жив.
Видать, немало пережил.
Мама за них тоже молилась,
Чтоб страшного не приключилось.
Они приказы выполняли –
Фашистами не все же стали.
Наших фашистами не звали,
А миллионы пострадали.
Да и сейчас фашисты есть,
Терактов всех не перечесть.
Евреев бьют, кавказцев бьют,
Рождаться детям не дают.
Когда же женщины поймут,
Что за аборты – страшный суд!
Кому покаяться дадут,
А кого сразу в ад сведут.
А чего немец забоялся,
Что так с иконою расстался?
Они ведь жадные такие,
Тащить бы только из России!
Наверно, вспомнил, где он был
И как людей тогда гнобил.
Признался, хаты поджигал,
Но никого не расстрелял.
А сколько с горя померло,
С войны Великой не пришло?!!
А я отца и не видала
И маленькой всегда мечтала:
Кабы отец остался жив,
Меня на шее бы носил.
Видать, и немцу нелегко,
Хоть он отсюда далеко.
Не спит, пожары ночью снятся,
Боится с жизнью распрощаться.
Ты позвони ему, сынок,
Скажи, икону в дом привез,
Все хорошо, благодарят,
Ему плохого не хотят.
Прощала мама, мы прощаем,
Те годы тоже вспоминаем.
Скажи, икона возвратилась
На место прежнее свое,
Такое чудо от нее!
Мы распрощались. Вышел с хаты.
Живут, как видно, небогато.
Решил отсюда позвонить,
Чтоб как-то время торопить.
Звоню. Ганс, это я, Иван,
Да, из России. Как вы там?
Иван икону ту отдал,
Отдал, я громко говорю.
Рядом с хозяйкою стою.
Ты не шути со мной, Иван!
Ты думаешь, что я болван?
Послушай, Ганс, как ты просил,
Первого встречного остановил.
Даю пакет и объясняю,
Что просьбу немца выполняю,
Ну, поручение твое,
Что это все и не мое.
Хозяйка в гости пригласила,
Сначала чаем угостила,
Икону вытерла платком,
Сказала, воротилась в дом.
Поцеловала, прослезилась,
О чем-то тихо помолилась.
Сказала, что давно украли,
Но все равно как чуда ждали,
Что воротится точно днем
В наш маленький и тесный дом.
Сегодня чудо совершилось,
На свое место возвратилась.
На гвоздик, где она висела,
Кругом немного потемнело.
Об этом Гансу рассказал,
Но почему-то он молчал.
«Меня ты слышишь?» - я кричал,
Но телефон не отвечал.
Потом пошли гудки большие –
Наверно, нас разъединили.
Назавтра я опять звоню,
Сам от волнения дрожу.
Ответа очень долго ждал.
Ну, гутен таг, куда пропал?
Я спал, устало он сказал.
Сказал, проспишься, позвоню.
Так ожиданья не терплю.
Звоню опять. Но Ганс молчал.
Потом негромко повторял
Слова, по сей день не пойму,
Перевести их не могу.
Нормально, понял, ночью спит
И ничего уж не горит.
Просил скорей приехать в гости –
Состарились мои, мол, кости.
Что привезти? Ты сам смотри.
Иконы только не бери.
Все то, что есть, тебе отдам,
Раздашь в селеньях по церквям.
Там, на виду, перед людьми,
Они всегда стоять должны.
Грех так иконы собирать.
Можно за них и пострадать.

Больше его я не видал.
Звонил, звонил – не отвечал.
Потом жена мне позвонила,
Поговорили очень мило.
Ганс правнуков теперь растит,
Душа за прошлое болит.
Может, не все пересказал,
Волненье было, размышлял.
Потом решил все написать.
Не все тогда и смог понять.
Да и сейчас не понимаю,
Когда опять все вспоминаю.
14.02.2010,
10.07.20