Скорбное признание

Под сереньким родимым небосводом,
Чужой, как на нейтральной полосе,
Стою и созерцаю год за годом
Мир, что предстал во всей своей красе.

Деревня – глянь! – под лунными ножами
Беззвучно корчится в лохмотьях крыш.
Сказать ли правду вам – но, между нами,
Она по части «звезд» – что твой Париж.

По сумеркам блудливо овцы бродят,
Вздымая пыль. Похоже, что ничьи.
Непуганые комары выводят
Свои рулады, что те соловьи.

Репейник, как подвыпивший повеса,
Нахально пристает ко всем подряд,
Совсем не проявляя интереса
К тому, что сплетники о нем твердят.

Болотом мы по праву называем
Тот водоем, что плещется едва.
А рядом, за обшарпанным сараем
Грустит полузасохшая трава.

Там цвет у ржавой жести одолжили
Чахоточные листья тополей,
И сучья полуголые застыли
В затейливой корявости своей.

В кривой тени дырявого забора
Бродяга-ветер бредит в полусне.
И будь я трижды проклят, если скоро
Свой лик фортуна обратит ко мне.

Руины храма, тленом истекая,
Глазницы окон щерят в белый свет,
И поруганью веры потакая,
Безмолвствует блаженный сельсовет.

Вот лай короткий – и опять ни звука.
Интеллигентна и пристойна днем,
Вполне благонамеренная сука,
Как шлюха, отдается под кустом.

В дремучем сне усадьбы догнивают,
Безмысленным хозяевам под стать.
И страшно, что никак не называют
Все то, о чем нельзя уже молчать.

Куда идем мы, я и сам не знаю.
Размыты все критерии добра.
И я скорблю, поскольку понимаю,
Что завтра будет хуже, чем вчера.