Повторяя ненастно-огромное...

* * *



Ракло и тремпель - харьковские цацки,
похмельями зачатые слова.
Трущобами замацанные сказки,
ветвистая, над мусором, трава.
Да, я любил те дымные бурьяны!
Осеннее мальчишество моё
бродяжило по листопаду пьяно,
лишь заполночь царапаясь в жильё...

Ни злого века, ни чумного места
незамутнённый взор не признавал.
И жизнь была желанна, как невеста,
в те дни, когда я лёгок был и мал.
На Рымарскую улицу вернёмся -
к листве лимонной чёрного двора,
в далёком дне средь осени проснёмся
и снова будем молоды с утра.

И удивимся вновь живучей сини
над копотью дворовых чердаков.
В кривом окне на хрупкой мандолине
играет мальчик жилками висков.
И вновь мы будем теми, кем не стали,
и снова нам сулит звезду достать
плебейский город - из травы и стали,
босяцкая и ангельская стать...





* * *



Дикой яблони ветви бездомные
над погостом шумят на ветру,
повторяя ненастно-огромное:
"Мы умрём. Ты умрёшь. Я умру..."
Дымны вязов багрянные головы,
мокнут плечи осенних крестов.
Тело книги - из тяжкого олова,
и соломенны крылья листов...

И я чую, как буквы безмолвные
в час, когда холодеют леса,
оживляют воздушными волнами
золотых мертвецов голоса.
Слышу лепеты грешного племени.
И не тает огонь в образАх -
переплески пространства и времени,
неизбывное в смертных глазах...