Милая моя, ставшая своей

 Тлеющее одиночество совершает возвратно-поступательные движения прямиком в мозг. Отточенные, шаблонные, но такие няшно-искренние молитвы просятся тебе в уши.
 Слово женщины, слово благословенное. Я счастлива, что не различаю цветов вместе с ним. Ночной Уксус. Это тот, кто нутро сжигает на расстоянии. Еще плюс один из членов разорванной семьи. Людям не понимать, как сладострастно трахает вожделение, вампирская жажда плоти эфирной. Как много строчки говорят, и лица в искажении фотографий, и тот гул зовущих домочадцев, до сего момента рассыпанных по свету.
 Сейчас одно лишь имя звучит колокольным набатом, взывая к контакту. Она.
 Она. Она, пожалуй, пока лишь образ; немногословный, тоскующий, изнуряющий свою душонку терзаниями и поисками, мимолетно осчастливившись результатом, и снова в путешествие по лезвиям, бороздя АЭС пустословия мирского; беспечный демон чистого откровения.
 Зарифмовать бы сей порыв, да только здесь и сейчас это опустошило б смысл.
 На отдельных листках, клочках, чернила хаотично наносят краску привычного текста, с непривычным волнением. Будто она стоит позади, щекоча плечи кончиками  своего брюнетства и проверяет на наличие синтаксических ошибок, при этом задорно цокая, прочитав отрывки, куда ее внесли фигурирующим персонажем.
 А ее нет. А она фантомна. А голос ее гудит.
 А, нет, это холодильник. Предатель.
 Чертовка. Насмешница. Плутовка. ТТС, Т. ТТ. ТС. Да как угодно, лишь бы нить не разорвать!
 Милая, милая моя девочка. Ах... Была ли ты влюбленной до одури, до идиотизма?
 Вернуть бы пару лет, культурную столицу, и знать, что это случится, и не покидать. Края многомостовые, где запах метро уносит скоростью поездов в ослепительное томление.
 Милая, милая девочка. Крошечка, ставшая сладкой прилипшей ириской в зубах.