Театральная поэма

Журнал "Огонек" 1950 №23 Справа мой отец комик и режиссер-ученик Мейерхольда

Театральная

Театральная поэма
это блеск и суета
это чувствовать на тему
это жизнь читать с листа
это плаха
нет
помост
цена
где сгоришь дотла
это души как гумос
тающие от тепла

А комик Лева промолвил так:
– Товарищи,
театр наш попал впросак,
и предстоит решить, как
нам выйти из этого просака.

Слушайте, смотрите сказку
о чистом сердце
о торжестве правды
о прекрасной Золушке.

«Когда-то Золушка жила,
в своем родимом доме
на чердаке она спала
под крышей на соломе.
Она мела и двор, и дом,
вставала спозаранку,
и звали Золушкой ее,
послушную служанку.
Стирала, гладила белье,
в тазу месила тесто,
а за обеденным столом
ей не хватало места».1

– Ну, как, – спросил отец мой,
ноготь грызя, –
можно это вставить
или нельзя?

Премьера.
Я загримирован,
я – гном, седая борода,
я первой ролью зачарован
и зачарован навсегда.
Всю жизнь я только гномом буду,
добром и злом повелевать
мне суждено,
но только всюду
придется бороду сбривать.
Срывали бороду – я плакал,
потом приклеивал опять
и часто кровь с засохшим лаком
мне приходилось отдирать.

«Ну-ка, мачехины мыши,
станьте больше, станьте выше,
обрастите гривою,
пышною, красивою,
шею выгните дугой,
оземь топните ногой.
Тыква, желтая, простая,
будь карета золотая.
Ты, разбойница с хвостом,
будешь кучером с хвостом,
в золотом наряде
с циферблатом сзади,
в туфлях, шитых серебром,
в шляпе с бархатным пером.

А вот каминные щипцы,
серебряные шпоры,
они лихие молодцы
и славные танцоры.
Ха-ха, хи-хи,
хи-хи, ха-ха,
и славные танцоры.
А это наш старинный друг –
Горяч-ч-чий вспыльчивый утюг.
Увы, он очень недоволен,
увы, горячкою он болен».1

Премьера.
Я загримирован,
я на веревках ввысь парю,
я в рампе заживо горю,
я с башмачками вниз спускаюсь
и Золушкиного лица
слезой нечаянно касаюсь.
Вот башмачки из хрусталя,
возьми их, Золушка, скорее,
хрустальные возьми, земля,
а кожаных я не имею.

Лопе де Вега:
«Ночь над Севильей спустилась,
где-то поют соловьи.
Ты мне сегодня приснилась
в сиянье ночной красоты…»

Отец:
«Ночь над Севильей спустилась,
где-то поют петухи.
Ты мне сегодня приснилась
на кухне у жаркой плиты».

Лопе де Вега:
«Проснись, молодая красотка,
развей свой задумчивый сон
и нежной своею походкой
выйди ко мне на балкон».

Отец:
«Проснись, молодая кокетка,
свари мне янтарный бульон,
зажарь поскорее котлетки
и принеси макарон».

Отец любил гумос
наращивать на нос,
любил, когда парик
преображает лик.

Балкон, свиданье,
шпага, плащ,
любовь, прощанье,
смех и плач.

Тех давних сцен я знаю цену
и вызываю всех на сцену.

Шут:
«Его высочество – ваш принц,
он занят важными делами,
он вас покинул, ну а вы
повеселитесь сами.
Дилинь – дилинь,
дилинь – дилинь,
вот вам моя рука.
Ваш принц ушел, оставив вас
на дурака, ха-ха!»1

На дворе трава, на траве дрова –
дух древесный, кружится голова.
Стрекоза трепещет в моей руке,
пароход гудит, я бегу к реке.
Я с отцом занимаюсь культурой речи,
а коза понимает по-человечьи.
– Кар-р-р! – кричат вороны, черные птицы.
Продолжаются первые репетиции.
А отец упрямо твердит с утра:
– На дворе трава, на траве дрова…
Стрекоза в руке моей чуть жива.

1 Стихи моего отца, Александра Бердического, режиссера и комика, к спектаклю «Золушка», поставленного им в 1949 г. в театре города Новозыбков.