В английскую резинку...

Тонкая нить оранжевой шерсти,  связанная в английскую резинку. Стройные петельки одна в одну. Пушистая вещица, которую можно распустить, переделать, смотать в клубочек. Спица падает на пол с таким звенящим стуком. И тишину, разбавленную шумом скупого дождя ранней осени, уже не залатать. Я маюсь в своей идиллии одиночества. В своей блаженной скуке. Я жду.

Это все случается каждой осенью. Наверное, от того, что света становится меньше. И в тело вонзается слабость. Она непобедима. По крайней мере, мной.
Однажды это случилось в двухстах шагах от безумия. А, может, внутри его, сказать трудно… Поцеловать незнакомца в темном пространстве лестниц и перил старой пятиэтажки. Верх пустой глупости. Мне было важно. Я считала  шаги. Я угадывала его дыхание, запах дешевой кожанки и никотина на губах. Не пройти мимо. Не быть пошлой… Утонуть в темноте и вынырнуть из нее влажным волнением. Непредвиденным, неуловимым. Словно рывок из сна.

И это случилось. Я остановила его. Мне было легко, как лепестку  оторванному от основания цветка. И в эту секунду касания губ я вложила всю нежность мира.   Я умерла и воскресла  на его губах. Я разбилась и зазвенела. Я пролилась  в этом темном пролете площадки на миг жизни постороннего, чужого мне человека. Никогда непознанную мною…  жизнь  незнакомого человека.  И без единого слова скрылась. Убежала.  Как делают самые настоящие трусы. Я ничего не слышала.  Позвал ли он меня, искал ли? Только однажды вечером, спускаясь к магазину, я увидела силуэт мужчины у той стены, на пролете между этажами. Он курил, сидя на корточках.

Можно ли остаться в памяти человека, не зная даже его взгляда? Можно ли штучно создать воспоминание? Тайна в   клубке оранжевой шерсти. Приобретая облик вещи, нить теряет ореол загадки, но возможно,  находит смысл.

Но это было уже потом.

А до сих пор я барахталась в слюнявом пространстве своей      неопознанности. И порой, забиваясь в пятый угол, исходила на крик, медленно переходящий в смех. Дикий…холодный… как взрыв аплодисментов. Безумна ли я, что путаюсь в собственных шагах? Что до этих дней не смогла услышать собственного голоса? Что не ответила, вед кто-то спрашивает и теперь? Кто-то …Кто?
Что мы знаем о тени, раз так много о ней говорим?
Что мы…?
Кто мы?
Кто я?
И можно ли ждать света там, где всегда темно?
Но ведь и в полной темноте мы видим. И слепота – лишь мгновенье, стоит только всмотреться… Это как опускать пальцы в очень горячую воду, которая на секунду кажется ледяной.
Все только кажется. И возможно, я так думаю, не существует совершенства в полном  мраке или чистоте света.
Но я остываю…эти истины давно открыты… до меня. Хотя дорога к каждой истине, даже давно озвученной, кажется  адским трудом.
Иллюзия открытия дарит наслаждение. Но стоит приподнять ширму над пониманием этого, как в мир твоего сознания с грохотом  наваждения,  врывается все без остатка, огромное , многоликое  существо – ИЛЛЮЗИЯ.
И то, что только было возведено тобой с такими усилиями – рушиться на крошки…атомы.
Иллюзия сопровождает нас всюду. Всегда .
Мы верим только в то, что нам хочется знать, как правду. Мы домысливаем тишину между словами, мы заполняем пустоту между чувствами. Мы отвергаем даже факты, очевидность, если этому противится то самое существо внутри нас. И не оно ли самое родное нам? Хотя кто-то и называет его первым врагом человека.
Я не имею ответа. Но бывают моменты, когда мне хочется быть обманутой. И я принимаю розовый туман, как дань. Я облачаюсь самолично в эти тонкие кружева- миражи.
И все, что плывет под ногами этим туманом, со временем превращается в бетон. Да. Так я стою на ногах.

Я обращалась к нему на «Вы». И до сих пор не позволила бы себе иначе…  Не только из-за разницы в возрасте. Из-за уважения? … Порой я презирала его больше любой тьмы… Я ненавидела его так, как только может ненавидеть человек, который сгорает от собственных желаний. Но я никогда не хотела им обладать…Я не могла себе даже представить, взять над этим человеком верх.
Мне было чуть больше восемнадцати, когда я впервые его увидела. Что я почувствовала в тот миг, описать трудно. Но это уж точно не была пламенная любовь. Скорее  наоборот.

Я стояла одна посреди шумного праздника в чужой мне компании. И выглядела  среди этих людей странным непрошенным существом. До бесстыдства молодая и гордая. Я держала в руках бокал с красным вином, что  травило мне губы. Я не умела его пить, и мне было жутко стыдно. Я краснела и держалась в стороне от всех надоедливых иностранцев и слишком гостеприимных соотечественников. Все мое внимание занимал только один мужчина, который, как и я вежливо игнорировал остальных. Он был венгр. И я уже третьи сутки мечтала о его внимании и страшно боялась, что он все-таки подойдет. Но в какой-то момент, набравшись хрупкой наглости, я решила, пригласить его на танец.
Звучала Павана… Равеля в исполнении австрийского оркестра.
Я не могла понять, что испытываю. Что заставляет меня стоять на месте. Музыка не давала мне сил. Нет.
Это была не музыка. Не она держала меня. Я поймала взгляд. Очень жадный или испуганный, или  хитрый… Его значение я даже боялась представить, наверное, из-за возраста. Но это был очень карий взгляд. Подобный цвет разливают только в дорогих ароматных кафе в белые фарфоровые чашки. И подают к ним зефиринку.
Сию же минуту мне захотелось убрать это с себя, снять вместе с кожей, сжечь… Я не знала таких взглядов раньше, я хотела убить этого человека.  Сейчас над этим смеюсь. Но тогда я готова была влепить пощечину этому наглецу, если бы только он осмелился подойти. Нравы…я очень долго была старомодной. Спасибо бабушке и маме. Но он не подошел ни в ту минуту, ни часом позже.
Вечер уходил прочь. Официанты уже уносили посуду. За окнами стали пускать салют.  В осенней шифоновой прохладе я куталась в тонкий плащ, накинутый на плечи. Толпа ликовала во хмелю и свободе праздника. Салют осыпал землю золотым дождем. Я увидела рядом руку, что протягивала пачку с сигаретами. Это был мой венгр. Денес.  Он и сам то не курил, просто всегда при себе держал никотин. Мы смеялись. Нравилась ли я ему или это был просто жест внимательного мужчины -  я так и не узнала. Впрочем, это было уже не так уж важно. В огромном номере, на цветастой простыне я  маялась в смятении и бессоннице. Я пыталась закрыть глаза, но каждый раз видела этот холодящий до костей или обжигающий…   взгляд…  Взгяд мужчины – волка. Мужчины – демона. Я забыла о венгре  Денесе, как будто его и не встречала. На утро я уже искала   среди всех, кто успел к завтраку  того незнакомого мужчину, что так бесстыдно остановил мой хрупкий порыв. Остановил музыку, остановил ноябрь, все вокруг одним только взглядом.   Я не знала зачем. Но для себя беззвучно признавалась, почему.
Я так и не узнала его имени. Фестиваль торжественно закрыли и все уехали.

Я привезла домой свою первую награду: Лучшая авторская работа журналиста.
Но повзрослела я не этим достижением. Во мне множилось что-то липкое, темное, всепожирающее…Во мне росла женщина.

Год спустя, такой же осенью мы увиделись вновь. Только я уже красила губы. Он стоял в центре огромного холла, окруженный  хохочущей толпой. С приписанными моим воображением всеми годящимися для тайной страсти достоинствами. Он стоял ко мне спиной. И обернулся лишь на миг, словно кого-то ждал. Я шла медленно, перебирая в уме все возможные варианты приветствия. На этот раз в глаза ему смотрела я.

В самом конце этого бесконечного вечера мы танцевали вальс. Я чувствую его руки и теперь. Он словно боялся, что я оторвусь, выкручусь, он так боялся, что я только пленница.
 А я из –за своего страха, волнения, проигрывала в голове все возможные сценарии благодарности за танец. Как бы я хотела теперь заменить их простой тишиной. Тишиной наполненной чем-то густым. Тем, что накопилось за столько лет. Но я ничего уже не могу поделать.  Я помню каждое слово, каждый звук, что последовали в мою жизнь после того, как оркестр умолк.

Мы отправились прочь из этой гостиницы , из шумного ресторана в ночной  уже наполовину зимний город в поисках кофе. В маленьком студенческом кафе нам принесли отраву. Это был жиденький раствор вторяков, но никак не благородный бразильский напиток, как было подано неоном на витрине. Какой-то мальчишка играл на гитаре и строил глазки официантке. И было хорошо. От этого гадкого кофе, от музыки, от молчания. Было хорошо. Мы сидели до самого закрытия и уходили, словно беженцы.  Во мне появлялось странное нарастающее чувство. Он был так близко. И я боялась тишины, пауз. На улице трещал мороз. В капроновых колготках со льдинами вместо ног, в тонкой  куртке и маленьком  платье , предназначенном для ужина в ресторане, но никак не для подобных прогулок, без головного убора .Напрочь окоченелая, я вдруг оказалась в пуховом одеяле его «остановись». Он замотал мою голову в свой шарф. В оранжевую шерстяную вещицу с удивительным запахом.

Он целовался старомодно. Как в фильмах явно несовременных. Но это было прекрасно. Впервые в жизни, не имея практически никакого опыта, я трогала посеребренные вески, его мягкие густые волосы, несправедливо не по годам окрашенные в белый…

Он был старше моего отца на 3 года. Но никогда я не хотела увидеть его ровесником, студентом. 

Я уезжала домой  с полным чемоданом этих шести ночей. С приобретенным багажом какого-то дара. Я была до краев наполнена лирикой,  прозой, музыкой его колдовства.  Я везла все это домой, в тесную квартирку старой пятиэтажки. В свою теперь непонятную жизнь.

А потом была зима. И я строила картинную галерею. Я создавала шедевры и вешала их на стены. Я любовалась каждым мазком в этих длинных красочных своих собственных коридорах. Каждый раз придавая иное значение краскам и образам. Я исправляла недостатки, но именно в них позже начала находить смысл, в мелких трещинках, кривизне линий, неправильно положенных тенях. Мои картины…  Они имени запах.

Они пахли неотправленными письмами, дешевым кофе, уставшими за рабочий день руками официантки, морозом, его пуховым «остановись» и Паваной Мориса Равеля. Играл  австрийский оркестр. Повсюду. И разбивалось стекло на мелкий золотистый дождь. Осколки витражей тонули в зефире и прилипали к пальцам. Чашки…белые фарфоровые чашки я заворачивала в простыни испачканные губной помадой. Кутала, мотала, отправляла бандеролью шести ночам в гостиницу города Без Нас.

 Кто-то коснется ручки входной двери. Кто-то войдет внутрь огромного старого холла. Кто-то потушит ночник у кровати, в номере. Но это буду не я. Сколько раз мне хотелось купить билет в ту сторону. Я мысленно садилась в поезд. Я бродила по этим улицам. Иллюзия. Сколько в ней жизни!!! Но сколько в ней отсутствия этой жизни.


Он приехал к наступлению новых морозов. Званный эхом оркестра из коридоров моей галереи. Четыре осени… Четыре ночи в четырех годах. И век расстояния.
Всякий раз, в моменты прощания каждой клеткой спины я чувствовала уходящий поезд,  словно сквозняк в крови. Я знала, что он вернется. И он возвращался с огромным пакетом солнечных мандарин. Я начинала их есть прямо в такси. И он ругал меня за немытые руки. Я пахла мандаринами, счастьем и  его «Lacoste» каждый раз, когда он приезжал. 

А потом наступила последняя осень. Ее выплюнули из прокуренной  глотки тамбура мне под ноги. Он сказал, что все будет хорошо. Но вагоны тронулись!!!! Эти чертовы вагоны проглотили остаток всего того, что и было этим «хорошо». И я готова была бросить кирпич вслед стучащему, будто челюсть старухи, поезду.  Но я осталась…я стояла…я уже была беременна этим вокзалом, сквозняком, запахом горелых листьев, апельсинами и его «Lacoste».

«ОСТАНОВИСЬ», небесный слоеный ноябрь! Я приглашаю его на  танец. Пусть же играют все до единого оркестры мира. Пусть  тишина взорвется золотистыми осколками витражей, что между нами.
ВЫ, кто хозяин моей галереи, ВЫ никогда не станете точеным камнем у входа. Я придаю Вас полотну. Я оставляю Вас в веках своего мира реальным, моим.  Передайте Равелю "mersi".

Тонкая нить оранжевой шерсти,  связанная в английскую резинку. Стройные петельки одна в одну. Пушистая вещица, которую можно распустить, переделать, смотать в клубочек. И каждый раз новая шапочка. Я буду носить ее. Обещаю Вам. Спица падает на пол с таким звенящим стуком. И тишину, разбавленную шумом скупого дождя ранней осени, уже не залатать. Я маюсь в своей идиллии одиночества. В своей блаженной скуке. Я жду.