Письма... 7, 8-е

Письмо седьмое. "Мать"

Блатной мужик, исколотый и  синий,
Прокуренный, как целый батальон,
К дверям моим явился, «при Марине»,
И попросил на вынос телефон.

 «В милицию мне надо дозвониться», –
Проговорил, кривя в улыбке рот.
Ушел с «трубой». А я спросил девицу:
«Он кто?» – «Он у Михалыча живёт.

Снимает угол. Он недавно с зоны.
Зовут Серёга. С Игорем сидел».
«Ну, ладно. Не держите телефона:
Он нужен мне, своих хватает дел».

Проходит полчаса – вот он, Серёга!
«Никак не дозвониться до мента.
А можно я потом?» – «Да ради бога.
Но только пять минут … а не полста!»

Вот так я деликатно намекаю,
Мол,  надо «по понятиям», сосед.
Но деликатность, даже и такая,
В душе его не оставляет след.

Серёга недоволен: «Не полста же!»
Уходит хмурый. Значит,  виноват,
Пожалуй, я: не мог без эпатажа,
А он, быть может, наш Хаджи-Мурат!

Как Робин Гуд,  воюет с капиталом,
Осуществляя новый передел,
А я, народолюбец, в самом малом
Слуге народа отказать посмел.

Ошибка эта мной не повторится:
Мой радиоприбор – тебе, народ!
… Неделя промелькнула синей птицей…
Звонят, Марину просят. «Не живёт!»

«Как не живёт? Не вздумай врать, бандюга!
Где дочь моя? Зови её скорей!»
– «Простите, мы не поняли друг друга,
Не Игорь я!» – «А кто? Тот прохиндей,

Хозяин уголовного притона,
Где честных женщин превращают в сук?
Она ж дала твой номер телефона…
Ну, где она? Где этот самый друг»?

Мне, каюсь, стыдно, но меня прорвало, –
Выходит, я увел у мамы дочь,
И на волне ехидного запала
Сказал я веско: «Но она непрочь

И мне служить, за травку … на постели.
А друг ее нисколько не ревнив.
Из девочек смазливых мы успели
Сообразить послушный коллектив».

 «Да я!– взвилась взбешённая мамаша. –
Да я вас раскрошу на кирпичи!
Сейчас наряд накроет банду вашу!»
– «Давай наряд, но только не кричи!

Я понимаю даже полушёпот.
А твой наряд в квартиру не войдёт.
У нас, подруга, есть немалый опыт,
Как отвертАть наряды от ворот».

И бросил трубку. Больше не звонили
И не грозили напустить ОМОН.
Конечно, говорил я в  хамском стиле,
Но согласись, оправдан как-то он.

И то сказать: не спрашивая, кто я,
Давай меня склонять по падежам.
Будь добряком – и в раз лишат покоя,
А виноватым будешь только сам.

Но такова судьба интеллигента,
Излишне возлюбившего народ,
И мы легко припомним прецеденты…
Да вот хоть Иисус и тот исход.
Март 2007   

Письмо восьмое. "Осадки"

Имел я случай написать, что хомо,
Когда он от природы незлобив,
Привыкнуть может и к таким знакомым,
Которые «позорят коллектив».

Не надо только оставаться снобом,
И с олимпийской выси презирать
Того, кто не относится к «особам»
И к тем, которых называют «знать».

Позволь напомнить: я ж трудился в школах
И в институтах подвизался тож.
А там встречал чудовищно весёлых
И тех, кто был на даунов похож.

Весёлых, правда, выгонял порою,
А примитивов с  кротостью терпел,
Чем  и горжусь пред Господом, не скрою,
Хоть это грех  и даже беспредел.

Так вот –  соседи из лихой квартиры…
Я к ним не то, чтоб прикипел душой,
Но в них уже не видел язвы мира,
А лишь беду страны моей большой,

Которая в погоне за прогрессом,
Любить не может всех своих детей
И сортирует их «по интересам»,
Обласкивая тех, кто ей нужней.

Вот эти, рядом, выпали в осадок
И пребывают до сих пор на дне,
И, как Луке*, никто мне здесь не гадок: (*"На дне")
«Напоминают (снова) мне оне»*. (* На холмах Грузии..)

Марина, приглядеться, – королева!
Одеть, прибрать – и вот тебе модель!
По-моему, цыганского посева,
Но и кротка, как древнерусский Лель*.(*"Снегурочка")

Всегда трезва, хоть «в связке» с вечно пьяным,
И эта «хаза» держится на ней:
Прибрать, сварить, разбавить спирт под краном,
Взять телефон (что с каждым днем трудней).

Порок один отметил: вечно лжива,
Но мне, как лоху, грех и не соврать.
К тому же этот грех у нас не диво –
Грешат верхи, и думцы, и печать.

Кто без греха,  бросай в Марину камни!
(А не найдешь – обломки кирпичей!)
Как не простить такого пустяка мне?!
Я ж книгочей, азъ и Библиочей*!   (*Чтец Библии)

…К тому «Серёге» попривык я тоже.
Он худ, как из концлагеря вчера,
И на руках исколота вся кожа,
И новый срок тянуть ему пора.

Вот и звонит он, чтобы не теряли,
Его «менты» до скорого суда.
Не позвонит – ему простят едва ли,
Ведь приезжали раз уже сюда.

И как потом поведал мне «Серёга»,
Поправили немного три ребра
Да  повнушали по лицу немного,
Что для наряда это не игра.

Добавил тихо: «Ты пойми, Степаныч,
Ещё приедут, мне конец тогда.
И так таблетки выпиваю на ночь:
Порок на сердце…  давняя беда».

 «А как же ты?…– спросил, не упрекая
За долгие загулы, – … ведь помрёшь!»
«Да на хрена, Степаныч, жизнь такая!
Попью ещё маленько – и хорош!»

… Но терпит Бог, и все пока что живы.
Взаймы берут, с отдачей  не спешат,
А то, что иногда бывают лживы,
Всё правдой компенсируют стократ.

…Как жаль, что не пишу я репортажи,
А впрочем, ну кому они  нужны?!
Цензуры нет, но много чутких стражей,
Ответственных за дух моей страны.

 «Страна, как всем известно, на подъёме, –
Страж скажет мне, страницы полистав, –
А вы о чём? О драмах в «мёртвом доме»?
Всё это – старый бред!» … И будет прав.
Март 2007