Проводи меня

Она скоро придет.
Ночь подбирается все ближе, заставляет загораться в окнах желтый свет, а людей толкает ближе друг к другу, чтобы не затеряться по одному в этой страшной темноте. Люди спрячутся под одеяла, прижимаясь теснее телами, свет в окнах закончится, и тогда она появится. Это единственное, что мне известно точно.
Она всегда приходит, когда свет заканчивается.
Самое страшное во всем этом – больница. Когда она пришла в первый раз, я подумал – ерунда, сон. Нервы расшалились. Но на следующую ночь все повторилось с пугающей точностью. Тогда в первый раз пришла мысль о больнице. Стал искать в Интернете информацию, подумал, это меня успокоит. Но оказалось, что больница – самое страшное. Белые халаты вокруг, безразличие, запах лекарств, холодные взгляды, грязно-голубые стены и крики, крики… Крики будут обязательно, в этом я уверен.
Когда она пришла в первый раз, я кричал. О, как кричал! Хорошо, что я живу один. Соседи испугались и вызвали полицию. Полиция вызвала врачей. Меня уже тогда хотели положить, но я не дался. Я сделал вид, что это стресс. Седой, худосочный врач с козлиной бородкой покачал головой и выписал мне успокаивающих.
Я думал, нервы расшалились. Выпил перед сном несколько таблеток и мирно лег спать. Тем ужаснее был ее приход и слова, которые она все повторяет мне, каждую ночь: «Проводи меня».

Помню, помню удушливый летний вечер, ее красные туфли, которые я так и не снял с нее тогда, легкое платье в горошек  и обгоревшие узкие плечи. Волосы влажные после душа и слегка вьются. Она застегивает ремешок на своих замшевых красных туфлях с острыми каблуками, сидя на смятой кровати. Я лежу под простыней и наблюдаю за ней из-под опущенных век.
Она смотрит на меня через свое плечо и улыбается:
- Хватит лежать! Одевайся!
- Ммм… Так лень, Солнце…
Она тянется ко мне через кровать и целует в подбородок:
- Ну же… Мне нужно успеть выспаться.
- Пока я одеваюсь, ты уже пять раз добежишь. А то я тебя задержу. И придется тебе вставать рано-рано утром, чтобы успеть домой перед работой…
Она рывком встала и направилась в прихожую:
- Что случилось с настоящими мужчинами, не понимаю. Куда делась галантность? Куда пропали джентльмены?
Я проследовал за ней, натянув трусы:
- Это все женская эмансипация и феминистки виноваты. Равные права и всякое такое.
- Просто ты не способен взять на себя даже толику ответственности…
Я закатил глаза:
- Ну, не начинай. Мы просто хорошо проводим время, и не надо все портить.
Она устало оперлась спиной на входную дверь, немного помолчала, разглядывая меня:
- Проводи меня.
Я поправил кулон на ее шее:
- Позвони, когда доберешься, хорошо?
Она пожимает губы и выходит за дверь.
Сколько проходит времени? Кажется, не более двадцати минут.
Громкий хлопок, столп дыма, поднимающийся вверх, в небо, вой сирен… Что-то случилось, что-то плохое. Быстро одеваюсь и бегу туда, на звук, на запах гари и боли, на случай, если понадобится моя помощь.
Зачем взрывать подземный переход поздно вечером? Люди торопятся домой, но число их незначительно по сравнению с дневными или утренними часами.  Раненых и убитых не так много, как могло бы быть. Их выносят на улицу, под летнее небо и падающий с него редкий дождь. Я тоже кого-то выношу. Кровавые, стонущие тела.
В очередной раз спускаясь в разрушенное месиво перехода, отпихивая ногой камни, я вижу красную туфельку на остром каблуке. Кто-то из спасателей поднимает ее и проносит мимо меня, роняя безразличное:
- Никого не осталось. Выходи давай. Дальше только куски вытаскивать.
И он вкладывает туфельку в мою ладонь.
Дальше я хожу между раненными, от машины к машине, ищу и надеюсь ее не найти.
Но взгляд предательски цепляется за красную замшу и сломанный каблук на обгоревшей, окровавленной ножке, выгнутой под неестественным углом. Платье в горошек свисало рваными лоскутками и что-то не так было с правой стороной ее тела. Мне понадобилась почти минута, чтобы понять, что правой стороны тела просто нет, только какие-то рваные, красные лоскутки… И обожженное лицо, и ошметки каштановых волос…
Кто-то набросил на ее лицо какую-то тряпку, спрятав меня от зияющих дыр глазниц. И коронеры небрежно бросили тело в машину, на несколько таких же мертвых человеческих оболочек.

Мне сложно выходить на улицу, все кажется, что кто-то за мной наблюдает, и я впадаю в панику, вглядываюсь в лица прохожих с ужасом и жадностью. А если встречаю где-нибудь женщину в красных замшевых туфлях, то дело совсем дрянь.
Она всегда приходит ко мне в одно время, искореженная, обожженная, в одной красной туфельке со сломанным каблуком. Смотрит на меня пустыми дырами вместо глаз и говорит:
- Проводи меня.
Я умолял ее. Я плакал. Я кричал на нее. Я швырял в нее посуду. Все напрасно, все напрасно. Она по-прежнему каждую ночь со мной.
Лишь однажды было иначе.
Она приснилась мне совсем другой. Живой, радостной, целой.
Солнце заливало комнату радостным светом, согревая, целуя… Я услышал смех и открыл глаза. Ее локоть вдавливался мне в грудь, глаза с весельем смотрели в мое лицо.
- Ты такой смешной по утрам.
Каштановые волосы щекочут ухо. Я притягиваю ее за шею и целую в лоб. На несколько секунд она замирает, уткнувшись в мою грудь. Затем снова смеется и спрыгивает с кровати на пол:
- Что я тебе сейчас покажу!
И исчезает за углом, где-то в коридоре.
Я поднимаюсь на локтях, улыбаясь, и вдруг просыпаюсь.
Нет никакого солнца, нет безмятежности. А из коридора шагает она, в красной туфле со сломанным каблуком. Цок-цок-цок. Так звучит сама смерть.

Больше всего я не хочу попасть в больницу.
Лекарства все равно не помогут мне, я знаю. Она все также будет приходить и говорить одно и то же, как заведенная.  Ее не остановить больничными стенами. И я также буду плакать и просить ее о прощении. Ведь если бы я проводил ее, мы шли бы гораздо медленнее, она повисла бы на моем плече, жалуясь на высокие и неудобные каблуки. Мы бы шли в обход, между низкорослыми яблонями, чтобы подольше не расставаться.

Я знаю, что должен сделать. Сегодня я должен поступить верно,  я должен ее проводить.
Я знаю, что все безнадежно.
Она замучит меня.