Что не так сегодня?

В каком состоянии находится мир, куда он идет?

Поэт Татьяна Щербина в беседе с Александром Морозовым[1],
главным редактором «Русского журнала»

А.М. — В каком состоянии находится мир в целом, куда он идет? Что не так сегодня?
Т.Щ. — В сети полно тестов, но только на один повелись все — «внутреннее гражданство». Я тоже прошла, получила паспорт Исландии. Тест фейковый, т.е. результат не зависит от ответов, и люди (те, кто вообще тестами не балуются) отвечали по три раза по-разному, чтоб получить желаемое «гражданство», но всё выходила эта самая Исландия. Или Болгария. Еще Швеция, Дания, Греция. И вся эта ерунда живо обсуждалась неделю. Потому что никто не чувствует себя полноправным гражданином России. Одни думают, что родное гражданство еще надо завоевать, другие — что это бесполезно. Уже ведь проходили в советские времена: страна ощущалась оккупированной, все знали, что в суд идти бесполезно, чиновник всесилен, о криминальном бизнесе все слышали и многие даже пользовались его плодами. Был «черный рынок» всего, я, например, пользовалась книжным. И один раз побывала в Елисеевском гастрономе «со служебного входа» — это было строго по блату, меня взяли с собой, и я обнаружила, что волшебный этот вход отгружает блоки американских сигарет, черную икру и вообще любую продукцию, о которой мечтали соотечественники.

Самые смелые (или «богатые» — это было синонимом «спекулянтов», теневого бизнеса, в эту категорию входили и чиновники, вестимо) покупали «чеки Внешпосылторга» и шли в «Березку». Так делали мои родители (у мамы была довольно большая зарплата доктора наук). Однажды я пошла в «Березку» на Кропоткинской, чтоб купить книгу Теннесси Уильямса «Листья травы» (такое не забывается), и тут ко мне подошел надзирающий гэбист и сказал: «Я вас тут не в первый раз вижу». «В первый!» — возмутилась я. «Так вот, еще раз увижу, будете доставлены в отделение». Мог бы сразу доставить, но за меня вступилась русскоговорящая немка, сказала, что мы вместе. Приезжавшие иностранцы тоже любили подторговывать только им на нашей родине доступными товарами по спекулятивной цене. Но разве это была наша, моя родина? И митинги в 1989–90 годах, и миллионы в 1991-м у Белого Дома — это были акции по обретению нами нашей родины.

Сегодняшний результат: не получилось. И опять: сегодня в России лучше быть иностранцем, чем чувствовать себя им. Скажем, русским, гражданином другой страны или имеющим два гражданства. Такие люди чувствуют себя увереннее, живя здесь или приезжая на какие-нибудь фестивали и конференции.

Конечно, всё обстоит лучше, чем в «совке»: свободный выезд за границу (правда, и тут начались препоны для рьяных оппозиционеров — задержать, чтоб человек опоздал на рейс, не впустить иностранца, как это было с Натальей Морарь или недавно с Анн Нива; правда, сразу же спохватились и предложили попробовать еще раз), частная собственность (могут и отнять, если собственность завидная, у меня лично собственность — двухэтажную загородную дачу — отняла советская власть в 1983 году). Обо всех тех советских перипетиях, начиная с самого 1917-го, рассказано в «Запасе прочности», составляющем вторую часть книги «Крокозябры».

Так вот, на сегодняшний момент чувства разделились. Одни считают, что раз дважды кампании по обретению родины провалились: в 1917-м и в 1991-м — значит, не стоит пытаться делать революцию в третий раз. И мечтают о другом паспорте или другом ПМЖ. Другие придерживаются «теории малых дел»: не надо никаких революций, будем постепенно давить, исправлять, и через 300 лет, как пресловутый английский газон… Третьи уверены, что с третьего раза должно получиться: даешь революцию честности!

Мне кажется, что всё, что кажется — кажется правильно. А как будет — ну так если всем кажется, что если наш дом — единая Россия, криминальное государство с феодальным строем, — прогнил, так он, понятное дело, либо рухнет, либо будет поставлен на капремонт с расселением коммуналок, заменой перекрытий и новой крышей. Распад России видится мне наиболее вероятным вариантом, если вовремя — прямо сейчас — не победит регионализм. Хотя бы, сравнивая территорию РФ (почти 18 млн кв.км, плотность 8,36 чел/кв.км) и Японии (около 380 кв.км и 334,5 чел./кв.км), можно сделать прогноз. Государство вообще может отмереть (по Ленину), мировая война полностью переделает мир, да и фактор «черного лебедя» никто не отменял. Потому можно хотеть революции или эволюции (большинству она больше по душе) — будет так, как окажется единственно возможным. В конце концов, не Ленин с Троцким, а мировой процесс, включая войну, неудачный царь и все та же коррупция, предопределили этот октябрь 1917-го. Так сошлись звезды, впоследствии оказавшиеся кремлевскими.

А мир идет к тому, что люди больше не могут сосуществовать в предлагаемых рамках.

А.М. — О чем «Крокозябры», т.е. в чем все-таки «исторический урок», есть ли «запас прочности»?
Т.Щ. — Исторические уроки в России не усваиваются. Ну я сразу замечу, что во Франции — усваиваются, там всё настроено на «учиться, учиться и учиться», и помогает это ровно настолько, насколько Франция отличается от России. Отобрали у феодала Транкавеля собственность, замок Каркассон, поубивали всё местное население (т.н. третий крестовый поход), присоединили юг, Септиманию, к французской короне, и больше — никогда: собственность — святое. Еще раз недобровольно корона присоединила к себе территорию — Бретань, но уже не захватом, а обманом. А потом уже и без обмана. Одна революция (1789) — удручающий результат (хотели Февральскую, если сравнивать, — а получили Октябрьскую), переворот 1799-го, к которому привела примерно та же ситуация, что у нас сейчас, реставрировали монархию — опять не то, опять революция (1848), уже «как надо», республика, империя, республика, первая, вторая, пятая — т.е. метод проб и ошибок, с тем чтобы двигаться вперед и не повторять неудачных проектов. Результат: повторов нет, но зато всё новые и новые проблемы. Сейчас кажущиеся прямо-таки неразрешимыми.

Но «уроки», консервация (в Каркассоне сохранены орудия пыток и убийств, прошлое не вычеркивают!) и осознание прошлого вкупе с любовью к будущему, острым его предощущением и рисованием его эскизов, и дают этот запас прочности.

История России — это история ненависти. Всякое настоящее вычеркивает и переписывает прошлое в угоду себе. Подделывая прошлое, фальсифицирует настоящее и будущее, и потому всем всегда в России не нравится: вот эта фальшивая нота, не позволяющая стране иметь собственную идентичность, и не нравится.

Почему я так про Францию сегодняшнюю думаю без особого оптимизма? Появилась фальшивая нота, и никто не знает, что с ней делать. Если есть какой самый главный и общий урок — быть честным. А сегодня мир на глазах превращается в фальшивку. Прямо по поговорке советской эпохи: думаем одно, говорим другое, делаем третье.

Вообще, я думаю, что для Европы отказ от христианства как базовой ценности (на нем она возникла и стала цивилизацией) — роковая ошибка. Она стала отрицать саму себя. Но в России всё гораздо хуже, здесь вообще не осталось запаса прочности, здесь открыта одна дорога — к Апокалипсису: будущее строить не из чего, незачем, им не наполнен воздух, чувства и мозги боятся туда заглядывать. Вот и героиня рассказа «Родина бес» следовала за временем, подстраиваясь под мэйнстримные тренды (иначе — завоевывая место под солнцем), а потом начались одни скучно-опасные неприятности, и она исчезла.

Может, правда, поставить дату в тексте, который писался в январе, даже в начале января? Шлю тебе цитатки из книги «Крокозябры» (из романа «Запас прочности», 2005-2006 гг.):

«Большевики чувствовали себя судьями. У судьи ведь не нарушается сон и аппетит, оттого что он выносит смертные приговоры. Он хороший, потому что сидит в судейской мантии, а сменяющиеся за железными прутьями подсудимые — плохие, потому что не зря оказались они за этими прутьями. Прав тот, у кого власть».

«Здесь все покрыто ряской тайны, террористы, вожди, враги и герои бесконечно меняются ролями, и теперь уж  ясно, что ничего не изменится до скончания моей неуклюжей страны».

 

«У европейских коммунистов, как показалось Виле, осталось много вещей, которые в России считались пережитками прошлого. У них были семьи, которыми они дорожили, личные драмы, и вообще у них было много личного, чем они отличались от советских людей, живших исключительно интересами государства».

А.М. — Что главное, на твой взгляд, в случившемся протесте и куда он вырулит? Возможны ли социальные изменения в России?
Т.Щ. — Главное в протесте — факт протеста. Я по-простому объясняю, почему его не было до сих пор. По идее, протест должен был быть 12, 10, 8 лет назад. Тогда бы он был реальным, осмысленным, происходили вещи, с которыми нельзя мириться, если ты считаешь себя гражданином страны и членом общества. Сейчас как раз «ничего такого» не произошло. Унизили 24 сентября — это да. Унижали и раньше, но тут — с особым цинизмом. И все же дело в другом, мне думается.

Что такое «совок», он же советская жизнь? Частной собственности нет, большие деньги были, но это был криминал, у абсолютного большинства — «получка»: получить, а не заработать. Везде разруха и запустение, обшарпанные, разваливающиеся дома, эстетика уродства, всё покрывалось темно-зеленой, салатной, бежевой, грязно-голубой масляной краской отвратительных тонов; граница — на замке, и вдруг привалило счастье, о котором мечтали: дизайн, изобилие, европеизация, возможность зарабатывать, ездить за границу — так что уж тут до деталей: «Норд-Ост», Беслан, «чеченизация», криминализация, тимченки с ротенбергами — воруют, убивают, но мы живем, наконец-то!

И это не только «креативный класс», не только Москва, в советское время сосиски в глухую провинцию возили из Москвы, а тут — даже супермаркеты открылись с большим выбором. Вот в Шуе Ивановской области первый супермаркет появился года три назад. Вернулся культ икон вкупе с культом памятников Ленину — от всего помогает. Какой же может быть протест, если жизнь улучшается?

А Коломна — это же красота, Кремль и центр реставрированы, советское разрушение остановлено — путь наверх. И вот всего-то, когда людям, уже привыкшим к цивилизационному минимуму, грубо дали понять, что они голимые рабы, у которых есть хозяин, — они пригорюнились. Локально уже давно давали понять — откаты и крыши в провинции душили бизнес, но то ведь бизнес, как бы сомнительное явление в глазах большинства, воспитанного «совком» — эффект инерционного движения.

В декабре протесты начала Москва; имеющие доступ к Интернету ознакомились с коррупционными схемами благодаря Навальному, ненависть накопилась и перелилась через край, на улицы.

Возможны ли социальные изменения? Думаю, неизбежны, но опять, к сожалению, не по-хорошему, а по-плохому, на энергии ненависти, которая стала единственным реальным социальным чувством: власть ненавидит жителей, жители — власть и друг друга, националисты либералов и т.д. Москва превратилась в Чикаго, вот свежий случай: возле своего дома на юго-востоке Москвы молодой человек ударил женщину, ее муж выхватил из кармана пистолет и выстрелил, тот тоже достал и выстрелил в ответ, а потом мать подоспела, тоже с пистолетом. Я не езжу на юго-восток Москвы, но кольцо-то сужается, завтра и в центре стрельба и удары бейсбольными битами могут стать не «отдельными случаями» (кто-то кого-то заказал), а образом жизни. Гражданской войной пахнет, мировой — тоже пахнет, исламские революции идут, Бильдербергский клуб заседает, коррупция и насилие растут — ну ясно же, что невыносимая легкость бытия кончилась! В какую сторону движется у нас? Вот, например, слово «Русь» (от «Руси сидящей» до некого нового сайта «Русь» — книги жалоб и предложений власти) входит в обиход. Думаю, будет большой мировой передел, самый большой в истории, имея в виду глобализацию. Она, впрочем, может привести к отмиранию государств в нынешнем понимании, счастливцев — к дружественному проживанию в небольших коттеджах поселках, несчастливцев — к взаимоуничтожению.

 

Март 2012 г.