Шум вокруг Тишины. 2

Поэзия – «активное отражение».

Беда концептуальной, априорной — не предвзятой, а, так сказать, предзаданной, — критики в том, что она не руководствуется непосредственным чувством. Она приступает к чтению с готовой схемой, ставит высший балл за соответствие этой схеме и сурово наказывает за несоответствие.
Концептуальную критику не проймет никакая неожиданность, не застанет врасплох никакой талант: она давно и твердо уяснила, что всякий талант должен быть таким-то и таким-то, наблюдать обязан то-то и то-то, и «нарочито-приблизительных» сравнений не употреблять ни под каким видом!
По-человечески можно понять такого рецензента и даже посочувствовать ему: встретится при чтении, скажем, яблоко, действительно краснобокое, сладкое, как жизнь, — и поставил бы пять с плюсом за брызгающее соком стихотворение, да беда — схеме не соответствует!
Лирический герой книги не потрафил рецензенту тем, что сознается не «в распахнутости души», а в осторожном — как точно определил сам автор «угадывании себя», «в узнавании среди захлестывающего  его потока окружающего мира». С моей точки зрения, это не только не недостаток, но — величайшее достоинство. Что же такое жизнь человека, духовный рост которого продолжается до самой его смерти, если не беспрерывное самопознание? Душу распахнуть? А что, если за этой распахнутостью не обнаружится ничего, кроме тельняшки?.. В естественном опасении этого лирический герой «Тишины» как раз и познает себя, следуя завету А. Твардовского: «Что нужно жить, чтобы жить с умом? Понять свою планиду. Себя найти в себе самом и не терять из виду», — то есть все время вычисляя свой путь, чтобы не сбиться с собственного курса. Да и разве это только самопознание? А. Грамши писал: осознать себя как личность — значит осознать общественные отношения. Вот их-то и осознает в себе лирический герой «Тишины».
Достается лирическому герою и за созерцательность, и за прислушивание, и за бездеятельность, за разглядывание вместо незнания. Хотя, в принципе, Н. Коняев не отрицает подобную манеру творчества. Но схема всего яснее обнаруживается в его следующем замечании: «Нужно говорить об опасности подмены созерцания мира — сознательным неучастием в нем». Я полагаю, что говорить о такой опасности не нужно, поскольку ее нет. А есть поэт В. Липневич, участие в жизни которого и состоит как раз в писании стихов. Более или менее серьезно во всей этой «опасности» — только упорство, с которым Н. Коняев отстаивает древнее заблуждение, будто поэзия и вообще искусство созидает действительность, а не отражает ее, будто ту или иную форму участия в жизни определяют стихотворные или прозаические строчки, а не сама жизнь, не сами ее формы. Живое, чувствующее и думающее, это «зеркало» ни при каких обстоятельствах не может быть бесстрастным регистратором. И на самом-то деле лирический герой «Тишины» — отнюдь не созерцатель в скверном понимании этого слова. Есть созерцание и созерцание: один созерцает сермягу, а говорит, что это чесуча. Такого противоречия между видимым и глаголемым у героя «Тишины» нет. Одно из его «необязательных наблюдений» — тенденциозно прокомментированное стихотворение: «Отчего я так торопливо...». Н. Коняев и тут точно знает, что герой при виде бедно одетой женщины должен испытывать чувство жгучей боли. Это будто бы делает честь критику, но вот вопрос-то: а что, если герой на деле испытывает чувство неловкости, а не боли? Ответ: либо наблюдай «обязательное», либо чувствуй «должное», либо думай «правильное» — либо не печатай. Это уже концептуальная схема в действии. Помимо прочего, Н. Коняев убежден, что скажи лирический герой: мне больно смотреть,— как сейчас же той женщине станет значительно легче жить.
На мой взгляд, трактовка «Тишины», ее лирического героя, предложенная Н. Коняевым, неверна. Правда, герой этой книги не совсем привычен, во многом нов. В чем его новизна? Как теперь принято говорить, он, человек «эпохи НТР», сохраняя все эмоциональное богатство полноценной личности, воплощает при этом общественную интеллектуальную зрелость. Он руководствуется эмоциями, не сделает ни шагу по жизни без их «согласия», но, сделав такой шаг, сейчас же взвешивает его на весах разума. Совсем не случайно в науке психологии только недавно родился термин «интеллектуальная эмоция». Он выражает необходимо проявляющееся стремление личности к гармоническому самоосуществлению, самореализации в мире, провоцирующем однобокость, одномерность человека.
Таков общий взгляд на книгу Валерия Липневича — на то, что не заметил в ней Н. Коняев. Что же касается конкретных стихов, то они во многих случаях лучше их критики, в особенности, если она, подобно одному щедринскому герою, видит даже то, «чего не хочет сказать о себе автор», и совсем не видит того, что он действительно о себе говорит.
Ф. ЕФИМОВ

Белорусская республиканская газета "Знамя юности", 22 августа 1980 г.