Он часто приезжал ко мне на дачу

Он часто приезжал ко мне на дачу,
мы ставили перцовку с ним на стол,
и огурцы как будто на карачках
сидели в банке, глядя сквозь рассол
на наши лица…
                Дача оживала,
когда мой друг калитку открывал.
Я полон был поэзией сначала,
но я грустнел, чем больше выпивал.
О старости, которую все чаще
я ощущал (по крайней мере, мне
так мнилось),  и о детстве, словно мячик
куда-то ускакавшем, и о ней –
любви – вот обо всем об этом
я другу говорил до петухов.
А он все слушал. Раньше был поэтом.
Теперь совсем не пишет он стихов,
И я все реже, нету вдохновенья,
мозоль на пальце больше не видна…
Я помню это грустное мгновенье,
когда вдруг понял: он же ни хрена
не чувствует за пьяными речами,
ему же не комфортно  пить со мной!
Но наши голоса в ночи журчали,
и выпив все – он уезжал домой.
О чем он думал, покидая воздух,
поля, деревья, грядки огурцов?
Он видел в этой даче только прозу:
попить, поесть, поспать, в конце концов!
Я ж прятался на даче, как в норе,
и, видно, стал затаскивать его…
а, может, надоел мой пьяный бред.
Я много говорил – он ничего.
… Он добровольно дружбу разорвал –
без крика, без ущерба для себя.
“Мы разные теперь”, - он мне сказал.
“А разными не могут быть друзья!”
Я в страхе слушал, думая о том,
что наши встречи превращались в пьянство,
что он зачем-то приезжал в мой дом,
что вечным быть не может постоянство.
Духовные материи мои
убоги стали, что ли? Я не знаю.
За то, что много говорил – прости,
прошу прощенья – за непониманье…
Мой друг, я до сих пор живу в краю
кустов малины, веточек сирени,
поэзию, как женщину люблю,
и если надо – встану на колени
под яблоней
и помолюсь о том,
что б время наше прошлое вернулось,
что б снова был закуской полон стол,
что б снова ты сидел на том же стуле!
… Присутствие твое давало счастье
мне дальше жить – ну как ты не поймешь?!
Мир без тебя – теперь  уже не катит.
Хоть на могилу, может быть, придешь?

3 августа 2012