Свадьба лучшего друга - My Best Friends Wedding

Свадьба лучшего друга

"Свадьба лучшего друга" ко мне прибыла - сценарием, прислала ее моя агентесса; ответная моя мысль была: приплыли. Актеру сценарий вычитать - вбуравиться в толщу, выбуравив-вобрав - всю, не сложней, чем артели термитов выесть стену. Всего-то: влистаться, вылистать - имя, твоё-героя, читнуть чуть поверх него, смакуя матерьял. Дальше долистывается: первая пара страниц - последняя - точечный вылист из середины - и непременно отслеживается выход, первое появление твоё-героя. Каким его видит автор? Джордж, средних лет гей, сидит: стол, стул, бокал шампанского. Хохма не ахти.

Ладно, а диалог у него? Игрист? Не-а. Не памятен. Не играет. Трое строк и - забыт, забит за кадр, пока героиня льет верный кассовый свет дальше, на какого-то второстепенного кондитера.

"Так что приплыли, Карла?" - агентессе перезвонил я из Лондона в тот же вечер.
"Миленький, это великий шанс. Героиня - Джулия Робертс. Режиссер - Пи Джей Хоган. Киностудия - из крупнейших".
"Там три строки. Там - не роль".
"Там ты как влитой".
"Тем, что гей? Нет уж, я там не влитой. Я в великих фильмах играл, Карла, главные роли, Карла. Вот за две строки пока не брался. Так что приплыли, говорю".
"Пусть он тебя хоть посмотрит. Встретитесь, и всё".

В том апреле девяносто шестого я пребывал - пришельцем, под журналиста из Новой Зеландии косящим залётным инопланетянином, в лондонском Хэмпстед-театр-клубе. Пьесу "Как-то в погожий день" написал мой друг Мартин Шерман. Сюжет со смещенным центром - сдвинутый - сдвинуто же повествовал о совершенно раздвинутом семействе - действие разворачивалось в Каире времен Второй мировой, накануне немецкой оккупации. Вся эта эксцентричность лучше смотрелась бы в кино. Режиссер Роджер Митчелл пригласил Ури Геллера - запросил совета: как гнутся ложки и так далее - по сюжету ложки гнул я (и запускал все часы в доме обратным ходом) в ударе-угаре инопланетности. Ури - хударба хударбою - пришел, странен и старателен. Ложек назагибал - страсть, и стараниями его прошло у меня колено. После премьеры - провальной, по-моему, - почетный гость посетил кулисы.

"В антракте, - сказал - обработал критиков. Расхвалят". Нас и впрямь расхвалили рецензенты - наперебой. Никто глазам не верил.

К исходу пьесы все покидали город - а я, одинокий-залетный - планету: домой. Безумиям людским сказав "прощай" (под буханья бомб и осыпь с потолка штукатурки). И - за буфет, чтоб в истинном обличье зеленым шаром вылететь в окно. Нет, долететь сперва: дёрг-дёрг поверх всей сцены проволочиться на проволочках, в призрачном луче - и в раму, раскрытую. И лучший из шаров в подобной сцене до зрительской души не долетал - недонадрыв. Впрочем, как-то, перекосясь, встрял в раму - бах! "Мама, мамочка! - выпискнуло в партере. - А как же теперь он - домой?"

Вопрос впопад. Дом далёко, зато Пи Джей Хоган - в зале. Пришел, выбрал вечер. Этот. Сидел за ужином насупротив меня - по скончании пьесы - монашенкою, зажавшись. Был из правдивых и лгать не мог; из робких - и правду о пьесе, подуманную, не выдал. Правда - его отврат, явный, от пьесы - но умолчанный (не додавил себя до слова). Зато предлагаемого мне Джорджа обхаяли оба без обиняков; его как раз переписываю - сказал Пи Джей. Ужин доев, позвонили агентам в Лос-Анжелес, каждый - своему, об одном - оба: о занудстве визави.

И всё же наутро он меня вызвонил - вызвал в отель, к завтраку. Я прибыл, он выдал написанное за ночь: звёздная сцена, Джордж, запевающий "Что ни утро - проснусь - молюсь за тебя хоть чуть-чуть". Шедевр. Актерская мечта - стопроцентное попадание, беспроигрышный верняк. Я так и взвился.

А Пи Джей - жался. И - назад, в Лос-Анжелес. Думать - а Джордж ли я? Пробу запросил - я сделал. Еще! - и я - нет. Не в шоу-бизнесе берут уговорами: берут - видят в роли, не видят - не берут. Пробу просят - примета: не возьмут (меня после проб брали - редчайше). Ответ - немота, неделю. Карла и менеджер мой Марк рук не покладая выкладывались: одно дело - режиссеру немотствующему внушить: возьми клиента; и совсем другое - немотствующего клиента удерживать, убеждая, что и он к этому немотствующему режиссеру работать рвётся.

Роль мне в итоге добыли. И я, ненадолго, а стал Де Ниро у Пи Джея - моего Скорсезе.

Так сбылась "Свадьба лучшего друга" - не съемки - чара, волшба, дивное время сопутственных мне ветров и собою самих устрояющихся дел. Легчайший бриз прихоти вынес меня в Нью-Йорк: я сыскал живописный домик в Вест-Виллидж. Потаённо-сокрытый в торце аллейки среди садов за уличками, тремя. Раз поутру, выходя - вылетал уже к Пи Джею, в Чикаго - вижу, вышли и из дверей соседнего дома - кто? да Джо МакКенна, сосед мой по костюмерной номер четыре, по отрочеству моему и Олдвичу. Десять лет не перемолвились мы ни словом. Из театра уволенный, сделался он поп-певцом, после - модельером. В "Татлере" восемьдесят пятого одною из первых его работ - моделью, им одетой, стал я. Дивный день - но одел он меня негодно - не мой размер - ни одно - не мой - мы разругались вдрызг. Фото - маккенновское, журналом тиснутое, меня явило с носом - не то обслюненным, не то обсопленным. Всё, воюем: с тех пор и не перемолвились. Я впятился в аллейку. Мириться - не время: где уж мне, ведь не с тем, олдвичским мальчуганом, с коробочкою вприпляс, а в коробочке бутербродик, мирился бы, а с модельером мировым - моднейшим, и одетым не то что там двадцать лет назад - рубашка бела, проста, джинсы - черные. Всё, он свернул за угол. Я поднажал - к машине, нажал на газ, и - лётом в Чикаго-на-ветрах, на лето.

На жгучее - жгущее нестерпимо - то, девяносто седьмого, лето. На озере Мичиган - в мареве надозерном - надзеркальном - зеркальною грудой высот-высоток - бастион башен, Нью-Изумрудный город, Чикаго-деловой, явил себя нам, несомым в аэропорт - на берег. Плоская гладь мерцала, лёжа в жару; берег поблескивал, весь в миллионах маленьких серебристых рыбьих тел. Группа, а с нею я, жила в "Мариотт Резиденс Инн", отеле из нью-хреново-американских, типово-тупо бесхарактерных. Казённые кофе-порцийки, пакетики словно-сливок и подсластителя-совсем-сахарного устилали радушный столик администратора: путники, картончиково остаканенные, топали-пробирались, перекосясь, дармовую покапывающую бурду несли в лифт, желтушно-неоново высветлявший лица. В лесу высоток - пень пнём, отель постоянно стоял в тени, ловя редкий зеркальный блик, отблёснутый гладью светлой вышеэтажной башни. Улица приотельная не дышала: безвоздушье. Плавленый смачный гудрон влёк, душист. Визг тормозов - кратчайший - на дне каньона, гладко-стеклянностенного, звончил-отзвучивал, стене переданный стеной, вызванивал неземной музыкой под гуд, застекольный, миллионокондиционерный, и уличный гам Северной Уэкер-Драйв.

Пи Джей и впрямь прирастил Джорджу роль - да так, что на каждой странице герой мой сманивал зрителя, сцену перемыкал на себя. В первый день отсняли мы эпизод в такси - Джулия-героиня Дермоту Малруни-герою кажет меня: жених, мол (врет). Пи Джею тут же - назавтра - позвонили: Сони-студиодержцы, власти. Обалдели от радости. В отснятом увидав наше - Джулиино-моё - экранное притяжение, впадание друг во друга, сцепление, замыкание; сработала "химия" (голливудское выражение) - мы схимичились. Как в жизни порой друг во друга впадают люди - просверк искры - так и в кино нет-нет да и заискрится - само пойдет - натужное, по обыкновению вытруживаемое. Оплата и опыт тщетны: такое не вырабатывается (и вработаться приёма нет), такое только накатывает - настаёт, и тут уже труд твой - не пот, а пикник, и - пик, актерский. Ты игрово хорошеешь. Диалог - летящ. А диалог глаз - не слов - блестящ: глаза (в глаза) блестят, и чуднО и чудно. Такой безусильный - хоть раз нежилистый - труд радует так, что в партнера слегка влюбляешься - и съемки - не съемки, а склон снеговой похрустывающей горы - слалом - скользите, сияющие красавцы, и снег чист девически, и всё у вас - первое и впервые.

Джулия была звездой с призвездью, красавицею чуть тронутой: только темная тень безумия во слепящем спектре - тронутость, призвездь, - дотворяет звезду до легенды. В быту, днями - мама, тихая, бытовая, сиживала, клонясь к вязанью, над спицами, с сумкой клубков, в жакетике - вязаном, а-ля Мэрилин, в раскладном сиденьице режиссера. Но срывалась, дичала вдруг - кобылий взлёт, на дыбы - подскок, ноздри - вширь, глазом - сверк на незримый миру аркан. Вена, видимая на лбу ее, взбухала - знак: замри. Дёрг (твой малейший) - взбрык (её) - и вылетишь, со студии ли, из кино ли. Дивная вышла бы Николь Дайвер в фитцджеральдовской "Ночь нежна" - породистая красавица, даровитая симпатяга, и тяга в ванную - затвориться - забиться - зайтись истеричным воплем.

Порою она брала меня в попутчики, до дому - до Нью-Йорка, куда лётывала, отработав, к исходу пятницы,  лайнером Сони-студии. О, как же транспортируют их - сам свидетель - шик-блеск, искристый лязгающий разлёт, махина в действии, поэтапно вершащийся передвиг голливудского звёздного живья в пункт Б из пункта А. С коктейлем во хрустале, в банном платьице, босо - мокроволосо скакала она из съемочной наколёсной обители в автомобиль. Из багажа - лишь квартирный ключ да я, новинка-компаньон, гей-подруга, поверенный тайных сердечных дел. Вовсю щебеча о вещах, женщиною мужчине не поверяемых - токмо мужам, эрекции втихаря не лелеющим - друг ко дружке лепясь во глубине лимузина, под коктейли пролетывали мы пригородами к аэропорту, приватному. Ворота распахивались сами - волшба! - и выруливали мы ко громаде лайнера посреди летного поля - пустого. Крытый ковром промежуток - краткий отрезок реального мира - проскакивала она, пятки подняв, протопотав, прыгнув - на борт. Двери задраивались и сразу - синхронно - старт. Сиживали мы на кровати - многоспальной! - под коктейли и вкусности, вносимые милыми девушками в форме - летело время - и тянулась Америка в несусветной дали. Теперь прилечь - посадка. Снова автомобиль - дверочка нараспашку - телохранитель навытяжку с букетом в обхват. Уже подъезжая и прежде чем сойти, она по щиколотку утопала в тапках - для прохода крохотного куска пути, Голливуду не подконтрольного: тротуара: автомобиль - дверь квартиры. Звезде собою чиркать об землю не полагается.

Владычицы мира слюбляются зачастую с обслугою - спариваются с персональными тренерами. Джулия хаживала - сошлась - со своим, звали его Патрик. От миродержиц балдел я: те самые, президентам под стать и в пару (впору), шли под венец с парикмахерами и прочим персоналом. Королевны согласно сказкам томились в башнях слоновой кости - взаперти. Персонал да звезды-коллеги - всего и общества, и общенья.

Мадонне сродни, Джулия слабо попахивала - пот; сексуальнейше - счел я. Мужская примета - должная: знамение мужества женщины-сверхзвезды. Путь от проклевывания до плавания в Голливуде от женщины требует навыка специфического - людоведства. Чаячьи стаи слетятся - продюсеры - норовя подцепить ее и - трах (о скалы). Но карьерно-кушеточный трах - не трамплин для юной и одаренной. Выход: выеби их, обойдя (обойдясь) - и выживи; вот и быть ей женосамцом,  красавицею при паре незримых мужских яиц. И с тягою (перебарываемою) - любимого, вылюбив - выжрать, пожрать тепленького  в постели. Мужику - мужикам, сколько их ни есть, - пот, запах сверхзвезды, - напоминатель, невиданный, мощный, манкий, страшный: мужик тут - она. Запахом пота метит она его: моё. Он - ее территория.

И фильм был - ее территория. Но еще одна звездочка, проклюнувшись рядом, нетвердо стремила к морю свои шажки. Кэмерон Диас - противоДжулия, Джулиин антипод. Вся - ввысь, вся - выплеск, пацанка с ногами газели, дивно высококаблучная (Джулии каблуки не шли). Обожала жирные бургеры (плюя на последствия - прыщи) - а, поев, обтирала ладошки о джинсы. Виделась и водилась с Мэттом Диллоном.

"Что это Кэмерон всё со мной неймется", - как-то спросила Джулия. Нет, не Кэмерон - Джулию от Кэмерон колотило. Сверхзвезде взяться проигрывать парня партнерше помоложе - нервы нужны стальные. Знак: Джулиина инженюшность отжила. Не девочка. Да уж: тридцать третья по голливудскому списку влиятельных. Даже провал "Мэри Рейли" выдюжила. "Свадьба лучшего друга" ей по замыслу воскрешала славу. А тут является вдруг кошачий дивный детеныш, милый - всякому, шторы зовущий - шторочки, ненаигранности такой, какую лишь наигрышем сыграешь. Заколотишься тут.

Кэмерон вызрела у нас на глазах. От караоке - блистательной сцены в баре - до поединка в вокзальном туалете, - всею игрой посягала на Джулиину корону. Ведала ли, что творит? Джулия - ведала.

Но драка за корону порою кино на пользу. Спорят девочки - спорится и работа. Сходятся - и пошла дрожь, электричество, токи, опасные силы, оплатою не купленные - вскипающие лишь сами, во флирте искусства и житья. Джулия нигде не играла лучше. Позволить себе иное - не могла. Выложилась - вся, подняв - в моем мнении - планку романтической комедии в высь непревзойденную. Ее ритм, ее красота - безупречные - и - ранимость, искоса бьющая в душу, рвущая - придающая глубины серийному продукту, жестяночно-типовой комедии, массово сервированной студиями.

Мартин покинул Майами и перебрался ко мне в Вест-Виллидж. Из урывчатых наших пунктирных лет лучше того лета не было. Цветные светы жизни. Опившись успехом, вселюбивый, с Мартином и Мо я субботами-воскресеньями открывал Нью-Йорк. Знаный ранее - неузнаваемый ныне. Неопасный, корпоративистый, мещанский. Угроза истаяла, сердце, не рвясь из ребер, упокоилось, и песня про дикую ньюйоркчанку отжила.

Джуниор Васкес со диджеями - вот кто рулил. Ремиксово-римейковый мир. Давние глянцевые дрянные сериалы выросли вдруг в искусство, а кинозвезды лукаво зафлиртовали с рекламой. На Сорок Второй стрит, некогда проститутской, ныне публично предлагали себя прохожим только двое: Микки и Минни Маус.

Ничего. Нью-Йорк я взлюбил пуще прежнего.

А воскресными вечерами подруливало авто, я вскакивал, и обратным ходом отлаженной транспортной поэтапной громады доставлен бывал ко Джулииной двери - и конечной точке - отелю "Мариотт Резиденс Инн", Джулию высадив попутно у "Четырех времен года".

Ужиная порою с Пи Джеем и Кэмерон, порою с Дермотом и женой его Кэтрин - лето провёл я по сути одиноко. Не то чтоб работая - так, в Чикаго сидя - а ну как дождь перекроит график - в который и так с трудом втискивали нового, расширенного меня. В "Мариотт Резиденс" сиживая, за публикою послеживая, помечтывал я о намеченном звездном своем взлёте длящимися палящими днями. Примечал и помеху - одну. На фильмовом полпути герой мой закатывался за кадр. Дожать бы его - дожить бы - до финала.

Где Джулия в горестной радости, проиграв Кэмерон Дермота, сходится в танце с каким-то колобковатым студентом. Конец. Исходный его вариант.

Коему воспротивился пробный прокат-опрос. Единодушно. Средний американец/американка потребовали: да сойдется любимая красотулечка наша "с тем - ну, с геем". С чего бы вдруг? "А он ржачный".

Пи Джей переписал концовку. Отснятую позже на Сони-студии, на Пасху, в новом уже году. Вот он, молитвам моим ответ. Джордж во сценарии - целиком.

Вряд ли сравнится что с круизом по верхам, когда вперяется в тебя - всем вниманием - голливудское великанье око. Когда сборы от фильма доросли до ста миллионов долларов, я, уподобясь Эвите, торжественно посетил, приглашаемый - всеми, всех киностудийных глав. ****ски падкий на похвалы, я такими свиданиями - услаждался. Пьянящий подиум - переход по громадному улью офисов к маточным апартаментам пчелы-царицы. Я шел, омываемый тайными взглядами стажеров и ассистентов, сопутствуемый агентессой и менеджером, и приветствуемый в итоге глянцевым властелином в белой негнущейся рубашке под галстуком. Присесть в кабинете, мило приняв кофе и комплименты, пока тебя неприметно меряют, приравнивают и исчисляют - о, забава забав. Я подал две идеи. Гей-Бонда и Джулию плюс меня в роли сверхзвездной пары с гей-супругом. Обе идеи купили.


http://www.stihi.ru/2012/10/06/2957

--------------------------------------
это глава из книги:
Руперт Эверетт. Красные ковры и прочая банановая кожура

Примечания:

Для невидавших "Свадьбу лучшего друга":

http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=2329265
http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=650316
http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=2940804
http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=1841386

другие главы:

http://www.stihi.ru/avtor/moscaliovam&book=2#2

--------------------------------------


My Best Friend's Wedding

When my agent sent me the script for My Best Friend's Wedding, I thought I had finally arrived at the end of the road. Actors can leaf through a script faster than a gang of termites can get through a wall. All you have to do is keep an eye out for your name to come up in the first shuffle through. Then back to the top to get a little taste of the material. First few pages; last few pages; a spot check somewhere in the middle, and then your character's first entrance. How does the writer see him? George, a middle-aged gay man, sits at a table with a flute of champagne. Gag.

Well, maybe he has some sparkly dialogue. Negative. Three lines and then completely ignored as the star launches into a set piece with a pastry chef.

"Is this what it's come to, Carla?" I said to my agent that night on the phone from London.
"Honey, it's a great opportunity. This is a Julia Roberts movie. And P. J. Hogan is directing. It's a big studio picture."
"But there's no part. He has three lines."
"But you're great casting for it."
"Why? Because I'm gay? Just being gay doesn't necessarily mean I should do this part. I've been the lead in some great films, Carla. I've never played a two-line part. It's the end of the road."
"Just take the meeting."

At the time, April 1996, I was playing an extraterrestrial disguised as a New Zealand journalist at the Hampstead Theatre Club in London. The play, Some Sunny Day, was by my friend Martin Sherman. It was an eccentric story about a household of misfits in Cairo during the Second World War when the Germans were about to take the city. It was a curious script that would have been better suited to film. The director, Roger Mitchell, asked Uri Geller to come and talk to us about spoon bending etc., because there was a scene in the play where I had to throw an extraterrestrial fit and all the spoons in the house bent and the clocks went backwards. Uri was a strange man, as thin as a rake, but very amenable. He bent spoons for us and totally cured my bad knee. We invited him to the first night, and after the show, which in my opinion was pretty cranky, he came backstage.

"I worked on all the critics during the interval," he said. "The reviews are going to be sensational." And they were. One unbridled rave after another. Nobody could believe it.

At the end of the show, everybody has fled the city, leaving me on my own for a last moment on earth before returning to my planet. I bid a regretful goodbye to the follies of man as bombs explode and plaster falls from the ceiling. Then I hide behind a cupboard as a big green balloon, the real me, floats jerkily across the stage on wires in a ghostly follow spot and out through an open window. It was an underwhelming moment at the best of times, although once the balloon got caught on the windowsill and popped. "Oh dear, Mummy!" piped a child's voice from the stalls. "Now he'll never get back to his spaceship."

Too right! I was miles away from home and just as luck would have it P. J. Hogan was in the audience that night. Afterwards, at dinner, he sat like a pinched nun on the other side of the table. He was one of those people who couldn't lie, but at the same time was too timid to reveal what he really thought. Clearly he had hated the play, but couldn't bring himself to say so. We did, on the other hand, talk fairly bluntly about the character of George in the film; and PJ said he was in the middle of rewriting it. Dinner ended, and we both called our agents in LA to say how boring we each thought the other was.

But the next morning he called and asked me to come and meet him for breakfast in his hotel. I went along, and he showed me a scene he had written during the night. It was the famous sequence where George sings "Say a Little Prayer." It was a brilliant piece of writing. Foolproof. No actor could fail. I became very enthusiastic.

But still PJ was reticent. He went back to LA. He couldn't decide and asked me to test. I did. Then he wanted me to test again and I said no. You can't persuade people in show business. They either see you or they don't. I have rarely got a film I tested for. There was silence for a week or so. Carla and my manager Marc did a magnificent job because it is one thing to persuade a reticent director to use your client, but quite another if you must persuade your reticent client that he wants to be used by the director at the same time.

Finally they got me the part. And for a little while I was De Niro to PJ's Scorsese.

The shoot of My Best Friend's Wedding was one of those enchanted times for me, where the prevailing winds were in my favour. They blew me along and everything fell into place around me. On a whim I decided to move to New York and found a pretty little house in the West Village. It was hidden down an alleyway in the gardens behind three streets. Leaving there one morning for Chicago, who should I see coming out of the next-door house but Joe McKenna from dressing room D at the Aldwych. We had not talked for over ten years. After being fired from the theatre he had become a pop singer and then a fashion stylist. One of his early shoots was with me for the Tatler magazine in 1985. The day began pleasantly enough but none of the clothes fitted and soon the two of us had a blazing row. The magazine published a picture of me with some snot on my nose. War was declared, and we hadn't spoken since. Seeing him now, I shrank back into my alleyway. I wasn't quite ready to make up. Now he was the world's most successful stylist, a different animal in a simple white shirt and black jeans from the child star dancing with his tin lunch box down the Aldwych twenty years before. As he disappeared around the corner, I made a dash for the car and left for the summer in the Windy City.

The heat was unbearable that summer of 1997. Downtown Chicago was a dramatic fortress of mirrored towers clustered together on the shore of Lake Michigan, appearing out of the haze of the lake like a modern Emerald City as the plane banked towards the airport. That vast expanse of water shimmered in the heat and millions of little silver
fish lay dead on the shore. The crew (and me) stayed in the Marriott Residence Inn, a weird new kind of American hotel with absolutely no character. Complimentary coffee, creamer and sweetener were laid on a table in reception, and strangely shaped travellers lumbered past with paper cups full of this watery concoction to the elevator where we all looked jaundiced in the neon glare. The hotel was a stump in the forest of skyscrapers, constantly in shadow, but for odd splashes of light reflected by the mirrored towers. The street was airless. The tarmac was melting and smelt delicious. Every squeaking brake bounced dramatically off the walls of our glass canyon, an uncanny melody accompanied by the drone of a million air-conditioners and the hum of North Wacker Drive.

PJ was as good as his word and the part of George had grown into a scene-stealer on every page. On the first day we shot a scene in a taxi between Julia, Dermot Mulroney and myself, in which Julia pretended to Dermot that I was her fiance'. The next day the powers that be at Sony called PJ. They were ecstatic. It was clear that Julia and I had a strange on-screen chemistry. Just as in real life you click with someone for no apparent reason, similarly on screen sometimes a vivid relationship effortlessly materialises. It can't be bought, and there's no technique to get to it, but when it happens work becomes a party and already you are a better actor. Dialogue trips off the tongue. Eye contact is charged with a strange glitter. It feels so great not to be straining for once that you fall a little in love with that other person, and the film turns into a delightful mountain of virgin powder snow across which the two of you slalom, looking beautiful and radiant, and everything feels like the first time.

Julia was beautiful and tinged with madness, that obligatory ingre­dient for a legendary star. Most of the time she was a calm, practical earth mother, curled up on a director's chair in a Marilyn cardigan with her knitting needles and a bag of wool. But sometimes she would rear up like an untamed filly, with flared nostrils and rolling eyes, at some invisible lasso. She had a vein on her forehead that occasionally stood out. That was a sign not to make any fast moves. She could buck you, or kick out. She would have been perfect as Nicole Diver in Tender is the Night, that funny, beautiful, capable thoroughbred, suddenly prone to screaming breakdowns in the bathroom.

Sometimes on a Friday night at the end of work, she would give me a ride back to New York on the Sony jet. Then I witnessed the whole machine grind into action, the grandeur of Hollywood in transporting its livestock from A to B. With a cocktail in a cut glass, wearing a towelling robe, she would hop barefoot with wet hair from the trailer to the car. The only baggage was the key to her apartment and her newly acquired gay confidant. Chatting intensely on subjects that a girl could only discuss with a man who was not nursing a hidden erection, we huddled in the back of the limo and sipped our drinks as we sped through the suburbs towards the private airport. Gates opened as if by magic and we drove towards a huge jet in the middle of an empty airfield. A carpet stretched across that brief yard of the real world; she tiptoed across it and jumped on board. The doors were shut and the jet moved simultaneously. We sat on the large double bed with drinks and delicious snacks served by sympathetic girls in uniform, and time flew. America passed by. It seemed impossibly far away now. We lay back for touchdown. Standing by the open door of another car was a bodyguard with a large bouquet of flowers in his arms. Before getting out at her place, she put on a pair of grandmother's slippers to bridge the only gap that Hollywood could not control - the sidewalk between the car and her front door. A star never really had to touch the ground.

The Mistresses of the Universe often end up with their trainers, and Julia was going out with hers, a man called Patrick. I was fascinated by these powerful women. Instead of being the escorts of presidents, they ended up marrying their hairdressers. They were the fairy princesses trapped inside ivory towers. They only met co-stars and staff.

Like Madonna, Julia smelt vaguely of sweat, which I thought was very sexy. There is a male quality to the female superstar. There has to be. If a girl is going to survive in Hollywood on that journey from the broken eggshell to the sea, she must develop special "people skills." Flocks of executive seagulls will try to take her and drop her onto the rocks. The casting couch is not the solution for a young hopeful. She must learn to fuck them before they fuck her if she is to survive, so she becomes a kind of she-man, a beautiful woman with invisible balls. In her personal relationships, after sex with a man, she quite possibly fights the desire to eat him. For him, all of the hims, the smell of a superstar is a strange and powerful reminder, attractive and terrifying, of who is wearing the trousers. It marks him as her territory.

And this film was her territory. But there was another embryonic superstar taking her first tentative steps across the beach to the sea. Cameron Diaz was the antithesis of Julia. She was gangly and exuberant, a tomboy with gazelle's legs, and good in high heels, which Julia wasn't. She loved greasy burgers, didn't care that they made her spotty, and she wiped her hands on her jeans after she ate. She went out with Matt Dillon.

"Why can't Cameron relax around me?" asked Julia one day. Actually Julia couldn't relax around Cameron. It requires a strong nerve for a superstar to take a part where she loses the guy to a younger girl. It meant that Julia was no longer an ingenue. Already she was listed as Hollywood's thirty-third most powerful person. She had survived the crash of Mary Reilly. My Best Friend's Wedding was her comeback film. Suddenly here was this gorgeous kitten whom everybody loved, who talked about "window treatments" instead of curtains, so natural as to seem unnatural. It must have been unnerving.

Cameron came of age before our very eyes. From the brilliant scene in the karaoke bar to the confrontation in a station toilet, she staked a claim for Julia's crown. She might not have known she was doing it, but Julia did.

But nothing matters when the job is well done. If the girls didn't hit it off, so what? The scenes between them were charged with the dangerous energy that money can't buy, when art flirts with life. Julia was never better. She couldn't afford to be anything else. She put everything into her performance, and in my opinion it was a yardstick for romantic comedy that no one has surpassed. Her perfect timing and flawless beauty were offset by a vulnerability that was really touching and turned the film into something deeper than the usual tinny sitcoms served up by the studios.

Martin left Miami and moved into my house in the West Village, and that summer was the best time of the sketchy years we spent together. Life was all coloured lights. Drunk on success, in love with everything, on weekends with Martin and Mo I discovered New York. It was unrecognisable as the city I had known before. Now it was safe, corporate and middle class. The danger had evaporated. Your heart no longer lived in your mouth and "Native New Yorker" was no longer the song.

Now it was Junior Vasquez and the DJ culture. A world of remixes and remakes. Trashy old TV series were suddenly art and movie stars had turned their wily eyes to advertising. The only hookers left on 42nd Street were Minnie and Mickey Mouse.

But I loved it more than before.

On Sunday night the car would arrive, I would jump in and the reverse journey would take me back to Julia's front door and on to the Marriott Residence Inn, dropping her off at the Four Seasons on the way.

Sometimes I went for dinner with PJ and Cameron, or Dermot and his wife Catherine, but otherwise it was also quite a lonely summer. I hardly worked but I had to stay in Chicago in case it rained, when one of my new scenes would be squeezed into the schedule. So I sat around the Marriott Residence Inn, watching the comings and goings and dreaming of my meteoric rise to stardom during the long blistering afternoons. There was only one problem. My character ducked out halfway through the movie. I had to find a way to muscle in on the end.

In a bittersweet finale Julia loses Dermot to Cameron and in the first cut of the film she finishes up dancing at the wedding party with a blobby frat boy and the movie ends. But when the studio looked at the "scores" from the test screenings, the results were unanimous. Middle America wanted their sweetheart to end up with "the gay guy." Why? Because he was funny.

PJ wrote a new ending and we shot it on the Sony lot at Easter the following year. My prayers had been answered. George was all set to score.

There is nothing like the head-trip when Hollywood's giant eye turns its attention on you. When the movie hit $100 million at the box office I was summoned to meet the heads of all the studios on a kind of Evita victory tour. Being a complete slut, I loved these meetings. Walking through the hive of offices to the queen bee's headquarters was an intoxicating catwalk, bathed in the surreptitious glances of interns and assistants, flanked by agent and manager, and greeted at the end by glossy powerful men in starched white shirts and ties. Sitting down in an office, graciously accepting coffee and compliments, while being sized up, measured and compared, was enormous fun. I had two ideas. I wanted to make a gay James Bond story, and a comedy with Julia about a pair of superstars who were married but he was gay. I sold them both.


• Extracted from Red Carpets And Other Banana Skins by Rupert Everett, published by Little Brown on September 21 at L 18.99. © 2006, Rupert Everett.
Warner Books, NY, Boston, 2007