Не можется

Господи! Ну что же так не можется,
Всё не так, бездарно, невпопад.
Личный срок с ухмылкою итожится,
Денег нет, вино допито. Пат!

Тужится Ваенга каватиною,
Щерится бумажный эпикриз.
И слеза ползёт седой щетиною,
Капая на галстух цвета бриз.

Больно! Как же больно, губы белые
Что-то шепчут. Тикают часы.
Обмирает в рёбрах сердце прелое,
Старое, как рваные трусы.

По TV ведущий корчит рожицы,
Белый шум в ушах, как белый мат.
Господи! Ну что же так неможется,
Всё не так, бездарно, невпопад.

                ***

Плачут растерянно вербы,
Стонут в речных берегах,
Словно скиталицы Герды,
В вечных лапландских снегах.
Снится гортани … верёвка!
Печени видится … яд.
Солнце застывшей рублёвкой
Медленно катится в ад.
Лес, отделившись опушкой,
Нянчит стволов корабли.
Подло слетает кукушка,
Крыша съезжает в ноли.
Лишь, как и прежде, бессонно,
Крепом окутавши срам,
Ночь хитрожопым масоном
Бродит по тёмным дворам.

                ***

Ночь прошлась, голодна и упруга, ревматизмом по чьим-то ногам. Загуляла нетрезвая вьюга, расплясалась по мёртвым снегам.
По заснувшим до срока берлогам, деревням, погружённым во тьму. Набросала сугроб под порогом, отморозила окна в дому.

Мне бы сесть в «Жигулёвскую тройку, и умчаться в бездонную ночь. К пьяным девкам, что греют мне койку, что в любое мгновенье не прочь.
Завалиться не к богу, так к чёрту, в тот кабак, что не спит до утра. И набить там кому-нибудь морду, проблеваться в ущельях двора.

С дальнобоями выпить по шилу, чтобы плакать под пьяный их рёв. Про далёкого Чуя могилу, ту, где Колька погиб Снегирёв.
И бродить до седого рассвета, охамевшим собакам грубя, В мёртвых бликах фонарного света, вспоминая родную, тебя…