Отходной гудок

I. Фрукты-яблоки, шелест ночных гостей,
жёсткий холод больничных ламп.
Тишина в горсти - на мою постель;
уходя, не попомни зла, -
по моей руке, по косой стене
вдоль окна - прорастая вниз;
ибо только сегодня открылось мне,
ты ушла - и открылось вмиг, -
будто нет забывших меня людей,
потерявших меня вещей,
ни хромых дверей, ни дурных петель,
никого, ничего вообще.
Я уронен был и разобран для,
поднят над и оторван от.
Проплывала точкой внизу земля, -
я блаженней не знал высот.
Я собой ощущал перестук в листве,
легкокрылый полёт свинца;
всё, что видел я, - бесконечный свет,
тёмный свет одного лица.

II. Мне виделась тайна, но как бы без дна,
но как бы без рук и без ног.
Она не могла по-иному предстать
в детальном порядке земном,
поскольку - полёт, ослепленье, удар;
рыдают, куда-то везут, -
всё спутала память, но помню, когда
земля оказалась внизу.
Внезапная лёгкость по обе руки,
бескрайняя даль белизны;
под ней - очертанья неясной реки,
но видимой чётко страны.
Внизу хохотали, варили уху,
ловили убийцу толпой;
я точно не помню, я шёл, как по мху,
по небу нетвёрдой стопой.

III. Я с неба сошёл, я спустился к реке,
мне вышел навстречу рыбак.
Он мне говорил о прозренье в грехе,
о том, почему я упал.
Я рот разевал, чтоб сказать обо всём,
он жестом велел: замолчи,
я ведаю лучше о горе твоём,
чем все записные врачи.
Я знать не желал, я смертельно устал,
не надо про горе-грехи, -
и он величавым перстом указал
на блюдо горячей ухи.
Вдали надрывался гудок отходной,
летел самолёт над долиной речной,
и ангелы ели и пили со мной,
смеялись и пели со мной.
И старший из них, обращаясь ко мне,
поднял наставительно перст:
"Что отнято было - вернётся вдвойне,
другим обернётся тебе.
Тебя соберут, по частям разобрав,
опять разберут-соберут;
изгонят, осудят, - но будешь ты прав
для вечных бессмертных минут".
А дальше опять - полутёмный провал,
больничные вспышки огня;
там свет леденящий меня прозревал,
и боль обретала меня.