Продолжение правды о женах Морехода

Не успел я испытать удовлетворение
от исполненного долга, как началось
почти невообразимое, чего я никак не
ожидал! Вдруг мои дальневосточные
жены из Приморья возмутились, что я

ущемляю их права, даже не вспомнив
о них. В самом деле, как не вспомнить
почти исчезнувшие с лица земли малые
народы нивхов, юкагиров, удэгейцев,
коряков? Но как вспомнить теперь, по

прошествии стольких лет любви, к какому
из этих народов принадлежит каждая из
жен Приморья? И я решил заново самым
внимательнейшим образом взяться за опись
всех моих жен. Оказалось, что датчанок

не одна, а целых четыре! Это меня очень
удивило. Но уж лучше пусть будет лишняя,
чем кого-то не упомяну. Вспомнились две
рыжие и зеленоглазые близняшки – озорные
ирландки с бейсбольными битами. Таких

обязательно надо упомянуть со всеми знаками
благодарности и без шуток. Срыв произошел
на француженках! Написал сначала: три жены –
француженки. Призадумался. Точно помню
Франсуазу, Розу-Марию, но откуда взялась

Констанция? Зачеркнул тройку. Поразмыслил
и поставил две француженки-жены. Нет, опять
не то! Две француженки вроде бы мало, а третью
не вспомню никак. Написал для справедливости
две с половиной, то есть 2,5. Думаю, вот, мол,

хорошо как поступил! Сказал бы, что две –
обидел бы третью, которой не помню, – а вдруг
она была? Но напиши я три – это могло бы
оказаться преувеличением, необоснованной
похвальбой. Ох, лучше б я не поступал столь

мудро! Сначала пришла смс-ка с текстом: ну,
ты даешь, наглец! Потом позвонили из Марселя
и наперебой, – так что нельзя было определить,
сколько ж их там кудахчет? – закричали: да ты
совсем спятил, хам и невежа, уже и за людей нас

не считаешь, выражая дробным числом по матери!
Неблагодарное, видите ли я чудовище, и чтоб мне
маслом подавиться за такое предательство! О, Боже, –
вот наказание! Тут как прорвало. Чукотские жены
с мыса Провидения запричитали птичьими голосами,

что я расист, умышленно дискриминирующий
чукчей. Якутских жен оказалось больше всего, –
ведь я три года скитался по Верхоянскому хребту.
Улахан унгуохтаах! Бёёкчёрён хампа согуруу
чомполой. Тиикэн ыарысах сёлёйёёк эбитием! –

и в таком вот духе со страшным негодованием.
Мол, подлец ты, однако! Жил у нас в почете,
исполнял, хотя и опасные, но зато приятные
культовые обязанности шамана-дефлоратора,
а теперь чураешься нас, стыдишься перед

заморскими своими кобылицами распутными!
Сколько сожрал в наших ярангах всякого добра!
Спорить и убеждать разгневанных моих жен
было бесполезно. Тем более, я вообще никогда
не спорю, а делаю всё по-своему. Однако как мог

успокаивал взбудораженных и разгоряченных жен.
Пообещал торжественно, что исправлю случайно
допущенную по недосмотру глупость и всем моим
любимым и справедливым в своем возмущении
женам воздам по заслугам как можно скорее.