Ниспошли мне своё отречение

В этих серых газетах,
перерезанных сгустках чьего-то
нездорового очень сознания
за рецептом ризотто и погодой в Киото
скрылось что-то,
что ищет пути к пониманию
вопреки всем запретам.

Пропускаю сознательно
эти строчки, и всю перистальтику
чьей-от жизни, умело расписанной зеленью.
Все призывы к нежданному действию:
создавать семью, подложить свинью, на дверях туалета писать "ай лав ю"
безоглядочно.
Внутривенно-внематочно.

Ярко-красочно впилось в мозг чьё-то имя.
Осторожность его заменяет другими:
бездуховными, злыми, больными, чужими.
Но обложки не врут - близок путь,
на который вот-вот мне придётся шагнуть.
 
И стараюсь не думать, себя не спугнуть,
в недокопанный пруд с головою нырнуть.
Незакопанный труп оживить, обогреть,
накормить, напоить, вымыть, переодеть.
Прогрессирует некрофилия.

Я не вру - это имя повсюду.
Мне на ухо кричат , что я это зря -
обращаю внимание на заголовки,
что бессмысленны поиски в сене иголки,
что неважны приметы в бытия словарях.

Я не верю.
А вдруг - это чья-то нелепая шутка,
чей-то грубый насильственный розыгрыш?
Он поманит, а после сквозь смех скажет "кыш!
До свиданья, малыш"
в переполненных мерзкими ртами маршрутках.

Выбить двери. Дорогу дать воздуху.
По воде, словно посуху,
убежать за границы всего того сущего,
что заставило стать меня худшею,
передать псевдо-фондам имущество,
вместо радости плакать над шмотками,
над грудастыми классными тётками
голосить похоронными плачами,
посвящая свои неудачи им.

Ниспошли мне своё отречение
или пусть не своё, но рабочее,
чтобы выспаться следующей ночью,
не раздумывать над совпадением
твоих мнений с твоими сомненьями,
моих красочных горе-видений
с появленьем камней преткновения.

Не дай бог ведь захочется.