Видели

Видели диких зверей с высоты полёта,
в Кембридже под дождём промокли до нитки,
пели пьяными голосами про московские окна, ещё про что-то —
пили Рислинг, Пино Нуар, Мускат и другие напитки.
Любили друг друга до боли. Пару раз — до драки.
Вжимались друг  в друга так, что следы оставались.
Ты принимала за названия улиц дорожные знаки,
твои сигареты дымились: дымясь — ломались.
Мы притирались друг к другу, как склеиваются осколки
разбитой скрипки, виолончели или античной чашки.
Ты запомнилась с голой грудью и в бордовой футболке
Гарвардского университета, и в ночной рубашке.
Если бы мы жили вместе — побили бы всю посуду,
извели бы друг друга ревностью, страстью, усталой лаской.
Хочешь, как в песне, спою, что тебя никогда не забуду?
или добавлю про то, что тебя никогда не увижу, с опаской?
Улицы наши — теперь декорации нервной
выпуклой драмы, —  разлука представлена залу
в списке героев: она появляется первой
в первом же акте, чтоб выстрелить где-то к финалу.
Где-то к финалу, в последней высокой точке,
потусторонним каким-то увидишь взглядом
через оградку чужого дома — жёлтенькие цветочки,
кажущиеся райским садом.