Рефлекс

Это стихотворение — мифопоэтическая фреска, изображающая историю человечества (или любую революционную ситуацию) как цепь физиологических рефлексов, управляемых жестокими экспериментаторами. Текст построен как стремительная череда эпизодов, где библейские, исторические и научные аллюзии сталкиваются, образуя картину бесконечного, фатально повторяющегося цикла: восстание → насилие → деградация → кара → новое начало.

1. Основной конфликт: Стихийный человеческий бунт против тотального контроля, осуществляемого через физиологию, искусство и насилие.
Конфликт многослоен. Это и бунт «они» против своего положения («стало мало»), и конфликт внутри самой системы подавления, где «пальцы» ищут аккорд на рвущихся струнах-людях. Это борьба между спонтанным порывом к свободе и безличными, рефлекторными механизмами власти («Рефлекс и Павлов!»), между живой плотью и превращением её в «жесть» (музыку, механизм). Всё это на фоне высшего, божественного конфликта между просьбой («Я вас просила») и непослушанием, ведущим к Потопу.

2. Ключевые образы и их трактовка

«И стало мало, / Что они были.»: Архаичная формула, задающая причину бунта. Это не идеологический протест, а экзистенциальное ощущение недостаточности бытия, его скудости.

«И был добавлен / К нерву — нейрон — / И стало больно: / Чуть тронь.»: Научно-физиологическая метафора эскалации. В ответ на ропот система не отвечает идеей, а технически усложняет аппарат подавления (добавляет нейрон к нерву). Результат — гипертрофированная боль, сверхчувствительность. Любое прикосновение становится пыткой.

«Музыка — жесть»: Ключевая метафора. Искусство (музыка) превращается в нечто жёсткое, холодное, ржавое, травмирующее. Это не гармония, а орудие дисциплины и боли. Фраза «Начнём с начала!» в этом контексте звучит как приказ палача или режиссёра начать спектакль насилия заново.

«Рефлекс и Павлов! — / Дуэт на бис.»: Олицетворение механистического принципа управления. Павлов — символ человека как системы условных рефлексов. Этот «дуэт» (наука о рефлексах и её создатель) выступает «на бис» — то есть, история повторяется снова и снова по тем же законам дрессировки. Циничная театрализация ужаса.

«И был Палец / Ценой в жизнь.»: Образ мучителя или экспериментатора («Палец» с большой буквы). Его действие (нажатие, щипок, игра) стоит людям жизни. Это власть, сокращённая до одного жестокого, указывающего перста.

«Наполни чашу — / Станцую пьян». / И сабля машет: «Ой... Иоанн...»: Историческая аллюзия, возможно, к Ивану Грозному и опричнине. Состояние вседозволенности («пьян») и немедленное насилие («сабля машет») сливаются. Восклицание «Ой... Иоанн...» — последний стон жертвы, в котором смешаны ужас и почти фамильярность.

«Земля скатилась / Звездою в Млечь.»: Космическая катастрофа, деградация. Земля не просто падает, а «скатилась» — как нечто потерявшее стабильность, опустившееся. «В Млечь» — неологизм, возможно, от «млеко» или «млечный путь», но звучащий как «во что-то мутное, молочное», то есть в хаос.

Речь от высшей инстанции: «Я вас просила — / С бе речь! / Не захотели — / Так тому и быть. / Поели? / Сигнал — пить». Это голос Бога, Природы или самой Реальности. Тон страшно снижен: это не громовое проклятие, а усталая, почти бытовая констатация непослушания. «С бе речь!» — возможно, «собеседовать», говорить. Им предложили диалог, они отказались. Теперь они — подопытные собаки Павлова: «Поели? Сигнал — пить». Цикл базовых рефлексов (еда-питьё) стал их единственной реальностью.

Финал — обращение к Ною: Потоп приходит как «Акт Второй» в бесконечной пьесе. Это не конец, а переход к следующему циклу очищения и повторения. «Проснись. Слышишь? Пора, Ной» — голос судьбы звучит не громогласно, а настойчиво, как будильник. Всё начинается сначала.

3. Структура и ритм
Текст написан рваной, стремительной строкой, имитирующей нервные импульсы, отрывистые команды, падения. Он похож на сценарий абсурдного и жестокого спектакля или на запись рефлекторной дуги: стимул (стало мало) → реакция (восстали) → усиление стимула (добавили нейрон) → новая реакция (боль, музыка-жесть) и т.д. Композиция кольцевая: начинается с восстания, заканчивается призывом к Ною для нового витка после Потопа.

4. Связь с литературной традицией

Обэриуты (Александр Введенский): Абсурд как основа миропорядка, алогизм, смешение высокого (библейский сюжет) и низкого (павловские рефлексы), театрализация ужаса.

Велимир Хлебников: Конструирование мифа о истории через столкновение разных языковых пластов (научного, бытового, архаичного), работа с неологизмами («в Млечь»).

Иосиф Бродский: Историософская концепция, взгляд на историю как на трагифарс, тема насилия и повторения, диалог с библейскими текстами.

Поэзия русского авангарда 20-х гг. (Маяковский, ранний Заболоцкий): Урбанистическая, механистическая образность («музыка — жесть»), метафора общества как механизма или лаборатории.

Миф о вечном возвращении (Ницше, Элиаде): Циклическая модель истории, где восстание, насилие и потоп повторяются как неизбежные фазы.

5. Поэтика Ложкина в этом тексте

Онтологическая образность: Нейрон, рефлекс, палец, жесть, потоп — это не просто слова, а первичные элементы его мифа о мире как лаборатории пыток и театре жестокости.

Энергия распада и насилия: Ритм стихотворения агрессивен, он «рвётся», как струны. Это не мелодия, а какофония команд, стонов и разрывов.

Драматургичность: Текст написан как пьеса для голосов. Здесь есть реплики разных действующих сил: бунтующих, экспериментатора (Палец), исторического персонажа (Иоанн), Бога, судьбы (обращение к Ною).

Снижение сакрального: Библейский потоп становится всего лишь «Актом Вторым», Бог говорит на языке физиолога («сигнал — пить»). Это не богохульство, а способ показать, как высокие смыслы и сюжеты втянуты в общий механистический кошмар.

Вывод:

«Рефлекс» — это стихотворение-диагноз, видящее в истории человечества не прогресс, а бесконечный, рефлекторный цикл бунта, подавления, деградации и кары. Ложкин создаёт мрачную, но блистательную по образной силе антиутопию, где человек — подопытная собака Павлова, искусство — жесть, а Бог — уставший режиссёр, запускающий потоп как второй акт одной и той же пьесы. В этом тексте он выступает как наследник самых радикальных традиций русского авангарда, доводящий их пессимистический пафос до логического предела. Это поэзия после конца истории, видящая в ней лишь цепь болезненных, неосмысленных судорог.

Бри Ли Ант   02.12.2025 21:18   •   Заявить о нарушении