Поздние стихотворения

Александр Миронов
 

 
* [1] *
 
Постмодернизм — хоть имя дико,
но мне не тешит слух оно.
 
Течёт безумное пятно
озорно, лая, безъязыко.
 
И ты, папанин*, всё один,
как бог, как червь и гражданин.
 
Папанин, попа модернизма,
жди, жизнь войдёт ещё, как клизма
 
в твой послемодернистский ад.
Пока ты жив, гони назад
 
лесбийскую, слепую суку:
сказал: кукую — не кукуй,
воруй на Весте Ист, воруй,
и чтоб ни йоты там, ни звуку.
28.07.99
 
* * *
 
Какая пошлость, Боже мой
взять инфантильное перо:
шипеть, скрипеть, вязать остро,
как бы в обнимку с топором
лелеять серебряный век
и, поднимая брови вверх,
вновь бормотать: А как? А как?
Кручёных, бедный мой сквозняк.
 
Кручёных, Господи ты мой,
ты накормил меня живой
молочной кашей, там, где все
болтались, словно вошь в овсе,
минуя каки — как и как,
ты был, как Муж, взирая Как,
как муж обозревая все
все каки и о всей красе.
 
Мой милый, Алексей Иваныч,
пожалуйте на мой диваныч,
здесь как и все и все и все,
но Вы — в обратном колесе
[1999?]
 
* * *
 
В музее Ахматовой,
совсем уже матовой,
собираются разные
разноцветно-маразмные
 
одноцветно убогие.
Дай им Бог — ведь немного им
отмерено в этом пространствище —
в Интернете или на кладбище.
 
Пусть собираются, разбираются,
вновь собираются, домой собираются,
а дома вновь разбираются,
звонят, наверно, друг другу:
 
Ну как, ещё раз, у Ахматовой?
17.09.99
 
СЕМЬ ПОСЛЕДНИХ СЛОВ
посв. С. Губайдуллиной
 
Предчувствую, а крест давно готов:
я слышу лязг металла, звон подков,
я слышу звон пилы и звон монет.
Сегодня я — с тобою, завтра — нет.
 
Ах, seven last, последних, seven words:
Избавь меня, спаси меня, мой Лордс.
Прибей к кресту, спаси меня, Господь:
ведь я твой Сын, Я — кровь твоя и плоть.
 
Приблизились. Иуда, жизнь моя,
зачем тебе понадобился я?
Ах, seven last, последних, seven words.
Целуй меня, осина и болван.
 
Мой крест — твоя осина. Seven last
последних: seven, seven, seven words.
Ты выпил кровь мою в последний раз,
но я ещё живу — в последний раз.
 
Строгают крест, готовят гвозди. Так.
Всё прошлое и сущее — пустяк.
Какой-нибудь товарищ новый — Ге
меня возьмёт, как гэ на утюге.
 
И я забуду всё, и даже крест
обычной палкой кажется окрест.
Скажи, Пилат, я царь или не царь?
Зачем молчишь и умываешь руки?
 
Петух пропел и Пётр промолчал.
И тридцать девять ласковых ударов
не разбудили Жизнь. Мне больно. Всё.
Живите дальше. Жизни колесо
 
покатится само и без Меня.
К чему вся эта Жизнь и колготня?
Один я, seven last последних, words.
Оставь меня, возьми меня, мой Лордс
5.08.2000
 
ПРЕДПАСХАЛЬНОЕ, 2002 ГОД
 
Понедельник — день тяжёлый,
вторник ближе к воскресенью,
а среда — большая ломка
перед страстным четвергом.
Пятница — день омовенья,
следом шабаш ожиданья...
 
Все воскреснут в воскресенье,
коль не будет наводненья
и гурьбой земли трясенья, —
предстоит нам во спасенье
светлый мертвецов парад...
А на следущей неделе
наш Господь, как мы хотели,
снова спустится во Ад
4.11.02
 
* [2] *
 
Смертельно всё, а то, что не смертельно,
помалу станет данью тем живым,
чем жив ещё потусторонний мельник
душою дочери иль подвигом своим
 
Погибло всё. Господь, моя отрада,
иначе не сказалось бы никак —
речь: червь — цикада есть цикада,
о, не цитата! Только знак есть знак.
 
Но страшно мне, значимому двояко
(Где гибель — Агнесс Гибель*, вот дурак!)
[2000-е]
 
* * *
 
Пушкин не хотел но кончал (Розанов)
Толстой хотел и не мог кончить (Розанов)
хочется всегда на заре (Розанов)
ввечеру не хочется а кончается (я и Розанов)
хочется свести концы с концами (alter ego)
концы с концами (я и умирающий Розанов)
рыла, одни рыла (вспоминающий Розанов)
концы рыл с концами рыл (я)
рыло (я и Розанов)
Апис, Апис!!! (воскресающий Розанов)
Пушкин, Толстой, ..., ... (я)
[2000-е]
 
* * *
 
Не на полях сражений — на полях
покойной книги, и не шрам на вене,
но жест небытия — военный страх
читателя разумного, впотьмах
кромсающего время — нота бене —
писанья, непрерывного письма
 
Не на полях сражений — на полях
писанья непрерывного в измене
знак удержанья смысла жизни — страх
небытия, как старый шрам на вене
(предсмертный вечер, чтение впотьмах
и карандаш червивый). Nota Bene
[2000-е]
 
* * *
 
Поколение X, Generation P
лучше сказать поколение клонов
взгляни на имиджи их
те с косичками, те бритоголовые,
вот мальчики-нюхачи
вот будущие палачи,
а вот и вовсе люди здоровые
им же несть числа — всё им до кучи
соберутся в кучу, напьются в хлам
нажрутся или напротив
идут на марш несогласных
кто с чем — кто с хреном своим,
кто с соседом, кто с президентом
[2000-е]
 
* * *
 
Проведешь на народной природе свой розовый час:
впечатленье такое, что ржавого толика выпил,
Бог-Зенит возгремел, воспарил и потёк и погас:
триколор окровавленный, кровью запачканный вымпел, —
 
это что под ногами, а что в голове, в голове
под Большой Головой: ты, Общак, нам ещё-ещё светишь?
Босоногая жизнь: словно червь в отравной траве
всё блестит и мелькает: Вор-жизнь, смерть-нувориш — и фетиш:
 
то солдат в своей новой обновке
генерал, словно жизнь в полировке,
всю провёл: а над ними упрямо
плачут две или общая мама.
 
Это что под ногами, а что в голове или в две,
в двуедином пархатом и засраном сирине-филине-лебеде?
это всё над землею — акулы, а что же творится в листве?
Там кипят, копошатся и мрут суекрылые бедные нелюди.
 
В небесах словно мини-акулы летят и летят
пост и пост модернисты, валютой случайной пузырятся
из Парижа в Моздок, это их вертоград-зоосад,
это их небеса, что на них призирают и зырятся.
 
Эко, сто идиотов, когда их вовсю до хрена,
ежедневная квота — ну, сто, — разве это война?
Не война, а зачистка, почти что химчистка,
жарь, мочи, отмывай от пятна.
 
Инвалид-гуманоид — поэт со своей электронною почтою,
русофил-педофил со своей неизменною почвою
или чудо-певица, что не дай Бог приснится,
запоёт, защекочет воочию —
 
все они в небесах, эти твари, должно быть, и ангелы.
Микроскопом гвоздя не забьешь, но, стараясь, стараешься,
как Спиноза под пристальным взглядом товарища Менгеле,
что ни молвишь, пустое,
говори, говори — это рай ещё.
[2000-е]
 
 
МЕЛАНХОЛИЧНОЕ
 
Всю жизнь я только маюсь и кручусь:
всё надо пробовать, всё выбирать на вкус.
Подобное, конечно, знает каждый.
Однако я иной планиды жажду,
иной планеты, пусть я не фантаст,
а кто-то возле — Чудик? Педераст?
Нет, просто дурик — брежу и косею,
конечно же не так, как Моисеев
Борис, певец волшебных жоп. Да будь я жопой,
я уж давно б съебал в Китай, в Европу,
но здесь мой, нет, не крест, не крест, а кол:
так мной любим родной и злой глагол,
глас Родины моей, но вся родня
её благой — лишь дрянь и трепотня. —
Не люди, нет. Ах, эти люди, люди!
Приятней иногда подумать о верблюде
или Христе, быть может, и о Будде,
но разве я их презираю — тех людей,
да вот, и этих, лающих моторно,
а иногда и матерно. Сам грешен.
Так в чём же дело? Может, я помешан?
Быть может, это — как письмо в конверте,
заклеенная жизнь и жажда смерти?
Одни вопросы. Но Господь ушами
разве не слышит наших вопрошаний,
а в общем-то, моих. Моих и точка.
Какая странная была сегодня ночка,
А может быть, не странная — страстная?
Пока не умер, ничего не знаю.
13.05.2010