Экстремальная эпоха

ИРОНИЧЕСКАЯ ПОЭМА)

Нет слов, чтоб душевную боль передать,
Когда сердце рвётся на части,
Когда от утраты любимых печать,
Поставит на жизни несчастье.

Давно уже стало обыденным делом,
Без катастроф и аварий – ни дня,
В трупах утопленных и обгорелых,
Ищет, пропавших бесследно родня.

Мир, без войны, лихорадит от горя,
Такого не знала Земля, отродясь.
В нынешний век, жить, что минное поле,
Переходить, за пощаду молясь.

Беспечности людям, злой рок не прощает,
Гримасой ужасной лицо исказит,
Кого-то от жизни навек избавляет,
Кого-то клеймом одарит – «Инвалид».

О покаянии думать не хочет
Самонадеянный  лишь идиот,
Дух затаив, он тихонько бормочет:
- Пусть и на этот разок пронесёт…

Его пронесло высоко над Землёю,
Мимо завода, взрывною волной,
И опустило на клумбу спиною,
С чуть опоздавшею вниз головой.

О времени этом, слагать только сказки,
Про государство и царство чудес,
В котором день целый прожили без встряски,
Никто не утоп, не сгорел, не исчез.

Молотят события, словно пропеллер,
Уставшее от катастроф бытиё,
И просится в строчки поэма-бестселлер,
Переполняя терпенье моё…
--------------------------------------------------------
Беду ничего в тот день не предвещало,
Безоблачным был голубой небосвод,
Откуда-то  песнь Преснякова звучала,
А думали кошку, насилует кот.

Семён Гузноплюй был мужик жадноватый,
В пожарке заведовал инвентарём,
Хоть не обижался плохою зарплатой,
Занозою скупость таилася в нём.

Он пил чай и кофе из треснутой чашки,
Другую купить, было денежек жаль,
В квартире ходил без штанов и рубашки,
Не износить, чтобы их наухналь.

Тем утром Семён, как обычно, проснулся,
И чаю попить захотел впопыхах,
Но чашкин ресурс вдруг бедой обернулся,
Крутой кипяток, опрокинув на пах.

От боли, крик эхом пронёсся над миром,
Ему, безалаберность в очи плеснув…
Под руки попалась бутылка с кефиром,
В неё своё горе несчастный воткнул.

И облегчение враз наступило,
Даже блаженство Семён ощутил.
Не зря, он читал про полезность кефира,
Хотел побалдеть, но на службу спешил.

Однако, покинуть страдальцу бутылку,
Предмет не давал инородный никак,
Ведь горе разбухло размером в дубинку,
С большим наболдажником, словно кулак.

Тогда, он качалку схватить догадался…
Осколки слетели мгновенно.
Бутылку разбил, но с колечком остался,
От горла стеклянного плена.

Хирург горбольницы, Наркозов Лаврентий,
До «ржачки» свою медсестру рассмешил,
Его пальцы рук, околели до смерти,
Перчатки в желудке забыл и зашил.

Хоть температура была плюсовая,
Термометр почти на плюс два наползал,
В больнице, как в тундре зимой замерзая,
Был в тёплых перчатках весь медперсонал.

У грузовика, что вёз уголь в больницу,
Отпали колёса, все пять, на ходу,
Но с места аварии как-то смог смыться,
Не дав подработать ГАИ  на еду.

Наркозов в то время, купить, чтоб перчатки,
В галантерейный пошёл магазин.
Его лик поник, как трусы без прокладки,
Увидев прилавки в огне, средь руин.

Ему жутковато вдруг сделалось что-то.
От ротозеев доведался он,
О том, что с утра, уже три самолёта,
С неба упали на этот район.

Окольцованный  тоже  в море событий,
Вылил свой вклад. Он от боли, стонал.
На всю хирургию орал: - Помогите!,
Но врач написал, чтоб анализы сдал.

Я хлеб не хочу потреблять драматурга,
Вплетая в сюжеты судьбы приговор,
Но, только в тот день принимал за хирурга,
Старательный очень, прилежный стажёр.

Сгорел магазин «Галантерея»….
(Без средства тушенья, - с огнём не балуй!)
Не так велика могла быть бы потеря,
Не обварись кипятком Гузноплюй.

Анализы сдать, терпеть не было мочи.
Он дал «хабаря» лаборантке,
Чтоб час сохранить и башку не морочить,
Мочу перелить с чужой банки.

Наркозова, вдруг осенила идея,
Перчатки себе, чтоб нигде не искать,
Дешевле и проще, чем в «Галантерее»,
Их из пациентова брюха достать.

Диагнозом был Гузноплюй ошарашен.
Узнав результат, серым волком завыл,
Мужик или баба, стал полом неясен.
Беременным он по анализам был.

Когда Сенька пулей, сбегал из больницы,
Посыпались с глаз врассыпную огни,
Ведь надо же было такому случиться, -
С Наркозовым лбами столкнулись они.

Курьёз усугубило зданье больницы,
Которое строилось сто лет назад.
Висела, как на волоске, черепица,
Стропила и балки сгнили, все подряд.

А жизнь происшествиями бушевала,
Оплошности, преподавая урок.
Чтоб «крестникам» не показалося мало,
На них обвалился ещё потолок.

Когда Гузноплюя достали с завала,
С носилок его раздавалось – Ура!
Кольца ненавистного больше не стало.
Не зря говорят, - худа нет без добра.

Его по ступенькам  несли медсанбраты,
А он им рассказывал, что перенёс.
Они не смеялись в пути до палаты,
Они надрывались от смеха до слёз.

Как лошади ржали, они, аж рыдали,
Хватаясь от хохота за животы,
Носилок с рассказчиком не удержали,
С приличной его, уронив высоты.

В итоге – последние сломаны рёбра,
И тазово-бедренный сломан сустав.
Он кобчиком сплющил больничные вёдра,
Своей головой, три ступеньки сломав.

Лаврентий Наркозов отделался проще.
Возившись с Семеном, забыли о нём.
На пятые сутки нашли его мощи,
С глазами, горевшими жутким огнём.

Пополнили травматологию двое,
В здании новом, суровой зимой,
Которое строилось в годы «Застоя»,
Его в перестройку настиг долгострой.

Точнее, не строилась больше больница,
Происходило всё наоборот.
Сказал новый мэр, что объект не годится,
Бесхозным стоял он который уж год.

Мудрейшее принято было решенье.
(Как гениальность властей не ценить),
С готового рухнуть в один миг строенья,
В новое зданье больных отселить.

В строении новом – степные просторы,
С окна ветер свищет через окно,
Простенки и рамы для дач своих воры,
Поразбирали и сняли давно.

Не сняли сантехнику, трубы да двери,
И радиаторы не увели…
Их в годы  «Застоя» при ЭСЭСЭСЭРЕ,
На это строительство не завезли.

Но, разве донять этим нашего брата,
Способного выжить там, где не живут.
Ему, где кровать с одеялом – там  хата,
Терпенье и труд, его всюду спасут…

Иван Твердохлеб – первый переселенец,
Наркозов ему приписал быстрый шаг.
И он по просторам шнырял, как туземец,
Но, только без перьев, в спортивных штанах.

В желудке с перчатками, он кушал мало,
Не понимаючи сам, почему.
Хлеба краюха и семь граммов сала,
На двое суток хватало ему.

Но, главное то, что мог пить без оглядки,
Он, не пьянеючи, даже в запой,
Пока не промокнут до нитки перчатки,
Лишь после того – две недели «бухой».

Иван, пополнение с радостью встретил,
Об этом он даже сумел сложить стих:
«С друзьями не страшен ни холод, ни ветер,
Особенно, сообразив на троих».

Потом эта тройка сдружилась настолько,
Что, как говорят, «Не разлей их вода».
Они в двадцать первой по счёту попойке,
Забыли болячки свои навсегда.

До водки Семён Гузноплюй – равнодушный,
Отзывчивый лишь на чужое добро,
Когда угощали, всегда был послушный,
Он выглушить мог «на халяву» ведро.

Наркозов Лаврентий – не жалкий пьянчуга,
А настоящий профессионал,
Бутылка ему, и сестра и подруга,
Со спиртом его род занятий связал.

К Ивану испытывал он сожаленье,
На память досадуя, что подвела,
Но в совести с роду не видел зазренья,
Со зреньем плохи его были дела.

Носил, ещё с детства очки – пять диоптрий,
Но дело не в том, этим он не страдал.
Ему по наследству, родной дед Онофрий,
Слабительный очень рецепт передал.

Признаться, теперь уже корешу, смело,
О разгильдяйстве своём не посмел,
Избавиться от инородного тела,
Помочь Твердохлебу Ивану хотел.

Для этого он раздобыл компоненты,
Согласно рецептика их заварил,
И к чаю, что в термосе влил пациенту,
Пока где-то тот по просторам бродил.

Нельзя, не сказать про смекалку Ивана.
Он небывалую печь изобрёл,
И подключившись к трубе с газом тайно,
Газ в помещение шлангом завёл.

Пылали форсунки печи, дни и ночи,
В лечебницу переселился Ташкент,
И было бы всё хорошо, даже очень,
Если бы не экстремальный момент.

Семёну в тот день, как беременной тётке,
Солёненького захотелось на грех.
Он с жадностью слопал четыре селёдки,
Чем у друзей, вызвал шутки и смех.

Его, после этого мучила жажда,
Событие, как бы вплелось невзначай,
Однако, не в этом суровая правда,
А в том, что он выглушил с термоса чай.

Описывать дальше всё то, что случилось,
Не для поэзии материал.
Замечу, одно лишь, что так получилось,
Фамилию Сенька свою оправдал.

Ночами терзала его, как волчица,
Частенько бессонница, хоть не ночуй…
Аварии этой могло не случиться,
Снотворного б не принимал Гузноплюй.

Беда навещает, когда крепко спится…
С заплёванным пламенем, газ бушевал…
Взлетели удачно… - могли бы убиться,
Если бы взрыв, потолок не сорвал.
----------------------------------------------------
Прерваться мне нужно с рассказом на малость,
Закончу попозже, надеюсь, авось.
Большая толпа за окошком собралась,
Пойду, погляжу. В этот раз, что стряслось.

Зрелища страстного не получилось,
В соседском курятнике – переполох,
Разочарованные расходились,
Никто интерес проявить свой не смог.

Думали, может, хорёк навёл шорох,
Или лиса, а возможно, коты,
Но оказалось, что просто «ЯК-СОРОК»,
Упал на курятник с большой высоты…

     P.S.

Давно никого уже не удивляют,
Ужасные вести о том и о сём,
Ужасней, что люди к тому привыкают,
Ведь мы в экстремальной эпохе живём.