Глазами волка. Исповедь страху

Глазами волка. Исповедь страху
1

     Холодно. До дрожи. Холод пронизывал все тело, всю душу. Но хуже всего действовал на меня страх. Страх - острый, жуткий, неизведанный, леденил душу сильнее, чем мороз….
       Перед глазами застыло жуткое зрелище. Мне никак не отвести взгляд, я чувствую  боль, которая нитью проходит под самой кожей. Почему? Ведь я живой, и эта кровь, смешанная с  зарей, не моя. Но его глаза, этот укоризненный взгляд. За что? Зачем я так поступил. Так много вопросов, и никто мне не даст на них ответы. Только я сам, и память, и совесть, могут дать ответ, что же произошло много лет назад, и что я сделал. Или  не я. Нет, совсем  не я, не я….
……………………………………………………………………………………………………..
        Снова просыпаюсь в холодном поту. Этот сон, этот ужас преследует много лет, как гончая, то загоняя меня в ловушку собственных страхов, то останавливаясь, и как бы затаиваясь в ожидании. Столько времени прошло, а я не могу забыть. Что со мной? Может быть я болен? Говорят, что сильное эмоциональное потрясение плохо сказывается на психике. Это чувство вины, которое я никак не могу объяснить. Ведь я  не считаю себя виноватым -  но во Сне я вижу это снова и снова, и всем своим существом чувствую тот же холод и ужас, что сковывал меня в тот зимний вечер. Я снова вижу эту кровь, эту грязную, жестокую зарю. И этот укоризненный взгляд. Зачем он так смотрел на меня, ведь я не виноват, я не делал этого. Он считал меня трусом.  А я действительно  не посмел удержать их, я испугался. Трус.…Почему же он меня тогда не убил. Ведь мог. Жаль….  Не было бы этих страшных снов. Нет, не снов даже.… Это повторения моей жизни, словно кто-то своей волевой рукой проматывает кинопленку жизни еще и  еще раз, а я сижу на привинченном к полу стульчике, со связанными руками и ногами, и ничего, абсолютно ничего не могу  с этим сделать, кроме как смотреть и слушать. Он сведет меня сума. А может быть, уже свел.
 
         Три часа утра. Будильник еще не звонил. Холодный пот уже не чувствуется. Наверно я к нему уже привык.
За окном темно. Только звезды причудливо подсвечивают полотно неба. Не умею красиво говорить, красиво думать. Как жаль, что я не поэт. Написал бы тогда что-нибудь «этакое», вроде
Темные ночи,
Души без сна.
В черные окна
Вмерзла звезда.
      Бред. Это даже лучше, что я так и не стал поэтом. Это профессия романтиков, удел тех, кому нечего скрывать.  Душа нараспашку, чувства по строчкам. Мне кажется, если бы я раскрыл душу, слишком много горя и отчаяния вылилось бы на читателя. Хотя вряд ли это как-то отразилось бы на потенциальном читателе. Он прочитал бы равнодушно мои слова, как читал до этого другие книги, не проявляя жалости, не проливая слез, не задумываясь о чужой беде, впрочем, как и  о собственной душе. А если так, то к чему марать бумагу чернилами своей души. Уже несколько лет меня считают черствым человеком, грубым, ничего не ценящим и не знающим возрождающего чувства любви. Можно спорить до хрипа, оправдываясь и прикладываясь лбом об пол, что это не так.… Но чего ради…а главное -  кого ради…можно исповедоваться только тому, кто величественнее тебя, тому, кто все знает, и потому все простит. Или себе и своему сердцу. И страху.
В доме властвует слепая и глухая тишина, как хозяйка, как вечная жена. Иногда по ночам, во время бессонницы, она окружает меня теплым объятьем, целует, как целовала меня Жанна, моя Жанет, перед расставанием. От этого кружится голова и давит в ушах, и сон приходит, похожий на обморок. По утрам  ее объятья холодны, иногда даже кажется, что в комнате пахнет легким зимним морозцем, и хвойным лесом. Возможно, это происходит от смешения холода замерзшего оконного стекла и запаха деревянных панелей на стенах. Но мне почему-то хочется думать, что так пахнет одиночество.
       Раньше этого не было. Раньше все было по-другому. Жанет, моя милая Жанночка, она не сумела понять меня. Когда она узнала о событиях того вечера (а я рассказал ей все после очередного утра в холодном поту) она только рассмеялась. С этого момента я стал для нее смешным, но милым «психом». Нет, конечно, она не считала, что меня нужно лечить, она просто  не понимала, почему такая, на ее взгляд, ерунда, так меня волнует. Я и сам этого раньше не понимал. Жил себе, как живет любой парень в 16 лет. Потом что-то оборвалось в моей душе, какая-то тонкая нить, соединяющая части моего сердца, чтобы они не распались. Чтобы вся жизнь моя не распалась на  куски…
       Снова день, суматошный как все мои дни. Время, когда забываю обо всем. Жаль только, что нет времени перечитать Достоевского. Есть что-то такое… жизненное, такое близкое мне в его произведениях. Мы познали скорбь, и полюбили скорбь. Мы полюбили свое страдание, а надо было бы научится любить ближнего своего.… Почему только я не читал его книг раньше. Я многого не сделал вовремя, а жизнь не терпит отстающих. Меня жизнь не любит, но почему-то терпит и не дает мне добро на СМЕРТЬ. А я жажду ее, как кто-то жаждет воды, а кто-то - Слова Божьего. Мне иногда так хочется умереть, чтобы не видеть ужаса творящегося вокруг, всю эту ненависть, безразличие, низость. Я не в силах исправить это – наверно только слабые желают смерти. ДА, я СЛАБ, но в это никто и никогда не поверит. Для окружающего мира я сильный, сделанный из нефти и стали, а не из плоти и крови. Человек, занимающийся бизнесом, умеющий зарабатывать деньги, и затоптавший все человеческое в грязь не может восприниматься обществом иначе. Так рождаются олигархи, президенты, диктаторы. И само общество порождает их, а потом поклоняется своему дитятке, и ненавидит его, и боится его же.
     ………………………………………………………………………………………………
      День уходит в небытие. Я не совершаю ничего великого, я управляю людьми, и они меня слушают, покорно, как дресированые собаки. Служат, выслуживаются, покорно смотрят в глаза, как провинившиеся щенки. Противно. Я сам их приручил, чтобы они ели с моих рук, чтобы унижались. Ведь я сам когда-то ел из чьих то грязных рук. И крошки с пола слизывал, жадно, жадно…
        Но нельзя быть таким низким существом, не для того дана человеку жизнь. Я не сумел прожить свою жизнь «правильно», но может быть у меня еще все впереди, и я успею исправить свои ошибки. Только бы научится отключать ночью свои сны вместе со светом….

2

     Железная сетка ограждала вольер. Местный охотник Гриша держал там волка. Однажды на охоте он убил волчицу и ранил волчонка. Охотник  пожалел маленького хищника, и принес его домой, отогрел, вылечил. Не смотря на возражения его жены, волчонка оставили... Гриша быстро привык к Зверю, забыв про его натуру.
     Зверь же всегда оставался Зверем, он не смог стать другом, не стал псом, дворнягой, память о породе не стирается.  Сначала его держали на привязи, но он быстро вырос, и из-за возмущения соседей волку сделали вольер. С появлением хищника во дворе, появилась, как первый снег, ненависть в доме охотника. Ненавидела Антонина, его жена, волка, за его взгляд, и попрекала каждый день своего мужа. Ненавидел и какой-то своей, особой звериной ненавистью, волк Антонину. Гриша старался не обращать внимания,  в приручении волка ему виделось что-то могущественное, таинственное, присущее первобытным людям. Ненависть росла, как толща снега во дворе.
Антонина все-таки нашла выход. Она  договорилась с местными парнишками, чтобы они открыли вольер и выпустили Зверя в лес. Ей было страшно самой сделать это, даже подходить к вольеру, в волчьих черных зрачках ей все время виделась смерть.
          В тот вечер был сильный мороз, и закат горел вселенским пожаром. Трое друзей подошли к ограде. Двое из них весело переговаривались, задуманное их веселило. Третий, Антоша, недоверчиво смотрел за изгородь. Он боялся, что что-нибудь не получится, он боялся Зверя, и многого уже тогда боялся, но друзьям ничего не говорил. Митя и Санька всегда посмеивались над нерешительностью друга, ведь они сами, как им казалось, никого и ничего не боялись, никого не слушались. Антоша старался подражать им, пытался побороть свои молодые страхи. Хотелось стать сильным и жестоким, таким, что бы все его боялись. Стать волком.
       -  «Ты чего, Тоха, бои-ишься? Брось, он ручной, пес… Это Тонька бесится, баба и есть баба, чудится всякое. Дверь откроем, он сам уйдет…»,- в голосе Саньки было столько убедительной силы. – « Почему не я так сказал, почему я не могу подойти даже. И взгляда его боюсь, ведь боюсь же.  Он крови хочет, за то, что его лишили воли», - какое-то чувство говорило, кричало Антоше, что не стоит открывать самим дверь, их нужно остановить, может только он один эту чувствует и может всех уберечь.  Но они же это чувство назовут страхом, лучше уж молчать…
      Санька открыл дверцу. Антоша инстинктивно отскочил в сторону, а Митя бросился в сарай. Саня  не сразу понял причину их бегства, а в следующий миг  Зверь набросился на его, и стал рвать на части. Кровь хлынула на белый снег. Никто не ожидал этого от обычно спокойного животного.
……………………………………………………………………………………………………..
Опять этот дурацкий сон. Может не сон, а жизнь моя, какая то не такая, и потому так  похожа на сон. На злой кошмар. Снова этот укоризненный взгляд  Гриши. Он спрашивал, мучительно, громко, узкими щелками зрачков, сквозь зубы, всем нутром, всей своей иссохшей от долгой жизни среди ненависти, душой, зачем мы выпустили Зверя, Зачем обрекли его на смерть, зачем…?
           Я не могу пошевелиться, только смотрю, заворожено на темные брызги крови, просверлившие шкуру снега. Волк лежал серым ошметком на белом истерзанном кровью снегу. Лишь в мертвых глазах еще таились жажда воли, и что-то сильное, что при жизни позволяло ему с ненавистью и пренебрежением  смотреть на нас.
    Охотник позвал Антонину, и она перевязала раны Саньке, потом вызвала скорую.
Увы, Зверь на всю жизнь оставил Саньке печать на лице. Его обезображенное шрамами лицо запечатлелось в моей памяти. Это оно мне снится, о нем напоминает холодный пот по утрам.
…………………………………………………………….………………………………………
    Я добился того, к чему так стремился, стал сильным, не боюсь ничего, даже смерти... Я видел ее, ощущал ее дыхание и чувствовал, как она усмехается надо мной. Она знает, что я сам ее найду, когда придет мое время.
     Сегодня я решился приехать в заповедник.  Я знал, что там содержатся в вольерах и раненные  волки, за которыми там ухаживают. Егерь подозрительно посмотрел на меня, но пропустил к вольеру. Там я увидел раненого волка и встретил его взгляд… взгляд независимого, вольнолюбивого зверя. Несмотря на то, что он находился в неволе, он не сдавался, я чувствовал это. Он как бы насмехался, это читалось в его взгляде, окаймленном блестяще-черными нитями кожи. Он говорил, на своем беззвучном волчьем языке – языке огнистого взгляда – что никогда мне не стать настоящим, сильным и вольным. Я только научился не боятся смерти, но я по-прежнему боюсь его  дикого взгляда, а «мне подобные» боятся меня. И презирают, как этот зверь. Я хотел стать волком, но не знал, что не достаточно перестать боятся смерти. Нужно еще любить свободу и жизнь, чувствовать свою независимость. И что-то еще, что-то важное, что я так и не сумел прочитать в его глазах.