Крупинки вечности, спрессованные в счастье

     ... Волосы как солнечный дождь, льющийся сквозь его пальцы. Шелковый, мягкий, пронизанный светом поток. Лицо терялось в нем, казалось бесконечно далеким и чужим.  Как звезды для тех, кто не способен чувствовать их. Он держал это лицо в ладонях, и оно постепенно проступало, восстанавливалось в его памяти до мельчайших подробностей. От  открытого лба до упрямо сжатого рта с родинкой над верхней губой. И морщинка рядом, - она стала гораздо глубже, - как он мог жить без этой женщины? Снова и снова после каждой новой разлуки он задавал себе этот вопрос, и щемящая боль сжимала его сердце.  Он понимал, что снова уйдет от нее и однажды - когда-нибудь - навсегда, и потому медлил мгновения встречи. Они были наиболее яркими и наиболее сильными. Потом придет другое,- магия рук, губ, глаз, фраз, брошенных вполоборота или в упор, - будет все, чего  он ждал и чем он насладится - потом.
     ... В каждом мгновении жизни, разделенном с этой женщиной, всегда есть какое-то таинство. Раньше он думал, что это любовь, и принимал ее как дар, но потом понял, что это нечто более сильное. Это было как предопределение, как общий долг.  "Карма", - подумал он и снова замер, также, как в первый раз, когда это слово всплыло в его сознании. В бесконечном круговороте, в беспрерывном бытие душ каждого из них, каждая новая жизнь – лишь итог прежних жизней и семя будущих... Тех, - первых мгновений близости, когда лицо ее распахивалось ему навстречу, и все мысли и чувства, сменяя друг друга, легко читались на нем... В эти мгновения его эмоции были настолько сильны, что крупинки бытия путались в его сознании. Он не знал, что уже было с ними, а что предстоит пройти.
     ...Он переживал все:  боль поражений и радость побед, тяжесть измен и сладость первого поцелуя, холод разлук и торжество одиночества. Бесчисленные вереницы лет, лиц, имен, времен и народов переплетались в один клубок. Сколько раз  он терял ее, находил, сколько раз переступал через ее смерть, умирал сам, - на плахе ли под тяжестью топора, шепча сквозь вой беснующейся толпы ее имя, или на лету в бою, когда стрела или пуля впивалась в его тело, и он падал, стремительно несся в бездну, в небытие, чтобы снова родиться, искать, найти и любить эту женщину всей своей сутью, до боли, до глубины ненасытной души своей,
     ... Ее душа была еще слишком хрупка, и он хотел только одно - защитить. Конечно, он понимал, что источником всего переживаемого для человека является сам человек... Как-то в одну из прошлых жизней после долгих и тихих бесед среди потертых ковров и чадящих медных ламп, в вечной прохладе увядшего дня, когда чашка чая или чаша с вином легко переходила из рук в руки, его друг и философ Абу Хайян ат-Таухиди сказал, слегка морща в улыбке узкие губы: «Ашкала-ль-инсан ала-ль инсан (Человек стал проблемой для человека)», а он улыбнулся в ответ:  «Человек сам создал проблему человека, но только он и способен разрешить ее».
     ... Придет час, и они уничтожат свои желания, ибо желания есть цепи, привязывающие их карме, колесу причин и действий, в котором выражена воля Единого. Желания ослепляют, ведут в запутанные лабиринты пространств и времени, где каждое понятие кажется отдельным от другого, тогда как Вселенная по самой сути своей представляет Единство. Но без желаний не было бы борьбы, движения, - оно необходимо для развития всех  сил души, для того, чтобы проявить то, что скрыто в сути всего.
     ...Через нее, эту женщину, он познавал себя. И видел, с наслаждением наблюдал, как душа ее с каждой новой жизнью, словно цветок, раскрывалась, росла, и поднималась,- расцветала тем несказанным светом, который наполнял его нежностью и трепетом. И он ждал того мгновения, когда души их смогут полностью насладиться друг другом, слившись в едином сиянии, рождая нечто новое, более тонкое и совершенное...
     ...Как две половинки одного плода, они были созданы друг для друга и имели общую материю и общие цели, общий путь познания и осознания себя и Закона Бытия, законов природы и законов вечной, за пределами смерти, жизни. Связь, сотканная желаниями, связывала их души сильнее, чем мысли. И он не хотел пока разрывать ее - может быть, потому что сам еще не был готов к этому.