Вспомяну ушедшее, иное...

Вспомяну ушедшее, иное,
Чей то мил, то странен давний след.   
Я чужую ныне – звал женою,
Укрывал двоих цветастый плед.
Отзовётся ль сумеречным звоном
Струн, чью взрезал плоть снаряд шальной,
Тот последний год перед разводом –
Без любви… и всё ж ещё с семьёй…
Отчужденья дождик мерно капал
На очаг, на сердце, быт и дом;   
Но малыш любимый маму с папой
Звал проснувшись, видел перед сном.
Не скажу – уют… И что тут славить
В предраспадной тягостной поре?
Но игрушки в ряд любил я ставить
Вдоль буфета, на ночь, на ковре.
Предраспадный свет, виновно нежен,
Всё ж мерцал и теплился чуток;
Были здесь кроватка и манежик,
И не знал наш сын, что мир жесток…
Где ж узнать у ласковых травинок,
У пушистых, с музыкой, зайчат,
Что больна семья непоправимо,
Что семью объял метельный хлад?..
Сын не знал… Но, смазывая петли,
От ветров обитель не спасти,
И свечи померкшей не растеплить,
Раздувая искорки в горсти.
Кто виною – я или подруга?
Чей тут грех? И сколь неискупим?
Ни изменой не был дом поруган,
Ни расчётом низменно-скупым…
Тёмен суд… Ко мне ли он за властность,
Или к ней – за резкость столь жесток?
Но безвинно в небе звёзды гаснут,
Чист от зла увянувший цветок.
Вот и чувств растаял пламень алый,         
И вконец разладилось житьё,
И родная прежде – чуждой стала,
И неблизким стал я для неё…
Что ж, коль так – решили, - двух агоний
Два пути, наверно, лучше всё ж;
И живём – решили, - не в вагоне,
Где привычен вид чужих галош.
И развод – решили, - сколь ни тяжек,
Всё же лучше призрака семьи…
Вечер был. И свет многоэтажек
Бил в окно, как грозный взгляд судьи.