Устюжна

                Ф. Васильеву

Портовый город в коем порта нет.
Песчаная коса – бедро любимой,
Которая  растворена в реке
Не до конца. Поэтому поэт
Живёт здесь неоправданно ранимый.
И спит синица вечером в руке.

А по утрам грохочет новый мост,
Что выше всех возможных здесь строений.
Здесь этот век век прошлый громоздит.
Рассветными лучами дышит мозг,
Уставший от столичных расслоений,
Вчерашний день по новому мостит.

И выметает чёрные лучи
Из всех дворов провинциальный Гамлет.
Здесь много лет прожил его отец.
А ты синицу всё же приручи,
Пусть штукатуркой влажной станет память,
Луна горит в окровленной воде!

(Вода в колодцах с примесью руды)
Пусть город станет – поднебесный остров,
Почти одноимённый, личный край,
Коль эти небеса тебе родны…
Ты штукатурку на железный остов
Как драгоценный саван надевай!

Все люди есть исчадия глуши,
Поэтому в лесах ютятся боги.
И страсть их так мила перед грозой.
И если даже веришь в смерть души,
То ощути бессмертие Мологи
Цветком под пролетающей косой!

Ты мне сказал что этот город – мой.
А я тебе ответил: мой – далече.
В другом часу. И климат там другой.
И мне всё время хочется домой…
Милы мне вологодское наречье
И та что спит под быстрою водой,

И люди, чьи калитки без замков…
Но это всё твоё. Моё – заложник
Других небес, нагорий и лесов.
Моей звезде не жить без чердаков,
Завидев смерть, где спрятаться возможно:
Монетой притвориться, колесом…

И старость я провёл бы там… у свай.
У редких сосен и сырых околиц.
Бок о бок где туркмен и одессит.
Жена где крестит вечером уста
У дебаркадеров и колоколен.
И по ночам прозревший бес кричит.

И остывает до утра ребро,
И ноет всё, ревнует, мол – отжито.
И газовая лампа на столе
Шумит, поскольку всё это добро
Не более чем призрачное сито,
Не более чем роза на скале.