Люська-пианистка

                Люська-пианистка

  Ничто так не объединяет людей, как возможность обсуждать ближнего, живущего не правильно, не как все. В нашем музыкальном заведении таким объединяющим началом была Люська.  Люськины выдумки касались княжеских её корней и красавцев, застрелившихся от безнадежной любви к ней, к Люське. Вреда эти выдумки никому не причиняли, но нам доставляло удовольствие, бестактно, а подчас и жестоко, выводить её на чистую воду. Относительно буйства фантазии, даже клептомания, вечное её проклятие, возбуждала куда как меньший интерес. Про то, как сильно любила она хмельное веселье, обычно молчали, поскольку, и у нас рыльце было, как говорится, в пуху. Молчали про её способность прийти на помощь любому и про нескрываемое презрение к сплетням и пересудам. Про игру её молчать было невозможно, но и говорили неохотно. А между тем, Люська была превосходной, редкостной пианисткой, наделенной талантом и трудолюбием  настоящего творца-интерпретатора. После концертов, где аплодисменты подолгу не позволяли ей покинуть сцену, директор смущенно замечал: «Наградить бы, а  не могу, – где надо опоздать, – она, где надо не прийти, – она, где надо выпить, закусить и снова выпить, – и там она. Вот и висит на волоске.»
  Волосок оборвался и Люську прогнали. Должно быть, она тосковала по службе и сослуживцам также, как мы тосковали по ней.   Помнилось великолепие её игры, помнилась изюминка,  вносимая в нашу жизнь белой этой вороной…
   Дверь в нищую квартиру мне открыла бледная пятнадцатилетняя девочка, её дочь. Из траурной рамки смотрело гордое аристократическое лицо молодой Люськи.
Я отдала девочке собранное нами вспоможение, и пошла на вокзал, где в великой заботе, день и ночь кружили последние Люськины товарищи. «Здесь бывала хрупкая белокурая дама, лет сорока пяти…» – обратилась я к совсем опустившейся женщине.  «Люська-пианистка.  – ответила та, –  Бедная Люська… Она была пропащая дама… »    «Она была пианистка от Бога…» – сказала я. Вокруг нас тихо стояли люди, все под стать моей собеседнице. Мужчина, чья красота так и не поддалась окончательному изничтожению, благодарно посмотрел на меня лучистыми, фресковыми своими глазами. Я помнила его еще с похорон. «У неё были очень красивые пальцы…» – медленно проговорил он. И я протянула деньги  на помин души последнему на Люськином пути мужчине, галантному кавалеру, сумевшему оценить красоту её одухотворенных  рук. И тогда, без тени подобострастия, но с благородством, которое, подобно красоте и таланту, никогда не поддается окончательному изничтожению, мужчина застыл в глубоком дворцовом поклоне. И почтительно попрощавшись со всеми, кто, как сумел, скрасил последнее Люськино одиночество, я пошла домой.   

                Наталья Кристина Вербицкая                15/06  2012