Рисованный дом с окном для маленькой Сонечки

Отпуска, как известно, заканчиваются вдруг, неожиданно. Вроде и знаешь когда, и в календаре отмечено для надежности, и все же, рабочий понедельник приходит вдруг.

   Предъявив,  билет и паспорт,  строгой и неулыбчивой проводнице купейного вагона, я поднялся в тамбур, прошел в свое купе. Забросил на полку нехитрый ручной багаж, огляделся и присел, уставившись в запыленное окно.
 
   Самарские августовские ночи так же жарки,  как и июльские дни и не приносят желанной прохлады. Разогретый вагон, не смотря на близость к полуночи, не остывал, отдавая тепло внутрь распахнутых купе.
   Ох, и духота… я пожалел, что поторопился с посадкой и, исправляя свою оплошность, поспешил выйти на перрон. Слабое движение воздуха приносило некое подобие свежести.
 
   Вскоре прозвучало  предупреждение об отправке фирменного поезда Самара – Санкт Петербург и просьба к  провожающим покинуть вагон. Раздалось шипение, лязгнули вагонные сцепки. Поехали… проводницы,  выполнив необходимые формальности, предупредили, что будет работать кондиционер и покинули нас.  Спустя некоторое время вагон погрузился в сон.
   
    Спалось мне неважно.  За ночь я вставал несколько раз,  подолгу стоял в коридоре вагона или в тамбуре.  Смотрел,  как мелькают огни за окном, железнодорожные пикеты, путевые домики и телеграфные столбы с древними, фарфоровыми изоляторами.

    Провожая взглядом переезды, стоящие машины перед шлагбаумом, свет в окнах частных домов,  думал,  что везде живут люди,  даже там, где и не надеешься живую душу встретить. Потом долго едешь, только стук колес да темень за окном. Вдруг, смотришь, вынырнет, из ниоткуда деревушка какая, то ли поселение случайное.  Без названия и картографической привязки. Черные избы, просевшие хребты крыш,  приглядишься,-  и человек там есть и дух жилой белесым дымком над трубой с выбитыми кирпичами струится. Днем так и живность, кой – какая наблюдается,-  среди домов, да под откосами бродит.

   Невольно в такие моменты, представлял себя на месте тех людей, какие заботы у них, чем живы, как проводят время, где работают. Представлял их сидящими на кухне. Стариков в очках с толстыми линзами и чтобы непременно дужки были с резинками. На столе лежали газеты, а в блюдцах стояли чашки с чаем.  Слушал их разговоры под абажуром, вперемежку с телевизионными голосами новостных ведущих или других телепрограмм.

   Прогрохочет поезд и вновь наступит тишина, ничем не нарушаемая.  Далекий лай собак  да редкая  песня случайного, запозднившегося в гостях, хмельного прохожего,  покоя не тревожили, а лишь оттеняли, усугубляли заповедную, патриархальную тишину.

   Ах, до чего же мне дороги эти чувства, рождаемые дорожными наблюдениями из вагонного окна. Не мучает и не волнует бессонница, отпускают проблемы и надуманные, и вполне реальные. Полностью отдаешься во власть крылатых ощущений невесомости. Будто паришь над землей и смотришь сверху на картины из жизни. 
   Необычайное состояние. Может быть,  ближе будет и  понятнее то состояние тем, кто хотя бы единожды бывал  в храме, особенно в трудный час, когда и белому свету не рад. Прошепчешь неумело то ли молитву, то ли стон, перекрестишься на Богородицу или Николу Чудотворца,  и вдруг!- непроизвольно глаза влажнеют, а по щеке, сверкнув отражением  свечного огня, скатятся одна – другая благодарная слеза неосознанного счастья.

   Ночь кончилась. В коридор вагона вышла девочка уже умытая, лет четырех – пяти. Маленькая головка была заботливо разделена на аккуратный пробор, забрана заколками с «божьими коровками»,  волосы заплетены в косички кольцами и скреплены на затылке.

    На ней было платьице с аппликациями. Одета она  была скромно, но не бедно. Сказать, что это славный ребенок было бы не совсем справедливо. Все дети, за редким исключением, и в этом исключении большая вина изъянов родительской заботы, славные.

   Было в этой маленькой пассажирке необычайная, даже для детей, радость и любовь к окружающим. Мне было очень удивительны и ее рассудительность, способность к логическому завершению мысли своего собеседника. Представьте себе логику и рассудительность с детской непосредственностью, любопытством, неутомимой подвижностью, да просто с возрастом, когда, как говорят, - «от горшка два вершка».

   Я стоял лицом к окну.  Она пристроилась рядом, повиснув на оконной перекладине и подогнув коленки. Встала на выступ. Поглядела на меня, улыбаясь, потрогала мою руку: теплая такая… тут же нагнула голову, рассматривая упавшую вещичку.

   - А тебя как зовут?- она подняла на меня глаза и повторила, -  а?
Я не стал добавлять дядя и просто назвал имя, - Андрей.
   - А меня зовут София.

В ней явственно узнавались тюркские корни предков.

   - Ты можешь звать меня Сонечка, - выказывая особое доверие, добавила девочка. Меня так и мама зовет и папа мой, и ты зови меня так.

   В ребенке чувствовалась родительская любовь настолько всеобъемлющая, насколько можно себе представить. Мне стало любопытно посмотреть на ее родителей. И вскоре мне представилась возможность увидеть ее маму.

   На станции, купив у местных жителей пирожков, я с удовольствием пробовал давно забытые вкусы пирожков с капустой, с картошкой, вишней.

  Время нынче такое, что за всеми можно усмотреть двоякое поведение. За обычное человеческое проявление отеческой  нежности и умиления к дитя, того и гляди, в крамоле обвинят и грехах тяжких, о коих ни сном, ни духом не ведаешь. От самой мысли о таких грехах, содрогнешься.

   - Сонечка, спроси маму, можно ли тебе пирожок кушать, - и помог открыть дверь  ее купе. Послышался ее вопрос, и она вышла, сказав, что мама разрешила.

   Мы вместе стали уплетать пирожки, но Сонечке хватило пару четвертинок с разной начинкой.
   Затем Сонечка приносила мне бумаги, я ей рисовал дом с окошком и занавескам по углам, с дверью и дымом над трубой,  зеленой травой, синее небо с солнцем в уголке листа. Она завороженно смотрела, забирала лист, рисовала сама, потом снова просила меня.

   -Андрей, а ты куда едешь?- спросила как-то Сонечка.
   -В Питер,- отвечаю.
   -А потом?
   -Далеко, на край света, пошутил я.
   -И мы больше с тобой не увидимся?
   -Наверное, нет.
   -Никогда, никогда?- детские глаза наполнились слезами.  На ресницах заблестели бисеринки. Мы замолчали

   - Андрей, у моего папы есть машина, он нас будет встречать. Я ему скажу, он тебя отвезет на твой край света. Куда хочешь. Он меня всегда слушается.

   Ах, добрая Сонечка, какая же, ты замечательная, сколько в тебе радости и добра, какие замечательные у тебя родители, думалось мне с благодарным теплом к незнакомым, но уже близким, людям.

   В эту минуту вышла ее мама. Не старше двадцати пяти лет. Необычайно красивая молодая женщина. Взглянула не оценивающе, со спокойной искренней улыбкой и поздоровалась.

   В ней совершенно   не чувствовалось  заносчивости и холодного безразличия пресыщенной постоянным вниманием к себе. Явление   столь обычное  для красивых  женщин.  Она поблагодарила меня за время, проведенное мною с Сонечкой.
 Поезд скоро прибывал в Питер и мы распрощались.

   -Какой светлый ребенок, не отпускала меня мысль.  Мне вдруг загрустилось. Свои дети  давно выросли, совсем взрослые и кто знает, уподоблено ли мне судьбой, еще раз
держать на руках свое дитя.
    
    Выйдя из Московского вокзала, я направился к стоянке, где меня ждало такси до Тампере, как вдруг заметил Сонечку. Она стояла у машины, что то  говорила, видимо отцу, показывала рукой в сторону. Потом я понял, что указывала на меня. Сонечка замахала ручкой, отец заметил меня, улыбнулся, поднял приветственно ладонь. Я ответил тем же жестом. Для Сонечки я поднял вверх руки, заиграл пальцами,  словно на  клавишах  пианино, затем прощально помахал ей. Улыбается.

   Идя к такси, я еще раз оглянулся. Сонечка стояла с отцом.  Мама ей что-то говорила, наклонившись. Отец смотрел в мою сторону.  Разведя руки, недоуменно покачал головой, видишь, какая история...

   Они так и не уехали, пока наш микроавтобус - такси не тронулся с места и я не потерял их из виду.




Самара – Санкт- Петербург – Тампере.
август, 2010г. - июль, 2012г.