Клад на Бобровом ручье

Бобровый ручей был замечательным местом с любой точки зрения. Зимой он практически не замерзал, потому что его струи настолько быстро сплетались и расплетались, что мороз просто не успевал их заморозить. Только возле мельницы, там, где был омут, появлялась наледь, по которой в лютые морозы семьи бобров, выбираясь из хаток, топали к воде, чтобы напиться. При опасности главный бобр хлопал хвостом по льду, и вся толпа, плечом к плечу, мчалась по направлению этой самой опасности. И горе тому зверю, который пытался поохотиться. Зимой бобры были совершенно непредсказуемы. После победы над врагом самые отчаяные бобры и бобрихи прыгали в воду, заплывали под лед, подальше от глаз родичей, где начинали размножаться.
Маленькие бобрята появлялись из нор где-то в апреле-мае. В одно прекрасное утро они, словно стадо бизонов, неслись к воде, куда и сигали с обрыва. Под водой у маленьких бобров, наконец, от холода открывались глаза. После купания на берегу их встречали остальные члены семьи, и сушили им шерсть энергичными движениями лап. После этого бобры всей массой двигались к давно облюбованному дереву, где и поедали его.
Летом здесь было еще веселее. На пару недель в июле неведомо откуда берущиеся лягушки заполняли его весь. Они одна за одной ныряли, напивались самой вкусной воды  - той, которая у самого дна, раздувались как маленькие зеленые пузыри, и их уносило вниз по течению. На бревне, перекинутом через русло ручья, часто сидела полурослик шести лет по имени Ксанка, и пыталась их "спасать". Она ловила сачком даже не пытающихся сопротивляться течению лягушек, раскладывала их в ряд на берегу, где лягушачьи пузыри постепенно сдувались, пуская водяные слюни. Сдувшись, лягушки по телам еще не отлежавшихся соседок двигались вверх по течению, чтобы снова попытаться добраться в то необозначенное на картах место, где Бобровый ручей встречался с какой-нибудь рекой.
В августе рыба, пытаясь добраться до дармовой мошкары, выпрыгивала из ручья на высоту человеческого роста, и, если ты можешь терпеть холодину ручья и не боишься щекотки русалок, то имеешь шанс наловить на уху буквально в несколько минут. Население Погребов в это время обычно брало болотные сапоги напрокат у пенсионера Сергеича, и практически за один день обеспечивало себя рыбой на целый год. После того, как рыбы наловит и сам пенсионер Сергеич, устраивался рыбный праздник, главный четверг года. Прямо на берегу Бобрового ручья разводился большой костер, на него водружался огромный котел, где варилась царская уха. По крайней мере, так ее называл скотник. Следующий день после праздника мог бы называться главной похмельной пятницей года, по крайней мере для нескольких погребян, но так, конечно, пятницу никто не называл. Страдальцев отпаивали бульоном из остатков ухи.
Осенью Бобровый ручей темнел, смурнел. Движение в нем на время прекращалось, и листья, летевшие с деревьев, укрывали его плотным ковром. Ближе к зиме движение воды возобновлялось, и листья уносило прочь и растаскивало по берегам. Там они сохли, мокли, слеживались в упругую массу, которая заплывала землей, и из-за которой берега становились все выше и выше.

Стоял месяц июнь. По берегу Бобрового ручья полурослик шести лет по имени Ксанка тащила за руку бабку Лукерью, тараторя:
- Там клад! Настоящий клад! Золото! Я видела.
Бабка Лукерья неверяще качала головой, но шла за девочкой. Наконец они вышли к изгибу ручья, докуда лес еще не добрался. Они встали на высоком берегу, и полурослик шести лет по имени Ксанка показала бабке Лукерье то место, где, по ее мнению, был затоплен клад, и, наверняка, Стеньки Разина. В воде отражалось солнце...