Имени Абая. Сборник стихов 2011-2012

Алексей Михеев

     ИМЕНИ АБАЯ
                Лирика 2011-2012

Закрывая этот том,
Я пущусь в скитанья.
До свиданья, милый дом!
Край мой, до свиданья!
За постой благодарю,
Жаль, пока не знаю,
Как я всё же сотворю
Этот путь к Абаю. 

Часть первая. Ода нынешнему времени


***
Хозяин леса в шапке медвежьей,
Пропахший приветливым дымом костров,
Теперь попадается реже и реже
Вблизи автострад среди редких стволов.

С ним запросто встретиться сможешь едва ли:
Дичится старик всех, кто вхож к нему в дом.
Его грибники прошлым летом видали –
Исчез, за собой навалив бурелом.

На шум выходить он из чащи не хочет:
Дороги закатаны всюду в асфальт,
А из маршруток над ними грохочет
Визгливо-попсово-шансонная фальшь,

И пахнет шавермой от мест остановок,
А вовсе не смесью коры и хвои.
От натиска кемпингов, платных парковок
Царь леса теряет угодья свои.

В местах, где его изгоняли усердно,
Туда, где был лес изведен вековой,
Он явится, сядет меж банок консервных
И козью ножку закурит с тоской,

Затем запоет, побороть горе силясь,
О том, что нигде ему нету житья.
А люди подумают: волки развылись.
Как странно! Почти в двух шагах от жилья. 

Ода нынешнему времени

Печальные танцы
Навек испарились впотьмах.
Исчезли красавцы
Со шпалами на рукавах.

Гремучею Летой
Их гнал разношерстный поток:
Под дуло – поэта,
Всех прочих – в один воронок.

Эпоха успеха
Сейчас на дворе, хоть убей!
Но в библиотеках
Всё меньше и меньше людей.

Там, сидя напротив,
Мурлыча дурацкий мотив,
Юнец-желторотик
Мне скажет, учебник закрыв:

«Погибшим солдатам
Не нужно уже воевать.
К чему о Двадцатом
Нам веке опять тосковать,

О прошлом талдычить
И вечно в соплях буксовать?
Полезнее вычесть
Из памяти, чем плюсовать».

Он не понимает,
Не чувствует, где тут подвох.
Увы, не бывает
На свете случайных эпох.

Подвергнутый порче,
До срока отправлен в спецхран,
Ты в зеркало зорче
Вглядись поскорей, Дориан!

Беда не прижала,
Черты – как святых образа,
Лицо моложаво,
Но старчески смотрят глаза.

Тогдашнее бремя
Милей было, даже губя,
А нынче и время
Едва ли полюбит тебя.

Не бьет и не давит,
Но главный изъян не избыть:
Оно не заставит
Всем сердцем себя полюбить.

Ни словом, ни кистью
Себя век не запечатлит,
Где азбучных истин
В сознанье у всех дефицит.

Он без вести сгинет:
Мандат на забвенье вручён.
И в ком ностальгии
Нет, тот навсегда обречен. 

***
Среди трухи и гнили
Вставали, запылясь,
Зевали, рты крестили,
Вчерашний дули квас.

Похожие на пугал,
Страшили видом свет.
Мышонком загнан в угол,
Смотрел на них рассвет.

Под  матерки и бредни,
Средь грязи и лузги
Был встречен день последний,
Как прочий из других.

Архангел на отбросы
Решил не тратить слов,
Допетривши, что к сносу
Морально мир готов,

На лоб надвинув каску,
К работе дал сигнал
И черной грязи вязкой
Вниз оползень погнал.

Не утруждаясь громом,
Покрепче дунул он –
И хлев, что звался домом,
Был без труда сметен.

Большая охота

Кто прожить старался не грешно,
Тот уже в убылых списках значится.
Человек, как редкий зверь пушной,
По лесам скитается и прячется.

Засветив поярче фонари,
С коими философ древний хаживал,
По опушкам рыскают псари,
Человека отпевая заживо.

Их при всем желанье не унять:
Злобствуют и дальние, и ближние,
Хоть на целый свет осталось пять
Или шесть подобных краснокнижников.

Прихвативши стаю злобных псов,
Оглашают воздух перебранкою.
Все вооружились до зубов:
Каждый с карабином и с берданкою.

Мечут искры хищные из глаз,
Взглянут – кругом голова закружится.
Человек боится лишний раз
Выдохнуть, чтоб вдруг не обнаружиться.

Чует он: облава там и тут.
Спрятаться, спастись ему ну где ж еще?
Кобелей науськают, найдут –
Ни в какой чащобе нет убежища.

Ни укрыться, ни залечь на дно,
Выстрелят, едва в бега он кинется.
И спасенье лишь ему одно –
Недоразвитым зверьем прикинуться.

Взвоет, зарычит он, заревет,
Рвать начнет зубами зверя хищного,
Напоследок на ухо шепнет:
«Я спасался». Ничего, мол, личного!

Чтоб по правде (тоже ничего),
Будет жертве мозг сосать из темени –
И охотник не убьет того,
С кем он одинакового племени.   

Отрывок

По ухабам мерзлый короб
Кости напрочь нам растряс.
Показал свой холод норов,
С вьюгою пустившись в пляс.

Тучи носятся, как стадо,
Поселив тревогу в грудь.
Мы давным-давно не рады,
Что собрались в этот путь.

Ты смотри, водитель, в оба,
Здесь с тебя главнейший спрос…
Нет, не слышит! Средь сугробов
Мельтешение берез,

Лес в кошмаре полусонном
Громко стонет тут и там,
В поднебесье похоронный
Развели вороны гам.

Буря воет, ветер вьюжит,
Гонит вдаль в кромешной тьме.
Нас какая ведьма кружит
На дорожном полотне?

Сбились мы на протяженье
Тысяча какой версты?
Страх до головокруженья,
И деревья, как кресты.

Жуткий скрип их, будто пенье,
Нас сопровождает в ад
Безо всяких изменений,
Как и двести лет назад.

Снежной прорвы ненасытной
Вечен злой, порочный круг,
И ни зги, ни зги не видно
Ни в себе и ни вокруг. 

***
Бить в колокол напрасно среди спящих.
Слова добра им вовсе не нужны
В эпоху, где объем купюр шуршащих –
Мерило человеческой цены,

Где правду прогоняют тумаками,
Как приживалку, норовя забыть,
А если есть добро, то с кулаками,
Способное до гибели забить.

Душа в сплошных системных неполадках,
Но никому не ясен этот вред,
И ангелы в зеленых плащ-палатках
Не явятся, чтоб нас спасти от бед.

Супермаркет

На витринах, как на грядках,
Изобилия хомут.
От тщеты и беспорядка
Нет спасенья никому.

Будто жалкий лист осинный,
В пыль расходуя свой пыл,
Каждый носится с корзиной
Без руля и без ветрил.

Божью волю в райских кущах,
Словно ценник, теребят
Те, чья жизнь давно не лучше
Маринованных опят.

Где вовсю желудку служат,
А кумир – жующий рот,
Больше никому не нужен
Откровенной правды мед.

При господстве вечной кассы
Выбор их не будет крут:
Неразборчивые массы,
Что ни скажешь им, сжуют.

Ими только вкус и правит
Из всех чувств. Пусты умы.
Хоть язык работой занят,
Но уста давно немы.

Завоеваны бесшумно.
Это тот – не этот свет!
И блажен тот муж разумный,
Что не ходит в их совет.

И от лиц, как  рубль, истертых
Будет лучше налегке
Убежать скорее к черту
С ветром в старом вещмешке.
___________

В мире скучной протоплазмы,
Как от язвы и чумы,
Отрекайся без боязни
От торгашеской сумы.

Унимая дрожь в коленях,
Обращая к Богу взор,
Уходи без сожаленья,
На холодный зимний двор. 

ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ВЕК

1. Накануне

Вьюга кромешная ночью над городом
Ведьмою кружится на помеле.
В лапах мороза становится холодно
Адмиралтейской державной игле.

Где сизым льдом покрывается воздух,
В мрачной, безжалостной, скользкой ночи
За паутиной на стеклах морозных
Бдят неусыпно одни палачи.

Заняты делом в ночь снежную темную,
В жизнь проводя государев наказ,
Шесть человек на всю Русь преогромную –
Преображенский кровавый приказ,

И, позабыв про иных уголовников,
Нижут воров покрупнее на нить –
Спешно доносы строчат на верховников,
Чтобы при случае в ход их пустить.

Не предвещает и утро хорошего!
У Исаакия пьяный галдеж.
Холодом распалены и взъерошены,
В тесном предбаннике к лестницам сплошь

Жмутся гвардейцы, от водки косые
И красноносые. День настает.
С новым рассветом вползает в Россию
Переворот. 

2. Фридрих II

Отбросив флейту, едет на парад,
Где будет утро проводить с пехотой.
Он оглядит надменно строй солдат
С отеческой ревнивою заботой.

Он этих обаятельных громил,
Как в парнике, выращивал годами,
Их пестовал и на убой кормил,
Дрессировал безвылазно в Потсдаме.

В чем, спросите вы, кроется тут прок –
В солдатики играть, себя забавить?
Он в том, чтобы на семилетний срок
Европу шустро на уши поставить.

Он в том, чтоб оголтело побеждать
И, будто бы ни в чем невиноватый,
О праве наций в письмах рассуждать
С Вольтером и Дидро запанибрата.

Кровавый любомудр из Сан-Суси,
Не знал неразрешимых он вопросов.
Был докою везде, где ни спроси,
В одном лице фельдфебель и философ.

Склевав врагов, как молодой орел
(Такое и в кошмаре не приснится),
Он дочиста Германию подмел
Своею накрахмаленной косицей.

Он выстроил по струнке весь народ
И выбивал дубиною сутулость.
Он знал: других в бараний рог согнет
Страна, то ныне перед ним прогнулась.

Офицер

В полдень Крым был войсками оставлен.
Жаром солнечным напрочь расплавлен
Белый камень в щербинах от пуль.
Плеск волны слышен неподалеку.
С минаретов взывают к пророку.
Крики чаек. Прогорклый июль.

Я шумам посторонним не внемлю,
Покидая горячую землю
В душный полдень у грязной скалы.
Жизнь проиграна с гибелью фронта
И морские теперь горизонты
Стали мне бесконечно малы.

Участь белого слишком плачевна.
Но полезен военнопленный
Тем, что жертвует пару сапог.
Больше пользы он не представляет,
И в расход его взвод отправляет,
Не давая умыть грязных ног.

Мертвецам безразлично, какими –
То ль обутыми, то ли босыми –
В Царство Божье придется вступать,    
А безусый чужой новобранец
Наведет на себя лоск и глянец
И начнет сапогами стучать.

Под сутулой и дряхлой чинарой,
Самогонным дыша перегаром,
Закурил самокрутки конвой.
И я чадом дышу никотинным.
Миг короткий мне кажется длинным.
Я пока не убит. Я живой.

Скоро с камнем, привязанным к шее,
Полной грудью дышать не посмею
И отправлюсь на самое дно,
Иль в песок закопают на дюнах.
Мне успеть бы всю жизнь передумать,
Стоя рядом с щербатой стеной.

Вздох любой перед смертью ценнее
Всего золота. Вряд ли успею
Насладиться я им до конца.
Всех счастливых минут я не вспомню
Перед тем, как противник накормит
Кашей пакостною из свинца.

День Победы

Смешно сказать, но мы не знаем,
Всей этой правды не поймем.
Для нас с Девятым долгим маем
Оставленный не связан дом.

Не мы на чемоданах спали,
Ташкент не нас в себя впустил.
Мы, может, что-то потеряли?
Приобрели? О тех, кто жил

И вдруг погиб – и сотой доли
Ничей язык нам не сказал.
Страна оправилась от боли,
И восстановлен тот вокзал,

Где выл двухлетка. Бессловесный,
Он голод описать не мог
И от особы неизвестной
Вцепился в сахара кусок.

Нас по ушам рассказ не лупит
В эвакуации детей:
Лапшу считали в жидком супе
И вымеряли, чья длинней.

Когда мне кто-то очень умный,
Очки поправив на носу,
Меня не слушая, вдруг шумно
Про Черноморскую косу

Начнет втирать, как искушенный
Премудростью седой стратег
(Войной не слишком обожженный),
Мол, зря остановили бег,

Мол, надо было гнать их дальше,
Сильнее досадить врагу –
Я слышу много всякой фальши,
Но возразить я не могу:
Что может знать какой-то мальчик
Про Брест и Курскую дугу?

Пока оправдывать готовы
Бесчеловечных и слепых,
Еще не раз раздастся снова
Голодных крик и бред больных.

Обречены на белом свете
Мы вновь перебирать старье.
Война гарцует по планете.
Кто остановит бег ее?

Допрос Жанны д’Арк

Кошон де Бове:
Более формально. В чем
Твоя логика, женщина?
Если ты говоришь ни о чем,
Я ведь вижу, что ты деревенщина.

Жанна:
Мне лгать грешно, ни в чем мне не слукавить.
А вы – мятежники насупротив небес.
Подумайте: потом кто будет вами править,
Коль Бог давно из вас исчез?

Кошон:
Побойтесь сами лучше Бога, ведьма!

Жанна:
Да с кем я говорю! Да вы – Князь Тьмы!

Кошон:
А лучше я сожгу вас, деточка,
Чтоб вы нам не тревожили умы.

Мерилин Монро

С пузырьком веронала в постели лежала,
Как в известном кино, белокурая бестия та же
(С одной только разницей, что совсем не дышала),
Упокоилась во всеобщем ажиотаже.
Лишь рассвет поутру начинал зубоскалить недобро,
На крыльце уже было полно разных олухов,
А меж них щелкал вспышкой судебный фотограф,
Добивая ее хлестким трассером сполохов.

Всем предстал ее нежный загар сочной кожицей с луковицы,
Как на меди густой выразительный четкий чекан,
Голубые глаза – безнадежно пустые две пуговицы –
Да примятая жесткой подушкой щека.
Этот образ поломанной куклы на снимках полиции
Всё еще не приелся и мутит мозги нам до сей поры,
Ибо девушки Барби с одними и теми же лицами –
По времени самые первые идолы детворы.

Юный отрок почти что с рождения
Белокурой арийки рисует в сознанье стандарт.
Напрягая прыщавое, скудное воображение, 
Он сквозь детство несет его, будто военный штандарт.
Остается он верен ему и на выходе в люди –
Зачастую одних лишь блондинок и тащит в кровать.
Он их вроде бы любит,
Но только не будет
Воскресающих спящей красавице губ целовать.

***
Когда ты мечту похоронишь,
Признавши судьбы перевес,
Надежда, беглянка, найденыш
Подаст молчаливую весть.

Смирясь с незначительной ролью,
В течение множества лет
Она просидела в подполье
И не выходила на свет.

Средь жизненной тщетной мороки,
Оставив привычный закут,
Приходит она в свои сроки
И входит, как лыко в строку.

Из всех тайников и отдушин
Она просочится, как дым,
И заиндевевшую душу
Согреет дыханьем своим.   

***
Давай убежим, здесь нельзя оставаться.
В прихожей заждались пальто.
Исчезнуть бесшумно не надо стараться,
Ведь нас не заметит никто.

Ты скажешь: нельзя, мы хозяева дома,
И поздний предутренний час.
Но здесь слишком много случайных знакомых.
Уйдем, обойдутся без нас.

Мы их развлекать, докучать им не будем:
Самим не до нас им, поверь.
Холодные улицы манят безлюдьем,
В парадном не заперта дверь.

Рассвет наше бегство оставит в секрете,
А ветер следы заметет.
Давай убежим, нас никто не заметит,
А тот, кто заметит, поймет.

У костра

Мы пересиливали дрожь,
Ночь у природы прикарманив.
Бил дробью бесконечный дождь
На лопуховом барабане.
С поляны каплями взашей
Прогнал он войско мурашей.

Река, раздувшаяся вширь,
Не совладала с берегами,
И залила собой пустырь,
Захлюпав, влага под ногами.
Под тентом в ночь сквозь влажный мрак
Горел единственный светляк.

С самой судьбой вступая в спор,
На протяженье полусуток
Горел утопленник костер
Средь океана неуюта.
Забыв палатки в рюкзаке,
Сидели мы, щека к щеке.

И за стеною темноты
Деревья виделись большими.
Моих пугалась баек ты
Про великанов и страшилищ,
Казалась форменным слепцом,
Закрыв от ужаса лицо.

Зарю совсем не торопя,
Хоть был конец дождю неведом,
Я успокаивал тебя
Вновь сочиненным хэппи-эндом,
А ты просила рассказать
Еще, чтоб не ложиться спать. 

И мне казалось: можно жить,
Пред будущим не лицемеря,
И пред суровою не ныть
Неотвратимостью потери.
Пусть ливень льет ночь напролет,
Брезент – защита от невзгод.

Казалось мне: на этот раз
К нам счастье явится вне плана.
Но всё равно костер погас,
А с ним навек исчезло пламя.
Костер погас. Лишь головня
Под сердцем тлеет у меня.

Поворот

Средь жизни бесцельного крошева,
Средь промахов, бедствий, забот
Ведь было же что-то хорошее…
Оно старый вздор зачеркнет.

Надежда не будет потерянной.
Во имя прекрасных минут
Забудутся годы безвременья –
Они без остатка уйдут.

Задышится легче – и вот теперь
Ты вспомнишь, как шел налегке
С капельными трелями, в оттепель,
С букетом фиалок в руке.

Восторгам преграды не виделось,
На крыльях парила душа,
И счастье, как облако, двигалось,
Предчувствием встречи дыша.

Помчавшись пришпоренной лошадью,
Ты видел, восторгом томим:
Она ожидает на площади,
С руки голубей прикормив.

Цветы, как и прежде, подаришь ты.
Она до сих пор тебя ждет,
Особ, ворковавших на варежке,
Отправив в дальнейший полет.

Мечта снова в явь воплощается,
На свет выходя из тени:
Она тебя вновь дожидается,
Лишь за поворот заверни!

И сердце отходит от наледи,
Тугою струною звеня,
 И то, что останется в памяти,
Дождется заветного дня.

Лебединая песня

Научи меня, ласточка хилая,
Разучившаяся летать,
Как мне с этой воздушной могилою
Без руля и крыла совладать.
О. Мандельштам

С обреченностью смертною
В схватке, будто в пике,
Песню, вслух недопетую,
В горсть зажавши в руке,

Как штурвал раскоряченный,
Потяну на себя
С силой, даром потраченной,
Свой удел не любя.

Это дело напрасное –
Совершать перелет
Чрез границу опасную
Бесконечных высот,

Где небесные пажити
Насмерть бьются с землей.
Что мне делать прикажете
С этой мертвой петлей?

Тихим хрипом придушенным
Свою песнь докричу,
В злую яму воздушную,
Как в могилу, влечу

На пределе старания.
Ибо дней испокон,
Кто запел, тот заранее
Будет приговорен. 

Ночь

Нынче закрой поплотнее окошко,
Чтобы к нам ветер не влез, лиходей.
Ночь желтоглазой сиамскою кош
Тихо крадется по души людей.

В Дантовом Рае святым не до жиру:
Очередной в поднебесье аврал,
В лифте воздушном битком пассажиров.
Чуешь? Опять пропадает сигнал.

Так в атмосфере парящие души,
Поналетевшие с разных сторон,
Радиоволны вибрацией глушат –
Смертных ничей не поет телефон.

Через прорехи листвы обветшалой
Слышится звук, одинок и зловещ, -
Цоканьем чьих-то копыт запоздалых
Стук каблуков, различимый, как вещь.

Ведьма-преступница сгустками дышит
Тайно в воде схороненных концов,
И катафалк с номерами на крыше
Вдоль по маршруту везет мертвецов.   

***
Мчится автобус, сквозь темень взяв скорый разбег
В час предрассветный от стен заводских оружейных.
Засветло за реку он совершает побег,
Темп набирая, пускаясь, как в пляску, в движенье.

Замысловато петляет, как заяц, маршрут,
Путая след по снегам с неохотой и ленью,
Где меж березок стоянки «Лукойла» плывут –
Красные стрелы, во тьму указав направленье.

Мчимся по стрелам. Проносятся мимо мосты,
Мимо – большой желдорпуть и огней отдаленные пятна,
Мимо – контейнеры мусорок, мимо – посты
Бравых гаишников в скользких жилетах салатных.

Мимо – рекордную справа отметил версту
Красный кирпич, заперев прохождение в дамки.
Как мураши, мы по эту. Остался по ту
Сторону лес, где стоят зазеркальные замки.

Им простоять и без нас до скончания лет:
Годы за вечные стены не примутся круто.
Вот незаметно явился молочный рассвет,
Местность за окнами  в ватман метелью укутав.

Вот и конечная. Пьяница в поручень бьет,
Сонно трясясь на ухабах, бутылкой пустою,
Голосом рынды на выход сзывает народ,
День возвестив выходной: воскресенье, шестое! 

Творчество

Лапшою многоразовой
Питался, злой и тощий,
И килограммы сбрасывал
Работой еженощной,
Чтоб ровней быть с поэтами,
Все пальцы прокурил,
Дерзил тому да этому
И сильно надурил.

Знакомцы с рангов табелью
Сто раз тебе твердили:
Не вылезай из штабеля,
Чтоб молотком не били,
Чтоб сдуру слова вредного
Не услыхать зазря,
Не нарушай заветного
Ты принципа гвоздя!

А вылезешь – не скроешься
От тех ударов рьяных,
Что часто ниже пояса
Наносят графоманы
(Хоть и в одно касание,
Но, главное, не мимо)
На вечных состязаниях,
Где нет незаменимых.

Ты ходишь озадаченный
Под постоянным прессом,
За рифму поудачнее
Расплачиваясь стрессом
И кучей бед несчитанных,
Которых полон рот,
За каждый неожиданный
Свой словооборот.

У депрессии всё ближе ты:
Куда ни ткни – обида.
Живешь лимоном выжатым
На грани суицида,
Дышать давно не хочется,
На свет рассвирепел…
Но в том издержки творчества,
Чего же ты хотел!

Плакат

Словно наважденье, он повсюду!
Как тупой, бессмысленный повтор,
Кандидат глазами барракуды
Снова просверлил меня в упор.

Со своим призывом двинуть в стойло
Он глядел на нас еще вчера,
Старый верноподданный «Лукойла»
И прилежный (м)ученик «ЕдРа».

Видом всеобъемлюще-огромен,
Телесами – форменный Ваал,
Нынче он висит на каждом доме,
Испохабив стены, как вандал.

Маленькие щучьи незабудки,
От которых некуда бежать,
Так кристально-пристальны, так чутки…
Вряд ли им решишься возражать!

Пусть ты эту власть ругаешь часто,
Только с ним не больно пошалишь –
Под прицельным взглядом на участок
В нужный день как милый побежишь,

Страхом подгоняемый тоскливым,
Чтобы с остальными в унисон
Выполнить каприз властолюбивый
И затем забыть, как страшный сон.

Специально нанятые люди
Баннер снимут – весь на этом сказ!
К счастью, скоро мы о нем забудем,
Но не позабудет он о нас

(В голове мысля заколобродит,
На весь мозг распространяя гнет),
Сядет в кресло с думой о народе
И домой без думы не пойдет.

Девочка
А. Белёнову

В автобусах нет места горечи:
Страдай, но только неподробно.
У матери рука, как поручень, -
Высок, хвататься неудобно.

Когда лицо мелькает девичье
Сквозь туловищ чужие кучи,
Ты видишь: прячет ужас беличий
За взгляд прицельный и колючий,

Не влезешь с жалостью бестактною!
Подобное и раньше видывал,
Причем не раз, не два. Но так она
Пряма, что сам бы позавидовал

Осанке, что далась не танцами,
А грубыми тычками сзади.
Их, безбилетных, первой станцией
Кондуктор непременно ссадит.

И вот по направленью к паперти
Дорогой тягостной и длинной,
Вприпрыжку семеня за матерью,
Еще прямее держит спину.

Нас обстоятельства не милуют:
Другим чужие беды малы.
Но в чью-то память нерадивую,
Как в объектив, она попала:

И голова с косою длинною,
И бровки, собранные в тучу
Над переносицей орлиною,
И царский род сквозь взгляд колючий.

Хоть мало истинной романтики
В предназначенье вечно бедствовать,
Но вот пошитой предкам мантии
Всё время надо соответствовать.

Людей, как птиц, рогаткой раненых,
Которым только ветер – транспорт,
Судьба гоняет по окраинам
И не заглядывает в паспорт.

Они, как муравьи на глобусе, -
Ненужный, в сущности, довесок.
Но эта девочка в автобусе –
Она в изгнании принцесса.
 
***
В мир едва войдя, полетом
Грезит каждый из людей:
Глупая земля – чего там!
Небо нам всего милей.

Но с другими нету сладу,
Потому что наперед
Каждый знает, как нам надо,
И диктует свой подход.

Стали злы и неотвязны
Люди – хуже, чем враги!
Скоро, чувствуешь, увязнешь
В их намереньях благих,

И предстанет беспросветной
Жизнь во всей своей красе…
Так вот, тихо, незаметно
Мы становимся, как все. 

МОНОЛОГИ

1. Монолог разочарованного фаната

Славы в мире нет пошлей.
Я реветь готов с досады:
Все герои прошлых дней
Оказались просто гады.

Замаралися они –
Прямо Господи помилуй!
Все с изъяном, где ни ткни.
Тот – ходок, а тот – педрила,

Этот – жалкий наркоман,
Доторчавшийся до ручек,
Махариши – шарлатан,
А Джон Леннон – подкаблучник,

Ницше – на голову плох,
Доктор Фрейд – калечил души.
Что ж я верил им, как лох,
Отчего слова их слушал

И в неправде, как в золе,
Извозюкался до срока,
Если нету на земле
Беспорочного пророка?

Вот и вывод: самому,
Значит, надо напрокудить,
Чтобы к слову моему
Все прислушивались люди.


2. Монолог пикапера

На улицу лишь выйду из дверей –
Очередной объект, будь я неладен!
Я вижу женщину, я снова царь зверей –
И труд меня обуздывать накладен.

Немедленно я подкачу к мадам,
На ход ноги начну грузить умело.
Я до сих пор резов не по годам,
А в том, что староват, мне нету дела.

Пусть я давно в преклонной седине
И многократный многодетный папа,
В бездействии закиснуть – не по мне.
Я изучаю ремесло пикапа.

Стараюсь одеваться помодней,
Чтоб выглядеть, как настоящий мачо.
Хоть надо мной смешно моей родне,
Я всё равно не упущу удачу.

Эй, дамочки! Скорей доверьтесь мне.
Не разбегайтесь, поимейте совесть:
Бежать с такою пряжкой на ремне
Мне трудно – он придал штанам весомость.

Запнувшись деревянною ногой,
Я грохаюсь на радость всем прохожим.
Девчонки не хотят дружить со мной:
Они, видать, реакциями схожи.

Но, главное,  надежды не терять
Настигнуть хоть одну. Успехи были.
Нет, я не вру! Тому назад лет пять.
Тогда еще я оставался в силе.

Мы, ходоки, давным-давно в ходу,
На нас вовек не оскудеет мода.
На днях я к венерологу зайду,
И он меня поздравит с Новым Годом.





Часть вторая. Предчувствие гражданской войны

Поколение

Мы думали: вот и настала пора!
В теченье последних недель
Мы ждали весны. Нам пели ветра,
И щеки лизала капель.

Нам солнце подмигивало из-за туч,
А луч его был, как пароль,
Но заморозок оказался живуч
И вскоре капель поборол.

Едва наступил отчаянья час
И радость сменила беда,
Тогда голоса самых умных из нас
Пошли по нестройным рядам:

«Весны вам хотелось? Да как бы не так!
Терпите еще десять лет.
Не сплясывайте – попадете впросак,
От глупостей ваших – лишь вред!

Синоптики врали: прекрасный зюйд-вест
С холодной не справится мглой.
Он не доберется до тутошних мест,
Пугаясь медвежьих углов.

Мы раньше могли заступать за черту,
А нынче силенки не те,
И глупо надеяться на теплоту
Родившимся в мерзлоте». 

***
Как голова весь день болит
С похмелья после ночи пьяной,
Так бремя власти тяготит
Состарившегося тирана.

Затравленно смотря окрест,
Он это бремя скинуть хочет,
Но обречен таскать свой крест
Тяжеловесных полномочий.

Нет, он совсем не ожидал,
Чтоб жизнь так медленно тянулась!
Металл из голоса пропал,
В плечах – позорная сутулость,

Рука уже не так сильна…
С годами чаще он рискует
Дать слабину, хотя страна
Совсем не этого взыскует.

Стране потребен полубог,
В сраженьях Марс, в искусствах цензор,
Орел средь остальных сорок,
Не кроткий Август – грозный Цезарь!

Вот был бы кто-нибудь под стать,
Рефлексий чужд и сожаленья,
Способный палкой управлять
И пряник дать по мере рвенья,

Чтоб говорил, как кот Баюн,
Но выглядел отнюдь не трусом,
А взгляд его метал перун
На несогласных с верным курсом…

Чинуш осматривая рать,
Он блеклым взглядом долго водит:
Кого преемником избрать?
Ни тот, ни этот не подходят.

Так, размышляя день за днем,
Он делает несложный вывод,
Что только лишь на нем одном
Останется сограждан выбор,

Погнутый поправляет нимб
Слегка дрожащими руками
И вновь плетется на Олимп,
По полу шаркая шагами. 
 

Предчувствие гражданской войны
(Рождественское)

Под вечер в доме раздается скрежет:
Рождественский канун всегда суров.
Везде кромсают, колют, рубят, режут,
Салатики шинкуя, как врагов.

Рубая продуктовую ораву,
Смахнув следы испарины с бровей,
Сооружают винегрет кровавый
С гремучей мешаниной оливье.

У всех задача: за столы усесться,
Где, рюмками и вилками звеня,
Устроить вновь побоище младенцев,
Жестокий хруст на свет произведя.

Шеренгою сидим по стойке «смирно»,
А рты жуют исправно, как завод.
Нам пятый раз магнитофон настырный
Играет хит, заезженный за год.

С бокалом каждым мы сильней глупеем.
Мысль светлая опять нейдет на ум.
Скорей закройте окна поплотнее,
Чтоб посторонний не добрался шум!

Тревогу водкой с коньяком врачуя –
Надежнейшей из всех анестезий,
Мы, будто под наркозом, и не чуем,
Что беды у дверей стоят вблизи.

Они с неотвратимостью чекистов
К нам явятся и примут в оборот.
Коль есть ружье, то неизбежен выстрел,
В свой час оно его произведет.

Тому конкретный срок уже назначен.
По головам пройдется булава.
Горящий перст у форточки маячит,
И на стене написаны слова.

Давно с веселья испарилась радость.
Заречься б от него, как от сумы!
Но мы упрямо повышаем градус
На пиршестве в преддверии чумы. 

Роману Юшкову

Отдай истории на милость,
Как шпагу, прошлых бедствий груз.
Места вполне определились:
Кто друг, а кто обычный трус.

Для пьесы нет большой потери,
Что ныне кто-то не у дел.
Сидеть соскучившись в партере,
Народ зашикал, загудел.

Его пока неясный ропот
Уже приличьем не стеснен.
Кого же первого галопом
Со сцены выгонит он вон?

Оскал его улыбки страшен,
На чушь реакция быстра.
Глядишь – и головней замашет
С Сенатской площади костра.

Он стерпит всё, неправды кроме,
И потому поверит нам,
И примет в братство не по крови,
А по дерзаньям и делам.   

Нашим правителям

Народу – море разливанное.
Толпа бурлит, как кипяток.
Пришли событья долгожданные,
Годам безвременья итог.

Москва до основанья залита
Второй людской Москва-рекой.
Ей наплевать, что вновь вы заняты
Неправдою и клеветой.

Напрасно в СМИ вы нас полощете.
Со лжи купонов не настричь.
Жизнь – только на Болотной площади,
Болото – всё нее опричь.

Пока свои творите гнусности,
Коль с вас их станется творить!
Есть мера подлости и трусости,
Ее уже не преступить.

Я вижу (вряд ли будет иначе,
Мне не соврут мои глаза):
Настанет час – и вас не выручат
Ни мент с дубьем, ни автозак.

Инженерам человеческих душ

В подобострастье зная толк,
Запрятав истину в карман,
Газетчиков отважный полк
И каждый важный графоман

Твердят докучливо одно
И составляют чинный хор,
От коего в глазах темно,
Заполонив собой простор.

Завет «Пока живешь – служи!»
Себе твердили вы не раз.
Бывают хуже всякой лжи
Те граммы правды, что от вас.

В сообществе слепых кротов
Елей царям сподручней лить.
Увы, властители умов!
Вы складно научились льстить.

У хора жалких подпевал
Солистов верный есть запас:
Кто только вам не подпевал
Из тех, кто встарь покинул нас.

Уже, однажды присмирев,
Сдержав аккордный свой напор,
Сидит Высоцкий на игле
И после смерти до сих пор.

Узнав, что ваш эфирный монстр
Стрижет купоны с них порой,
Повторно б вынесли свой мозг
И Башлачев, и Виктор Цой.

Зачем зазря душой кривить?
Проведав, в чем же ваша цель,
Сам Александр Сергеевич
Погнал бы снова на дуэль.

Средь трупов, хуже воронья,
Друзей вы ищете окрест,
Подладив даже под себя
Кормильцевский крамольный текст.

Да, с вами всякий, кто не трус!
Я оценил такой размах.
Какой еще козырный туз
Припрятан в ваших рукавах?

В том будет ли надежный прок,
Оправдана ль такая прыть,
Коль стащен фиговый листок,
Чтоб вашу наготу прикрыть?

Их всех в гробах перевернет
Не раз – но их еще прочтут,
А разложением несет
От вас, пока живущих тут.

***

Пусть себя веду я осторожней,
Всё же очень напрягает слух
Постоянный спор пустопорожний
Надоедливых народных слуг.

Это люди в целом неплохие,
Только с ними ладить нету сил.
Большинству не подаю руки я,
Остальным и кланяться забыл.

Выпадаю мысленно в осадок,
Глядя, как, галдя наперебой,
Все кругом грозятся, что порядок
Наведут поганою метлой,

Пыжась, принимают вид суровый –
Всякий прут из леса в ход идет!
Мы метлой обзавелися новой,
Но она по-старому метет.





МОНОЛОГИ

1. Напутствие молодому новобранцу нашистской ячейки

Озадачься ясной целью
Пользу обществу принесть.
Не дави клопа в постели,
Просыпайся ровно в шесть.

Посылай безделье к черту,
С толком время проводи.
Чаще занимайся спортом,
А в театры не ходи.

От спектаклей нету прока,
Только пухнет голова.
Там мозгам одна морока:
Всё слова, слова, слова…

Без сторонней укоризны
В телевизор пяль глаза,
Ибо учат оптимизму
Нас эстрада и попса.

Не читай макулатуры.
Книжки – вздор! Смотри кино.
При отсутствии цензуры
Думать лишний раз грешно.

Вот те библия, товарищ,
Конституция страны
(На углу прохожим впаришь:
Эти книжки всем нужны).

Прочие творцы-поэты
Тяжелы, как кирпичи,
Окромя брошюрки этой.
Наизусть ее учи!

Соберешься с кем гурьбою
Выпить – зря не трать мозги:
Под гитару пой не Цоя,
А любимый всеми гимн.

Там не важно знать аккорды.
Знай старайся, напевай.
Что, слова не помнишь твердо?
Рот бесшумно разевай.

Данный способ всем поможет.
Посильнее рот открой.
Что-то, может, и положат
В этот рот широкий твой.

Это нужные привычки,
Забывать их не рискуй!
В каждой бочке стань затычкой,
Активистом по свистку –

И в себе откроешь новый
С удивлением талант:
Будешь ко всему готовый,
Бодрый, как официант.

Так коломенской верстой
Ты с салфеткой всюду стой,
Бди и жди звонка-приказа
День и ночь, как часовой,

И люби не дев грудастых,
А премьера и страну.
С этим всё, надеюсь, ясно?
Мы найдем тебе жену. 

2. Монолог русопята

На пакостных жидов глядеть тоскливо.
Мысля кипит в рассерженном уме:
Сидит в Кремле кагал их нечестивый,
А вся Россия – по уши в дерьме!

Чтоб перестали воровать и грабить
И русским людям не мешали жить,
Составом их одним пора отправить
На «Белый лебедь», рукавички шить!

Но, где ни плюнь, везде у них прикрытье:
Поганый сионистский капитал
Проник повсюду, задушив развитье,
И потирает руки злой кагал.

Торжествовать осталось им немного.
Придет пора: в столице, как и встарь,
Во славу Рода, Велеса, Даждьбога
Опять воссядет православный царь.

Засильем либералов озадачен
И к мерам устрашения готов,
Он хлесткою нагаечкой казачьей
По спинам пробежится всех жидов.

Теперь скажу вам честно, без обмана:
Есть у меня в запасе кандидат.
Его зовут бульдозерист Романов,
Он голосист, сам черт ему не брат.

Мы с ним давно встречаемся в пивнухе
И там ведем дебаты под беляш.
Там не жужжат над нами даже мухи,
Поскольку понимают: этот – наш!

До марта с ним общались мы душевно,
Совсем никто не мог нам насолить!
И сохранялись наши отношенья,
Пока престол не начал я сулить.

Я говорил: мол, надо ради долга
Перед страной, мол, стон по всей земле…
Романов мой отнекивался долго,
А после засветил мне по скуле.

Ему лицо я превратил в палитру
(Я тоже ведь не мямля и не трус),
Но через месяц, выпимши пол-литру,
Мы сгладили создавшийся конфуз.

Мне твердо (ну ни дать, ни взять – оратор!)
Пообещал он, свой кусок жуя,
Что непременно будет император,
При нем министр культуры буду я.

Он говорит, что не имел охоты
Принять бразды, а нынче он готов.
Так все подробности переворота
Мы обсуждаем до восьми часов.

Мы с ним во всём согласны – просто чудо!
Союз наш никому не разделить.
Мы строим планы дерзкие, покуда
За дверь он не выходит – позвонить…

Он с кем-то может долго там трепаться,
Но всё же возвращается назад.
Нет, мы не будем трудностей пугаться.
Мы в Кремль придем – и сдохнет супостат. 

3. Мантра трусов (исполнять хором)

Нас пугает жуткий Запад,
Нас пугают цвет и запах…
Все мы выпали в осадок
В тишине своих квартир.
Мы не смотрим телевизор:
Это вредно организму.
Всем знакомый нам провизор
Телевизор запретил.

На душе опять осадок,
Мерзопакостен и гадок:
Ну, как смоет весь порядок
Помаранчевой волной?
Нам нельзя такой сценарий,
Что пытаются нам впарить.
Ведь хотят поставить, твари,
На колени край родной!

Спят и видят ведь, уроды!
Это просто антиподы.
Ими сеянные всходы
Нынче дали буйный цвет.
Нам противно и досадно:
Им, злодеям, не накладно
Утащить страну обратно
На десяток долгих лет.

Страх ползет под холку, склизок…
Знать, конец державе близок!
Включим, что ли, телевизор?
С облегченьем видим: наш!
С мужеством нечеловечьим
Говорит с трибуны речи,
Перед нами бисер мечет
Под военный грозный марш.

Лучше в мире нет отрады!
Видя, как рулит парадом,
От восторга дружно рады
Мы «виват» ему кричать.
Наш кормилец и надежа!
Вожжи подтяни построже,
Надавай врагам по роже.
Не спасуй, не подкачай!

Успокой повторно, что ли,
Нас в сиротской нашей доле.
На твою святую волю
Скромно уповаем мы.
Для тебя все эти крики.
Присягнем тебе, владыке.
Ты наш сокол ясноликий
Неуламываемый!

БЛИЖНЕВОСТОЧНЫЕ ЗАРИСОВКИ

1. Афганский ди-джей
              Виталию Калашникову

На мрачных улицах Кабула
Ночь в покрывало завернула
Дома и лавки. По углам
Собаки песнь свою заводят,
Луна безжалостная всходит,
И звезды в мрачном хороводе
Кладут итог людским делам.

Кого сегодня пристрелили?
Кого опять в расход пустили?
Дворы холодные молчат.
Секрет они не разболтают.
Лишь часовой шаги считает,
На звезды смотрит и зевает,
И пить идет зеленый чай.

Сегодня в караульной лавке
Друган, сидящий на пол-ставке,
Ему нальет и сообщит,
Что службы здесь сторожевые
Вновь услыхали позывные.
Опять ребята озорные
Врубили европейский хит.

Шайтаны, Иблисовы дети!
Дорвались всё ж таки до сети,
Ничё для них святого нет!
Но, к счастью, Талибан не дремлет,
От выродков очистит землю,
Тех, кто законов не приемлет,
Покрошит в мелкий винегрет.

Пока трепались в караулке
Два друга, в темном переулке
Мелькнуло черное пальто:
Во рту окурок сигареты,
А на конечностях штиблеты,
В карманах старые кассеты.
Он по профессии – никто.

Был день его весьма тяжелым:
Искать фанеру для танцпола,
Ох, непростое ремесло!
С бумажкой, заменившей паспорт,
Прождал он контрабандный транспорт,
Хитер, как лис, и шустр, как аспид.
Ему сегодня повезло.

В подкладке схоронил он тайно
Альбом последний от «Рамштайна»
И пару-тройку Бритни Спирс
(Был щедро этот груз оплачен).
Хоть оказался день удачен,
Он страшно фактом озадачен,
Что нынешний премьер-министр –

Так сообщили по секрету –
Бродягу сжить готов со свету
И сумму круглую сулит
Лишь за одну его поимку.
По городу уж ходят снимки…
Но он с опасностью в обнимку,
Как с верной женщиною, спит.

Ему не привыкать к облавам.
По всей стране о парне слава!
Давно он сделался звездой.
Ниспровергатели устоев
По праву видят в нем героя,
И, занятый своей игрою,
Ди-джей готов забыть порой,

Что он живет назло шахидам,
Что жизнь его кошмарней СПИДа.
Ему на это наплевать,
Он при любой погоде будет
Таскать попсу на радость людям
И средь своих суровых буден
С режимом черным воевать.


2. Революция

Страна – сплошной форпост.
Разбитые авто.
На стенах - во весь рост
Портреты айатолл.

На улицах пальба.
Опасен каждый шаг.
Веселая толпа
Сжигает чей-то флаг.

Каменьев артобстрел
По окнам министерств –
Лишь ранний беспредел,
Предвестье новых зверств.

А те, что долго тут
Толпились у руля,
Отчаянно бегут,
Как крысы с корабля,

Но из больной страны
Недолог их исход:
У первой же стены
Определят в расход.

Ворота на замке,
Но разнесен амбар.
Идут, рука к руке,
Палач и санитар.

Их за собой ведет
Случайный мракобес,
И превращен народ
За сутки в злобный плебс.

И это на года
Продлится время бед,
Почти что навсегда –
На сорок долгих лет.

Чем жестче был зажим,
Тем хлестче путы рвут,
И в мире нет пружин,
Что по рукам не бьют.

И мысль берет порой:
Что, если срок придет
И этой же струей
На севере пахнет?

3. Американцам

Как совесть не выжгли вам отовсюду
Сгоревших домов угли!
Для вас без добра не бывает худа,
Вы сделали, что смогли.

Единоверцы друг в друга целят,
Кругом смута и кутерьма.
Не ужасайтесь! Вы сами хотели,
Чтоб мир сошел с ума.

***
День безмятежен, чисты небеса.
Необъяснимая эта краса
В душу войдет тебе – тотчас ты сам
Станешь добрее.
Вспять отступают от нас холода.
Плавится лед, остается вода,
А неурядицы, даже беда –
Только на время.

Чуешь? Повсюду сегодня весна.
Ласточки бьются в квадрате окна.
Сердце дрожит, как тугая струна,
От предвкушенья.
Будут прогулки до самой зари,
Вновь побегут – в оба глаза смотри! –
Ветки деревьев, кусты, фонари
В общем движенье.

Глянь, вот она в тихом блеске огней.
Белое платье надето на ней.
Этих часов, этих ласковых дней
Нету дороже.
Больше не нужно сидеть взаперти.
Двери открыты, скорей выходи!
Пестрые улицы ждут впереди.
Здравствуй, прохожий!

Ларисе Шаталовой

По прошествии дождей
В солнечной саванне
Для животных и людей
Края нет желанней.
Отдыхают толпами,
Пощипав траву,
Мулы с антилопами.
Это наяву.

Жарко, хоть в песок вались,
От такой Нирваны!
Вы досюда добрались
С поздним караваном.
Расплатившись наскоро,
Ваш погонщик принялся
Тюфяки затаскивать
На этаж в гостиницу.

День нежданными был полон
Выходками, встречами.
Отдыхая под балконом
На террасе вечером,
Вас друзья подначили
И немедля весело,
Увлеченно начали
Делать фотосессию.

Выбрав место тихое
Под тенистой пальмою,
Разыгралось бликами
Ваше платье бальное.
Щелкал фотоаппарат,
Время кадром мерялось,
Счастье множилось сто крат,
И в беду не верилось.

Ничего от тех утех
Больше не осталось:
Отпуск вскорости истек –
Снимки мне достались.
Я смотрю на них порой,
Иногда до полдника,
Чтобы справиться с хандрой,
Вдохновясь на подвиги.

Я готов (Скажу как есть,
Верьте же поэту!)
Постоять за Вашу честь –
Жалко, шпаги нету.
Но, идеей обуян,
С ручкой лишь – и ладненько! –
Снимок с видами саванн
Сохранивши в ладанке,

Сев на стул, как на коня,
Буду Вам стихи писать,
Полня их день ото дня
Силой кипарисовой,
Пальмовой, сандаловой…
Наварю, как кашицу,
Напложу их – мало Вам
Точно не покажется!

Ранняя ностальгия

Я осажден воспоминаньями,
Многоречивыми, бескрайними.
Они толпой стеснили грудь
И час за часом кряду, день-деньской
Свое оспаривают первенство,
И не дают передохнуть.

Платком махая краю нашему,
Я знаю: не с кого мне спрашивать.
Едва ли кто-то виноват,
Что, убежав на этом поезде,
Я буду всюду, но уже не здесь,
Поскольку ходу нет назад.

И у кого искать мне жалости,
Когда из тех, кто разбежалися,
Здесь друг последний всё же есть?
Ему сжав руку на прощание,
Я говорил не «до свидания»,
А «может, свидимся – Бог весть».

В часы отмерянные, поздние
Под перестук колес за поездом
Пропал последний поворот
И проложил черту за далями,
Где пермские леса печальные
Укрылись в зеркалах болот.   

ГАМЛЕТ

1.
Жизнь, право, странная игра.
Не усладительна. Надрывна.
Я был наивней школяра,
Жил, как во сне бесперерывном.

Пусть с этим сладеньким  житьем
Простился я без сожаленья,
Но пробуждение мое
Не послужило исцеленьем.

Придворных лицемерный хор,
Вранье участливого дяди –
От них тошнило с давних пор.
Всё думал я: с чего же ради?

Но вскоре осознал я нрав
Всех наших макиавеллистов:
Их суесловие – игра
Почище пафоса артистов.

Я осерчал вконец, словам,
В которых смысла нет ни грана,
Вдруг объявив войну, и сам
Сражаться начал неустанно.

О, бессердечье правоты!
Кидаясь в мщенье, будто в море,
Достиг последней я черты
И без конца с собою спорил.

Я был смешон и оголтел.
Горя бессмысленной отвагой,
Невинных многих я задел,
Без устали махаясь шпагой.

Я вел себя, как злобный зверь,
Тела бросая в грязь компостом,
Покуда в Рай не запер дверь
Сообразительный апостол,

Пока не заработал Ад,
Из мертвых делая окрошку…
Жизнь, право, все-таки театр,
Где смерть совсем не понарошку.

2. Песня Офелии

Все голоса протестуют –
И вследствие этой причины
Все голоса не правы.
Мерзавцы всегда торжествуют,
А ты, принц, берешь не по чину,
И в плен забирает лукавый.

Но ты просто будь, принц  Датский,
Со всеми, один против всех.
Пусть нрав у тебя дурацкий,
Но этой отнюдь не грех.

Этим миром командует зло.
Нету правды ни в ком.
Отболело, ушло, уплыло.
Поступай! И не будь дураком.

Сизифов труд

Много лет, крутясь, как белка,
Не гордясь размером стажа,
Добываю я копейку
Для строки, что кровью нажил.
Я стихи несу в журналы,
Где любой завлит, как барин.
Я плачу – и слышу: «Мало!
Очевидно, вы бездарен».

От словес жестокосердных
Не убавилось хотенья.
Снова стих кую усердно,
В штабеля сложив творенья,
Самолюбие ласкаю
Видом этой странной массы
И таскаю их, таскаю…
Только строчки – мимо кассы.

И достойно сожаленья,
Как я этой дурью маюсь.
Иногда придет прозренье,
Что напрасно я стараюсь.
Покупатели товара
Под названием искусство
Не прочтут стихов и даром,
Не похвалят их изустно.

Нет просвета в жизни серой,
Хоть завойся от бессилья!
Отчего ж других примеры
Жить меня не научили?
Ведь хамили же поэтам
И нигде не принимали.
Мартин-идены на этом
Не один хребет сломали.

Признаю, вполне быть может,
Что удачи мне не встретить,
Но повтор, один и тот же
Из столетия в столетье,
Пошлый, нудный, незавидный,
Вечный, глупый, постоянный,
Говорит всем: очевидно,
Что художники – болваны.

Вот бы множить им финансы,
Взявши курс на распродажу,
А не сочинять романсы
И не малевать пейзажи,
Век (и без того недлинный)
Тратя с этакой обузой…
Нет! Опять поют, кретины,
Всё про музу да про музу.

Я по праву пустобреха
Вывести мораль посмею:
Или ты боролся с веком,
Иль ему подставил шею.
Ты расплатишься безгласьем,
На чуть-чуть продливши путь.
Если с веком ты в согласье,
Про бессмертие забудь.

Визит с того света

Не пообщаться нам (боюсь,
Что смерть отнимет этот шанс),
Но в час назначенный явлюсь
На спиритический сеанс.

И расскажу правдиво я,
Что там, по сути, как и здесь,
Что там такая же фигня,
Ничем не лучше здешних мест.

Там так же лупят голубых
И кости моют за глаза,
И убежденно бьют под дых
Того, кто лишнее сказал,

С большой охотою берут,
Не отдавая ничего,
И дружной сворой нападут,
Как здесь, всегда на одного.

Пока одни там спину гнут,
Другим – амброзия и мед.
Там возвращения не ждут
Существ, отправленных в полет.

Там слабых никому не жаль,
И завтра то же, что вчера,
И от заботы не сбежать
Людей, желающих добра.

За их намереньем благим
Один скрывается расчет.
Друзья там хуже, чем враги,
И оттого к врагам влечет.

Везде вранье, и посему
С ревизией по небесам
Пройдись – не верят никому:
Ни херувимам, ни чертям.

Ты закоулков не найдешь
Где б кто-то стал тебе, как брат.
Ты в ту же лужу попадешь,
Повтору новому не рад.

На грабли наступив опять,
Ты в том огне не сыщешь брод.
Подумай: стоит ли менять
Несчастный этот свет на тот?

Мой мог бы задержаться дух.
Спасибо, кто меня вернул!
Но мне пора: поет петух,
А опозданье там – прогул.

И так по утренней заре,
Чтоб больше душу не травить,
Уйду из ваших прахарей
И поскорей вернусь в свои.



ГЕРОЯМ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА

1. Аустерлиц

Про то в газетах не писали
(Кто б допустил такой подвох!),
Как пушки в хлябях увязали,
Как конный транспорт передох.
На спины взгромоздив лафеты,
Французы вдаль ползли толпой,
Передавая эстафетой
Друг через друга ропот свой.

Переборов трех дней усталость,
Их вождь глядел поверх голов
В ту сторону, где простиралась
Равнина с пятнами костров
(Их жгли среди замерзших пашен),
И в смутном зареве огней
Он был потусторонне-страшен
От черных утренних теней.

Он слеплен был из света с тенью
(Где грань меж них, никто не знал)
И над полков нагроможденьем,
Как некий демон, нависал,
Был черно-бел без всех оттенков,
Без бликов, без полутонов,
Как света луч во мгле застенка,
Как потрясение основ.
Он был дитя грозы мятежной,
Всех связанных с ней изуверств,
И возвращеньем силы прежней,
Что ставит грозам вечный крест.
Он брал погибель, как повинность,
Что люди преданно несли.

Простить такую половинность
Монархи мира не могли.

________________________

Объединясь, как семь героев
Насупротив стовратных Фив,
Простив друг другу неустрои
И все недавние грехи,
Из прорвы прочих коалиций
Затеяв ту, где больше всех,
Монархи порешили биться
И слепо верили в успех.

Дела ни шатко шли, ни валко:
Согласья не было меж них.
Что ни проблема – перепалка,
Что ни вопрос – раздрай возник.
Меж тем полки маршировали,
Ругая глупый свой удел,
И дипломатов проклинали
Среди невнятицы тех дел.

Соединенье русских с Маком
Пришлось на время отложить.
Был Мак разбит французом с маху.
Монархи начали тужить.
От пораженья всех избавить
Сумел единственный заслон,
Что второпях успел поставить
Грузинский князь Багратион.

Пехота сдерживала натиск,
Прикрыв собой отход назад,
Пока Кутузов, в Польшу пятясь,
Спасал измученных солдат.

______________________

Под Славковом, что к Вене ближе,
В виду шенграбенских высот
Он дал сражение престижа,
Чтоб скрасить тягостный отход.
Не погрешив противу правил
(Хоть были ставки высоки),
На поле боя он расставил
В порядке шахматном полки.

Едва был дан сигнал, пехота
С веселым гиканьем гурьбой
Пошла в атаку на высоты
Под пушек ругань вразнобой.   
Раздавленным горохом спелым
Внезапно треснула картечь,
И яростно труба запела,
Погнав бойцов французам встречь.

Пехота шла к заветной цели,
В запале не сочтя смертей.
В ловушке авангард, обстрелян,
Лишился разом двух третей.
Все бестолково заметались,
Роняя наземь кивера,
И в общей панике смешались
Крик страха с возгласом «Ура».

Атака завершилась глупо –
Редут врага остался цел.
Солдат, не превращенных в трупы,
Француз спокойно брал в прицел.
Штандарт поломанный свалился
В изрытый сапогами снег,
И победительный сменился
Напор постыдным бегством всех.

________________________

Мы в бородинских переплавках
И средь пожарища столиц
Еще не раз помянем Славков,
Известный как Аустерлиц.
Мы прах убитых потревожим,
Поскольку их нельзя забыть.
Конечно, это будет позже,
Но прежней раны не избыть:
Она сильнее от утраты.
Да! Этот горестный урок,
Что был преподан супостатом,
Имел для нас какой-то прок. 
Хотя такое пораженье –
Победе слабая цена,
Но, если кто погиб в сраженье,
Едва ли в том его вина.

Мы шли на бой вдали от дома,
Чтоб дома за убитых мстить.
Того позорного разгрома
Мы долго не могли простить –
И, общее желанье мести
В сердцах до срока затая,
Считали битву долгом чести
И честь спасли. Семь лет спустя.

______________________

Под вечер дня, когда безумный
Затих кровавой битвы вал,
По полю ехал он бездумно.
По трупам конь его ступал.
Сойдя в биваке для беседы,
Резней прошедшей горд и рад,
С безоговорочной победой
Он поздравлял своих солдат.

Он помнил наизусть по списку
Все имена их, рост и вес,
Награды, их места приписки…
И, проявляя интерес
К тому, кто сколько в день угробил
(С трудом иль вовсе без труда),
Он говорил, что час их пробил,
Бесспорно, звездный навсегда.
Он всё сильней одушевлялся,
Жестикулируя, смеясь,
И головой своею клялся,
Всё выше, выше заносясь
И сыпля пригоршнями шуток,
Мол, им везде проложен путь.
В своих словах ни на минуту
Не сомневался он ничуть.

Солдаты, дружно рты оскалив,
Сидели, ноги подобрав.
Они изъянов не искали
В словах. Все думали: «Он прав,
Но надо вдаль смотреть с расчетом,
Чтоб награжден был подвиг твой».

Их  ждали новые заботы,
Одна печальнее другой.

2. Надежде Дуровой

Я задержался в зале
Дворца часов до двух
И впитывал глазами
Со стен геройский дух.

Там звук шагов приглушен,
Вокруг – портретный ряд.
Оттуда прямо в душу
Нам рыцари глядят.

Они толпились роем.
Пестрела вся стена.
Была среди героев
Ты изображена.

Смущеньем пламенея
Среди таких персон,
Смотрелась всех скромнее
Ты в платьице простом.

Была ты не при шпорах,
Но мужество и стать
Всем говорили: впору
Тебе верхом скакать.

Неистовый и жгучий
В глазах играл огонь.
Был весел взгляд колючий.
Такую – только тронь!

С упорством постоянным
Закушена губа.
Для женщины желанна
Подобная судьба.

Мне думалось, что кивер
Тебе бы лучше шел.
Сколь прихотлив был выверт
Судьбы, коль слабый пол

В атаку шел, стараясь,
И бился не шутя,
Оружием играясь,
Как гневное дитя.

Шептались на биваках
Про ратный твой успех.
Рассказывали: в драках
Она первее всех.

И, байкам тем внимая,
Поймешь в конце концов,
Что у войны бывает
И женское лицо.

Уйдя из галереи,
В теченье многих лет
Я в памяти лелеял
Прекрасный твой портрет.

В часы тоски и тяги
К бессмысленным вещам
Величием отваги
Меня он выручал.

Он служит мне укором,
Едва лишь заскулю,
И, свой пришпорив норов,
Я хлипкость подавлю.

Мне путь мой лучше дался,
И сопли ни к чему.
Я подходить старался
По росту твоему.

3. Декабрист
    Посвящается
    Сергею Мохнаткину

Тесный мешок тюремный:
Камера, стол, кровать…
Скукою ежедневной
Можно хоть век дышать.
Он в тесноте, с обидой:
Жжет за сограждан стыд.
В камере зги не видно,
И голова болит.

На доброту не надеясь,
Единодушно он
Признан теперь злодеем
Обществом и судом.
Он воевал отважно,
Мзды не прося (зато
Камнем кидался каждый –
Не оправдал никто).

Им не простят уж точно,
Что в некий грозный год
Пробовали на прочность
Власти стальной оплот
И, не добившись цели
В страшной смертельной игре,
Разом они сгорели,
Как на большом костре. 

Скажем потомкам честно:
С нашим житьем порой,
В общем-то, неизвестно,
Кто негодяй, кто герой.
В свете других событий
(Сразу зарок не дашь!)
Будем потом хоронить их
С почестями под марш.

Тех, кому был он светоч,
Станет легко сыскать.
Будет оратор ветошь
Нудных речей толкать.
Скажет, что вышло глупо,
А мыслей полет был красив…
Жаль одного: у трупа
Прощенья не попросить.

Нет, не будите лиха,
Пока по глухой поре
Он догнивает тихо
В темной своей дыре!
Он и векам неподсуден,
А к тем, кто так удружил,
Сочувствия в нем не будет,
Если бы даже дожил.

Время, увы, не деньги,
И время не взять в кредит.
Ему-то какое дело,
Что станет он знаменит!
Нас обругав вдогонку
И вдоволь перестрадав,
Он всё равно потихоньку
Дождется иного Суда.   

4. Солдатам Великой Армии

В Москве, за Яузой-рекой
Средь сутолоки городской
И бесконечного движенья
Весна прохожих, не щадя,
Отлупит гроздьями дождя
За их к векам пренебреженье.

Им с суетой неблагосклонной
Она укажет на погост,
Где, распрямившись в долгий рост,
Штандартом, к небу вознесенным,
Стоит среди листвы зеленой,
Каре цепей окружена,
С орлом в изглавии колонна,
Стоит, от времени темна.

Здесь оголтелый птичий гам
Повсюду слышен здесь и там,
До одуренья пахнет тополь…
Велик Лефортовский некрополь,
Он – вечный вызов временам.

Здесь разветвленьями стволов
Объятия весна раскрыла.
Здесь, Франция, ты упустила
Своих орлов.

Забылись ужасы войны,
И вы, Отечества сыны,
Что храбро били супостата
И край родной спасли от бед,
В сердцах оставив наших след,
Ушли туда, где нет возврата.
Вы затерялись в вечной мгле,
Но враг поверженный земле
Был предан здесь – и в том величье.
Не властен здесь забвенья гнет,
И славу вам весна поет
Под поднебесный клекот птичий.