И тяжесть облаков вдруг стала ощутимой...

Дремал уютный пляж, блистая чистой галькой,
средь невысоких скал вблизи и вдалеке,
вальяжно по песку разгуливали чайки
и книжку я держал, а не перо в руке.

По горизонту плыл, заметно вырастая
в значении своём средь восхищённых глаз,
к нам белый лайнер в порт,легко входил,играя,
и, страждущих вобрав, шёл дальше, на Кавказ.

Не значился Стамбул в тогдашнем расписаньи,
за лайнером бурун бежал вдоль берегов,
свалилось вдруг на нас не Божье испытанье,
а свары бывших бонз и внутренних врагов.

И тяжесть облаков вдруг стала ощутимой,
и радость не несёт обилье колбасы,
и лайнер на Стамбул проходит где-то мимо,
а с Ялтой рандеву отводятся часы....

Ухожен нынче пляж и чист до неприличья,
но чаек близко нет и буна - сирота,
гоняет сторож их, чтоб атрибутом птичьим
не осквернялась бы на пляже чистота.

И постояльцем быть мне нынче здесь не светит:
он призван ублажать богатеньких гуляк,
и малолюден он, и зонт на парапете
косится тенью на пустующий лежак.

А там, где плеск волны ласкает чьи-то ноги,
которые никто не в силах сосчитать,
я прилеплюсь к стене бетонной и убогой,
откуда "дикарей" видна приезжих рать.

Промчалась вмиг пора, когда ещё свободно
раскинуться я мог на гальке, помечтать,
сравнить двухструйный след на синеве холодной
с Дарьяла теснотой, где довелось петлять...

Теперь моя страда полна страданий в келье,
маяк - уже чужой - мигает в пустоту,
и тошно на душе, как будто бы с похмелья,
что попраны права у многих на мечту.