Поэма три сестры

               

               
                Часть     первая.

 Возле берега крутого, пробегающей реки,
Жили – были три сестрицы необычной красоты.
Все с осанкою красивой, с толстой русою косой,
Голосистые певуньи жили крепкою семьёй.
Пелагея щи варила, сдобы всякие пекла,
Стол искусно накрывала и довольная была.
Раньше всех она вставала, печь топила докрасна
И порядок наводила, вымывая добела.
А старательная Фёкла теребла кудель со льна.
Пряла тоненькую нитку, веретенечко крутя.
А потом носки вязала, рукавицы, свитера
И слыла во всей округе рукодельницей она.
А ещё могла искусно шёлком рушничок расшить;
И по самой новой моде сарафан сестрице сшить.
И  ковёр соткать умела, лапти новые сплести;
Да мудрёные    беседы о житье-бытье вести.
А в саду, и в огороде от рассвета дотемна
Гнула спину ежедневно Агреппинушка одна.
Успевала за день много: и вскопать, и посадить,
Плодородные деревья снизу мелом подбелить.
Всё в саду благоухало, расцветало на глазах.
Пчёлы, птахи все слетались на пахучий аромат.
Вечерами за работой песни звонкие лились,
«Гармоничным» трёхголосьем птицей вольною неслись.
При лучине одинокой коротали вечера,
От мелодии душевной замирали кучера.
А порой седок отважный останавливал коня
И, заслушавшись их пеньем, забывал про все дела;
Да судачили соседи без коварства и злобы,
Что, мол, девицы-трудяги, очень вежливы, добры.
С каждым могут поделиться всем, чем только Бог послал.
Жаль родителей лишь только преждевременно забрал.

Вот однажды кто-то ночью постучался к ним в окно.
Деликатно извинился, мол, на улице темно.
«Месяц, звёзды все укрылись чёрной тучкой грозовой,
Стрелы молнии сверкают, не добраться мне домой.
Приютите только на ночь, сон уж сваливает с ног.
И от сырости прохладной до костей уже продрог.
Не разбойник, не убийца. Я молоденький  юнец.
Неужели в этом доме у хозяев нет сердец?».

Вот зажглась во тьме лучина, топот лёгкий прошуршал.
В это время крупной дробью дождь в окошко застучал.
Беспрерывною картечью всех он спящих разбудил,
Приодеться в сарафаны дождь сестёр поторопил.
Лишь юнец вошёл в светлицу, тут же чаю поднесли,
Да горяченький с лимоном для сугреву, для души.
На лежанке постелили белоснежную постель.
А, увидев трёх красавиц, в голову ударил хмель.
Как художник, для модели, он давно «таких» искал.
Ни вопросов, ни расспросов он от них не услыхал,
Пожелав спокойной ночи, поклонились и ушли.
Он уткнулся лишь в подушку – отключился до зари.

Утром с зорькою проснувшись, их с мольбертом поджидал,
И по памяти наброски тонкой кистью рисовал.
А потом под белой вишней всех сестёр он усадил,
Через три часа красивый с них портрет им подарил
Сразу стол они накрыли, наедался впрок Федот.
Прозапас ещё припрятал в носовой большой платок,
Так немного: пирожочек, сахарку один кусок.
 «Сколько времени пробуду, я в дороге…путь далёк»
Ни о чём, не рассказавши, только сделал лишь намёк:
 «Скоро станет вам здесь трудно, немец двинул на Восток».
И на этом распрощались, он им счастья пожелал,
На коня вскочил лишь лихо, без оглядки ускакал.

К сообщению такому сёстры молча отнеслись.
Верить этому, не верить, всё же тайно поклялись:
«Никому пока ни слова, не пугать напрасно люд.
Всё, что слышали, завяжем в крепкий свой семейный жгут».
Но запасы стали делать: фрукты, сухари сушить,
Шинковать капусту, квасить; огурцы, томат солить;
Днём грибочки собирали, далеко не отходя,
Утром рано вынимали с рыбой  всякой «ятеря.»
И крутились, словно белка ежедневно в колесе.

В воскресенье незаметно подошёл Антим к избе.
Поздоровался сначала, да спросил про то, про сё.
Пелагея спохватилась: «Ты бы нам помог ещё.
Нужно это всё упрятать. Вырой нам ты погребок,
Только чтоб никто не ведал, знали б мы и ты дружок.
Вырой ты его в сарае, бочки все в него упрячь».
«А за это ты, родная, испеки большой калач,
 Ко всему ещё в придачу, самогонки-первача».
«Где тебе его достану?» - «У соседа Ильича».
«Нет, родимый, я не стану по соседям весть носить.
Хочешь, я тебе деньгами буду каждый день платить?
Да кормить довольно смачной, очень вкусною едой».
«Соглашусь, коли, дашь слово, стать моей навек женой».
«Прояви себя в работе и уменье докажи,
Да на что способны руки, ты сначала покажи».
«Ладно, я с тобой согласен. Дверь в сарай не закрывай.
И о том, о чём сказала, никогда не забывай».
И не тратя своё время, «коем» очень дорожил,
Поклонился он ей низко, со двора тотчас отбыл.

Пелагеюшка зарделась, словно алый маков цвет.
И от слов таких приятных помутился белый свет.
Целый день она покоя не могла себе найти.
И хотелось ей подальше от сестёр своих уйти.
 Как на грех всё пригорало, выкипало на плиту,
Всё по много раз солила, не попробовав еду.
Вдруг она, моя голубка, позабыв про гордый стыд,
Разрыдалась не нашутку во весь голос и навзрыд.
И сама не понимая, отчего в душе прилив:
То ли щи все убежали, оставляя горький дым;
То ли всё пересолила, в брак еду перевела,
Или быстро повзрослела, и любовь свою нашла.
Быстро слёзы утирая, стала заново варить,
Незаслуженно Антипа про себя тайком бранить.

Вскоре сёстры подоспели, быстро справились втроём.
Пелагее рассказали, что приехал к ним детдом.
Фёкла стала рукавицы и носочки враз вязать,
Чтобы в праздник новогодний всем в подарок отослать.
Агреппина две корзины фруктов разных собрала,
И немедля ни минуты, тотчас сразу отнесла.

На другой день Пелагея сдобы всякой напекла,
Приоделась очень чисто, косы туго заплела,
Подуханилась немного нежной  «Красною Москвой»
И пошла в детдом спокойно самой близкою тропой.
Мысли были об Антипе: «Парень видный, молодой,
Если вправду меня любит, стану я его женой».
Незаметно за мечтою так к детдому подошла.
Её сразу окружила малых деточек толпа.

Были все они худые, с грустью скорбною в глазах,
Но «одеты» очень чисто, в лакированных туфлях.   
Пелагея обнимала, раздавала пироги,
Приговаривая нежно: «Ешьте, милые мои!
Испеку ещё вам с вишней, иль с капусты молодой»
- Мне, пожалуйста, с картошкой.
- Мне с морковью.
- Мне с иргой…
 
Возвращалась Пелагея со слезами на глазах.
Подходя к избе, столкнулась она с Фёклою в дверях.
Та ей новость сообщила: «Агреппинушка, сестра
В огороде под горохом свёрток с дитятком нашла!
Может, месяц как родился».
«Что за мать, что отдала? –
Пелагея возмутилась и скорее в дом пошла.
На кроватке у окошка спал малютка сладким сном.
«Я младенца искупала, напоила молоком, -
 Отозвалась Агреппина, - ничего в пелёнках нет.
Крестик лишь один на шее, видно, это – амулет.
Сразу имя ему дали, нарекли его «Назар».
Пелагеюшка, сестрица, ты сходи-ка на базар.
Мне пелёнок много нужно, я видала байку там.
Распашонки, ползуночки будут тоже к стати нам».
Фёкла враз опередила: «Это сшить смогу и я.
Пелагеюшка, непротив, я схожу вместо тебя.
Я в материи толк знаю, то, что нужно, я найду.
И за час неторопливо весь базар наш обойду.

Фёкла сразу убежала, а во двор вошёл Антип.
Поздоровался со всеми. «Отчего ты так охрип? –
Пелагея моментально задала ему вопрос, -
Просвиданничал с подружкой, простудил свой нежный нос.
«Я трудился под землёю и дровишки запасал.
Посмотри, они какие, все сухие отбирал.
Укажи, куда сложить их. Я немного подсоблю.
Не ревнуй, подружки нету. Я тебя одну люблю.-
Пелагея вновь зарделась, словно алая заря,-
Али я не приглянулся? И хожу к тебе зазря?».
«Когда выроешь мне погреб во весь рост, как у меня,
Вот тогда и дам согласье, выйти замуж за тебя».
«Я ловлю тебя на слове»,- только это произнёс,
Взяв в охапку враз поленья, молча их в сарай понёс.
Фёкла вскоре прибежала и бледна, как мел была,
Да дрожащим голосочком  тихо молвила: «Война!».
               
                03.08. 2009г. С-Петербург.
 
 

 
                ЧАСТЬ    ВТОРАЯ.

К ним война пришла не сразу, обходила стороной,
Но, а радио вещало, что ведётся смертный бой.
Враг кровавым сапожищем след опасный оставлял
И безжалостной рукою на пути всё разрушал.
Не щадил ни малых деток, ни преклонных стариков,
А  напористо и рьяно продвигался на восток.
Покорить мечтал Россию и богатством завладеть.
Просчитался ненароком, не сумел всю одолеть.

И пока шёл стороною, продолжала жизнь кипеть:
На полях стремились люди урожай собрать успеть.
День и ночь они трудились, забывая о еде
И все силы отдавали, чтоб помочь своей стране.
Рук своих, не покладая, сёстры дружно, как всегда,
Успевали сделать много для людей и для себя.
Недалёко от детдома были слышны стон и вой.
Разместили для военных госпиталь там полевой.
Приносили сёстры сдобы, чтоб порадовать бойца;
Иногда читали письма им от матери, отца;
Иногда по их же просьбе отвечали на письмо,
Подбирая для любимых очень нежное словцо.
А порою песни пели про страдание, любовь,
Что напрасно в этом мире безрассудно стынет кровь.
И солдаты молодые в безысходности своей,
«Покалечены» войною, вспоминали матерей.
Кто покрепче, здоровее, возвращался снова в строй,
С той же храбростью, отвагой шли в последний смертный бой.
 

Год   промчался незаметно, весь в заботе, суете.
Рос Назарка постепенно, бегал быстро по избе.
Няньки три ему досталось, «мамой» звал он лишь одну:
Агреппину молодую, с её рук он брал еду.

Рос «разумным», очень крепким, с твёрдой поступью в ногах.
Видно  предки его были очень хваткими в делах.
Осень зимушкой сменилась, наступали холода,
Мокрый снег вокруг ложился, покрывалась льдом вода.
Вскоре ночью незаметно, лазарет куда-то сник.
И эфир от стонов, криков моментально весь затих.
Жизнь по-прежнему струилась. Пелагея иногда
Нет да нет в сарай, заглянет: ни Антипа, ни труда.
Затаила тут обиду, если слово не сдержал,
То, наверное, мужчиной он пока ещё не стал.

Стал захаживать сосед к ним, с сахарком чаёк попить,
За беседой незаметно новость некую добыть:
Есть ли, нет здесь партизаны, как связаться, как найти,
Да слышны, какие вести, далеко ль идут бои.
А потом вдруг расхрабрился, стал вниманье проявлять:
Пелагеюшку при встрече в обе щёчки целовать,
Да в любви ей изъясняться, что давно, мол, приглядел,
В своих чувствах ей признаться, лишь теперь он захотел.

Но она его «отшила»: «Рук своих не распускай.
И меня своей невестой никогда не называй.
Я люблю совсем другого и ему не изменю.
Только  за него родного замуж с радостью пойду».

Но сосед не унимался, стал за Фёклою ходить,
Те же сладостные речи ей на ушко говорить.
Фёкла весело  смеялась: «Ну, какой ты мне жених!
 Посмотри, девиц-то сколько, выбери себе из них.
Коли б я тебя любила, вот тогда бы речь вела.
И поверь мне, непременно замуж за тебя б пошла.
Но, как ты мне не по нраву, то обиды не держи.
Я люблю атлетов крепких, чтоб смеялись от души.
Вечно ходишь ты, как бука, да к тому ж ещё скупой.
Я умру с тобой от скуки, хоть ты парень неплохой.
Не ходи за мною боле, зря минуты не теряй.
А зайди к соседке Оле, напросись ты к ней на чай.
Будет парою прекрасной, ведь она тебе подстать.
Не теряй напрасно время: не забудь сватов заслать».
И на этом распрощались. Долго к ним он не ходил,
Но украдкой возле дома ночкой тёмною бродил.

Вот зима весной сменилась, зашумели ручейки,
Распускались на лужайках белоснежные цветки.
Фрол Ильич, сосед по дому, сторонился всех сестриц.
И теплил теперь надежду на последнюю из них.
Раз Назара он приметил, в ручку сунул «петушка»,
А потом поднял на руки, покружил его слегка.
Агреппина увидала, пригласила на чаёк.
Он подумал: «С этой точно, непременно будет толк».
Сразу дал своё согласье. Ей подснежники принёс
И на палочке Назарке леденец другой поднёс.
Он пришёл к ней ненадолго, сторонился двух сестёр.
Не хотелось ему встречи, видеть также их в упор.
Выпив чашку только чая, торопливо заспешил.
Спотыкнувшись о порожек, Агреппину насмешил.
Когда видел, что сестрицы уходили со двора,
Значит, время наступило и ему идти пора.
Приходил к ней очень редко, всё минуту выжидал,
Иногда через ограду её в гости приглашал.
Агреппина всё шутила: «Мне свиданья – не досуг.
У меня работы много, ты помог бы, милый друг».
Фрол, как будто не расслышав, заводил другую речь:
«Наколоть дровишек нужно, растопить пожарче печь».
Тут же сразу и скрывался, будто дел невпроворот,
Иль зевал бесцеремонно, широко раскрыв свой рот.

Вот однажды  на подводе к ним подъехал мужичок,
Попросил воды напиться и подбить свой каблучок.
А когда вошёл он в избу, то повёл речь о другом:
«Окажите вы, сестрицы, помощь нам своим трудом.
Есть нужда в насущном хлебе, я муки  привёз вам воз,
А без хлеба партизанам трудно вынести мороз.
Только всё храните в тайне, не пронюхал, чтоб никто.
Эта просьба командира. Вот письмо вам от него».
С той минуты ежедневно выпекали сёстры хлеб,
И в ночную пору тайно вывозил его сам Глеб.
Иногда мешок картошки, да корзину овощей,
А порою самых свежих сёстры сварят вкусных щей.

Фрол, за этим наблюдая, всё мотал себе на ус.
За кустами осторожно прятался, как некий трус.
Ещё год один промчался, немец ближе подходил.
Фрол надумал ожениться, Агреппину торопил.
Агреппина возмутилась: «Смерть шагает по пятам,
Ты же думаешь о свадьбе. Я согласие не дам.
Чтобы выйти замуж нужно человека полюбить,
Ведь придётся очень долго с ним совместно рядом жить.
Я тебя лишь уважаю, как соседа своего,
Но идти с тобой по жизни, не пристало мне ещё.
Поищи себе другую, в своих чувствах разберись
И, пожалуйста, сосед мой, на меня ты не сердись.
Ведь жена – не рукавица, если взял, то не бросай.
Коли хочешь поджениться, много ей не обещай».
И хотя он огорчился, вида ей не показал.
Уходя, спокойно, тихо, между прочем, ей сказал:
«Ты об этом пожалеешь, за обиду отомщу.
Я на вас соседок «милых» псов немецких напущу.
Коли мне вы отказали, женихов всех перебью
И о том, что партизанам помогали, сообщу.
Подноготную всю знаю я про каждую из вас.
Непременно ты узнаешь, повезёт кому из нас.
И мальца не подобрала, в огороде не нашла.
С кем-то где-то нагуляла, людям грех преподнесла.
И меня ты не обманешь. Я хотел тебя спасти,
От безнравственного срама в дом свой чистый привести».


                ТРЕТЬЯ  ЧАСТЬ.

Не успела Агреппина сёстрам  правду рассказать,
Как грозился Фрол расправой за обиду им воздать.
В эту ночь луна светилась, раскалённая, как жар;
Стрекотал в траве кузнечик; над землёй струился пар;
Безмятежно дети спали, ожидал их дальний путь.
Директриса каждой няне говорила: «Не забудь…
Десять раз проверь, родная, ещё раз пересчитай,
Чтобы всё на месте было и тогда лишь отправляй».
Нагружённые машины все стояли во дворе,
И пустые рядом были, их прислали детворе.
В них скамеечки стояли, верх покрыт брезентом был,
В путевом листе писалось: «Весь детдом отправить в тыл».
Все детишки крепко спали, наконец-то гомон стих.
Двор, машины охраняли только шестеро из них.

Сон сковал в своих объятьях всю округу, каждый дом.
И никто не слышал звука, как гремел ужасно гром.
То не гром, а вражья сила смерть невинным всем несла,
Приближалась очень быстро, к цели, как удав, ползла.
Артобстрел гремел повсюду и косил всё на пути,
Не давал очнуться люду, от его огня уйти.
И когда заполыхали все машины и детдом,
Сотрясаясь, весь от стука, задрожал сестрицын дом.
 «Тётя, Фёкла, просыпайся! С горем мы пришли к тебе!
Весь детдом взорвали немцы, приюти нас всех к себе».
Сёстры тотчас соскочили, дом от грохота дрожал,
Только дверь они открыли, мальчик весь в слезах вбежал.
«Тётя, Фёкла, все погибли! Вшестером остались мы.
Нам теперь укрыться негде. Сможете помочь лишь вы».
Сёстры в дом их всех впустили, обогрели теплотой,
Накормили, напоили, уложили спать с собой.

В эту ночь уже не спали, думали, как дальше жить;
Как спасти детишек малых, как их вдоволь накормить.
А пока свистели пули, слышны были крики, плач.
Немцы всех во двор сгоняли, расправляясь, как палач.   
Сёстры быстро тут решили: «Не придётся убежать,
И поэтому нам надо, срочно деточек спасать».
В огороде под корягой стали быстро яму рыть,
И туда продукты, вещи потихонечку сносить.
Наказали детям строго никуда не выходить,
Только шёпотом, негромко меж собою говорить.

Утром всех сестёр забрали и на площадь увели.
Там публично их пытали, да три дня допрос вели:
«Где скрываются те люди, что хотят нам навредить?
Партизанами зовутся, мы должны их всех убить.
Имена их назовите. Есть ли здесь у них родня?
А за это мы подарим, вам прожить ещё три дня».
«Партизан мы не видали и не слышали о них».
В грудь ударил немец Фёклу, голос сразу её стих.
«Нам соседи рассказали, вы пекли им свежий хлеб,
Вывозил ночами поздно его некий парень Глеб».
«Мы пекли лишь для детдома, но теперь его уж нет.
Для детей невинных наших вы затмили белый свет».
«Расстрелять! – приказ был строгий, - и немедленно, сейчас!»

В этот миг раздался грохот грома грозного тотчас.
Небо будто разорвало, ветер шквальный завывал,
И хотя стреляли метко, ветер пули отгонял.
Будто мёртвыми упали сёстры на глазах при всех.
И раздался вдруг в сторонке Фрола дикий нервный смех:
«Вот я с вами рассчитался и за всё вам отплатил!
И теперь с душой спокойной вас навеки схоронил».

Только немцы разбежались от безумного дождя,
Сёстры потайной дорожкой прибежали в дом, дрожа.
В огороде под корягой они деток там нашли,
Незаметно от соседа всех их в дом перевели.
Две недели в страхе жили: Фрол во двор к ним заходил,
Всё высматривал дотошно, дом вокруг весь обходил.
Но однажды очень смело, как хозяин, в дом вошёл,
А, увидев трёх сестричек, растерялся и ушёл.
Вскоре немцы появились, вновь забрали их с собой.
На сей раз, они решили, их зарыть в земле сырой.
Да народ опять согнали, чтоб на казнь их посмотрел,
Чтобы русским партизанам помогать, уже не смел.
«Кто посмеет партизанам, хоть немного помогать,
Непременно того будем тоже сразу зарывать».-
Немец строго и сурово фразу людям прокричал,
И зарыть сестриц землёю тотчас быстро приказал.
Сверху камень положили, не под силу никому
Ни поднять, ни сдвинуть с места, впору только силачу.
Фрол притоптывал ногами на могиле трёх сестёр.
«Оказался я умнее и намного вас хитёр.
Будут все меня бояться и дорогу обходить,
По которой я бесстрашно стану каждый день ходить».
Люди плакали, рыдая, про себя кляня врага.
Знали, участь их такая будет ждать теперь всегда.
Приказали немцы сразу разойтись всем по домам.
Немцы тоже удалились, только Фрол остался там.
Где земля вдруг шевелилась, он ногами враз топтал
И нервозно во весь голос им в загробный мир кричал:
«Вот я с вами рассчитался и щенков всех перебью,
Всё подворье перерою, всё равно их отыщу».
Наконец он спохватился, стал за немцами бежать.

Пять мальчишек очень быстро стали землю разрывать.
И собрав остаток силы, камень сбросили они,
Да ручонками своими, словно граблями, грести.
И слезами обливаясь, торопились, как могли,
Чтоб разрыть скорей могилу, чтоб они не умерли.
Сёстры тоже шевелились изо всех последних сил,
И, когда вздохнули вольно, показался мир им мил.

Снова в страхе проживали, Фрол высматривал детей.
У двери стоял частенько, али бил ногой по ней.
Наконец куда-то смылся, Ваня выскочил во двор,
Прошагал за ним по следу и принёс охапку дров.
И, запыхавшись немного, еле вымолвил: «Беда!
Ваш сосед ведёт с собою снова немцев к нам сюда.
Кое-что, схватив с одежды, да немного сухарей,
Повели сестрицы деток вон из дому поскорей.
Лишь в сарай войти успели, заперев покрепче дверь,
Немцы тут же налетели, как голодный страшный зверь.
Застрочили с автоматов, всё пытались дверь взломать,
А потом, облив бензином, стали дружно поджигать.
Весь сарай огнём охвачен, во все щели дым валит.
Фрол за дверью во весь голос угрожающе кричит:
«До единого всех сжарю, не останется следа!
Не успеют партизаны прибежать на крик сюда».

Но кричать никто не думал. За дровами в уголке
Обнаружил Стёпа дверцу, всех, позвав тотчас к себе.
Вниз ступеньки опускались, сделаны из кирпичей.
Кто-то сделал их добротно и по совести своей.
Пелагея догадалась: «Слово, знать, Антип сдержал.
Только вот в какое время и когда его копал».
Когда дружно все спустились, над собой закрыла люк.
Сразу спичку засветила, а проход, увидев вдруг,
Ринулась туда мгновенно, а за ней гуськом уж все.
Так они дошли до леса, невидимые извне.

Наверху Антип их встретил, и извилистой тропой
Осторожно, незаметно всех повёл он в лес густой.
Возле дуба-исполина приказал передохнуть.
Через полчаса обратно все отправились вновь в путь.
Ещё два часа шагали, пока к цели подошли.
Партизаны их встречали, обнимали от души.
Агреппину и детишек в тыл отправили тайком.
Пелагеюшка и Фёкла обрели защиту, кров.

Уходили партизаны на разведку, бить врага,
А две женщины с надеждой ждали их издалека.
Им они обед варили, стирку в нужный час вели,
Перевязывали раны, жар огня весь берегли.
Всё делили голод, стужу, все болезни и печаль,
Пораженье, отступленье и гоненье немцев в даль.
Все страдания проходят, и  виктории гонец
Сообщает всему миру, что войне пришёл конец.
Пелагее и Антипу свадьбу справили тотчас.
Фёкла встретила Федота, с ним уехала в Кузбасс.
Агреппина возвратилась в свой родимый милый край,
Сразу с Глебом подружилась, создала семейный рай.

Фрол бежал с ордой фашистской, да под шквал огня попал.
За предательство, измену свою душу зря отдал.
С той поры прошло полвека, вновь воспрянула страна:
Залечила свои раны и роскошно зажила.
Но народ не забывает о потерях той войны
И достойно защищает рубежи своей страны.
А для тех, кто отдал жизни, кто свободу отстоял,
Тому в мраморе, граните память вечную воздал.


                ЭПИЛОГ. 

Юный друг! Люби Отчизну!
Никогда не предавай!
А своей отвагой, жизнью
Свою землю защищай!
Охраняй леса густые
И цветущие поля,
Береги родные реки,
Полноводные моря.
Достоянием народа
Своей Родины гордись!
Преумножить эту славу
Ты трудом, умом стремись!

         23 сентября 2009г. Санкт-Петербург.