Словоблудие номер 3

- Господи! – возопила высокая худая мамаша, уже одетая к работе в строгий свежевыглаженный костюм, возопила, сразу приобретая вид истерички, и истерика исказила ее накрашенное контрастное лицо самым отвратительным образом. Она прошагала через полную уюта комнату, еще босая, капроновыми ступнями по мягкому ковру. Светлая мебель глядела на нее молча и без выражения, и солнечно не было. – Как же я до этого докатилась! – Раскрасневшаяся, она волокла за ручонку маленького, едва выучившегося ходить, раздетого дитя. Оно не упиралось, не кричало, не плакало, только боль искажала младенческие черты. Мамаша с шумом распухнула балконную дверь. – Как же можно быть таким... недочеловеком! Нечеловеком! Таким... таким отвратительным! – воскликнула она, роняя тяжелые, как молот, слова на светлый череп своего ребенка. В ее устах мешались еще, нерожденные, слова «беспомощный», «маленький», «невинный», «нездешний». Не рождались они оттого, что женщина была уже на той стадии отчаяния и злобы, на которой невозможно формулировать признаки и действия. – Ненавижу тебя, отвратительный гад! – Она распахнула окно. Рукав пиджака натянулся, когда женщина с легкостью силы взрослого человека дернула молчащего ребенка за руку и метнула его в окно. Тельце его бесшумно скрылось за гранью окна многоэтажки; не глянув вслед, мамаша закрыла все – из пасмурного, малозеленого мира пахло сыростью и холодом, - и, бросая в пустоту комнат возмущенные отрывистые комментарии, поддерживала в себе силу духа, железно необходимого ей, для чувства, что утро это было совершенно рядовое. Женщина шла в прихожую, чтобы обуться и идти, как всегда, на работу; и за ее юбкой-карандашом, прицепившись на тонких крючьях, ползло вечное и неясное страдание.