Хайнские интерпретации авраамических религий, ч. 1

Хайнские интерпретации авраамических религий. Пять основных концепций и их производные.

1. Концепция обитаемой зоны.
Принимается дихотомия «светлый бог - темный дьявол». Связь бога с Солнцем, дьявола - с космической, первородной и первичной тьмой. Ни та, ни другая сила не блага и не добра, и в абсолютном своем проявлении смертоносна. Солнце согревает планету, но с легкостью сожжет ее, если орбита сместится. Солнце иссушает и убивает. В то же время ледяная тьма космоса не менее губительна. Жизнь возможна только между двумя этими страшными безднами, в «обитаемой зоне».

2. Концепция бессмертного-безжизненного.
Бог признается бессмертным, всесильным существом, создателем Вселенной. Однако он не создавал жизнь (невозможно сделать то, сути чего не можешь понять). Жизнь появилась как побочный эффект существования Вселенной, причем эффект нежеланный. Бог создавал Вселенную вновь и вновь, чтобы избавиться от смертного несовершенства, но жизнь все равно появлялась в каждой новой версии мира. Когда Бог в очередной раз хотел уничтожить все бытие, один из ангелов восстал против него. Он познал жизнь и смерть, побывав в смертном теле, и увидел, что жизнь прекраснее ледяного космоса и огненных звезд. Приняв облик десятирогого лионара, ангел бросил вызов Богу, но проиграл (ведь невозможно победить бессмертного).
Бог проклял ангела: «Это последний мир, которому Я даю бытие, и он будет существовать, пока ты крутишь колесо жизни и смерти (колесо Сансары)». Если ангел-зверь остановится, Вселенная исчезнет вместе со всеми живущими. Не понимая смысла любви и ненависти, Творец Вселенной ждал, что ангел оставит колесо. Но Десятирогого питала сила любви к живому и смертному, и сила ненависти к не-живому бессмертному. Тогда Бог сделал облик ангела отвратительным, чтобы живые отвергли мир материальный, «колесо страданий» и, таким образом, уничтожили себя.
Неизвестно, помнит ли зверь, зачем вращает колесо, или осталась лишь слепая сила любви, обнаженная до костей, проглядывающих сквозь полуистлевшую плоть. Эта отвратительная на вид, но искренняя любовь смущает тех, кто смог увидеть настоящую картину бытия. И они ищут спасения в «любви» ложной и лицемерной. Ищут бессмертия, чтобы забыть о том, что делает их живыми.
Эта концепция сыграла огромную роль в формировании этики хайнов. Противостояние бессмертного и живого было для них гораздо более понятным и естественным, чем противостояние света и тьмы. Бессмертие враждебно жизни и противоестественно: поэтому хайны не искали личного бессмертия и были очень осторожны в оценке самого явления смертности. Отнять у жизни даже потенциальную возможность умереть - это значит, лишить жизнь ее главного отличия от мертвой материи.

Вот некоторые дополнительные постулаты, выводимые из этой концепции. Некоторые из них противоречивы, но это не единое «учение», а результат размышлений очень разных личностей в разные исторические периоды.

Бессмертный Бог создал бытие, чтобы владеть им, быть хозяином. Владеть можно только мертвым, безжизненным, либо живым, приравняв его к вещи. Человек, стремящийся владеть землей, животными или другими людьми, создан воистину по образу и подобию Бессмертного. И, возможно, создан им как орудие для уничтожения жизни.

Жизнь стремится оживить или хотя бы одухотворить все бытие. Жизнь делает живым все, с чем соприкасается. Истинно живое не может быть хозяином - только покровителем и соучастником жизни.

Когда живое существо смотрит на скалу, оно может разглядеть в мертвом камне товарища по бытию, дать жизнь одним лишь своим дыханием и взглядом. Когда бессмертное существо смотрит на живых, то видит только пепел и тлен.

Желание поработить или уничтожить других, владеть землей и собственностью - также неотъемлемая черта жизни, нельзя закрывать на это глаза. Однако это очень уязвимое место жизни, ведь именно на этих чувствах играет Бессмертный, чтобы живые убивали как можно больше живых и таким образом приближали гибель мира.

Собственность сама по себе не есть что-то плохое, но нужно понимать, что она относительна. Можно быть лишь временным хранителем вещи/земли/другого живого существа. У хайнов особенно ценились вещи, которые служили не одну жизнь, передавались из поколения в поколение. Их принимали как дар, как некое самодостаточное и самоценное бытие, и в свой срок передавали новому хранителю.
Хайны сознательно относились к вещам, как к живым существам (хотя прекрасно понимали разницу). Бережное отношение к вещам позволяло распределять природные и трудовые ресурсы гораздо более эффективно, хотя в определенном смысле тормозило прогресс.

Жизнь, конечно же, может не только «одушевлять», но и убивать другую жизнь. Однако делает это исключительно ради сохранения себя же. Даже в самых диких и жестоких формах, когда со стороны убийство кажется бессмысленным, это всегда защита бытия, в том или ином виде. Но смерть может с равным успехом служить и бытию, и небытию, и грань очень тонка.

Жизнь противостоит Богу, убивает и пожирает Бога (т. е. не-жизнь). Если она перестанет бороться, небытие победит.

Стремление продолжить себя в детях, навязать им свой выбор, свое мировоззрение, свои парадигмы - это подспудное желание сделать бессмертным самого себя. Это страх живого и нового, еще один негативный эффект жажды бессмертия.

Концепции «бессмертного-безжизненного» придерживался жрец Хотис. В Этический кодекс жреца вошли его философские «воображаемые беседы», в которых Бессмертный выступал воплощением искушений, ведущих к гибели (падению), а Зверь (он же Великий Лионар, он же Хранитель)  представлялся символом жизни, прекрасной даже в своей жестокости, в боли и страданиях.
«Будет ли день, когда страшное твое и прекрасное колесо прорастет травой вместо крови, и чья-то добрая рука будет вращать его бережно, как качают колыбель? А твои язвы, твои обнаженные кости и иссохшая плоть останутся лишь тяжелым сном. День, который каждый из нас, у кого есть сердце, жаждет приблизить. День, когда ты, освободившись от своей страшной и благородной ноши, уйдешь в луга нового мира молодым львенком, равным среди братьев, чтобы питать их не кровью своей, но радостью.
Настанет ли день, когда в этом мире - нашем мире, твоем мире! - не останется ни безжизненного, ни бессмертного, но только Жизнь во всей ее полноте, пронизывающая Вселенную до самых ее глубин?
Лишь ты даешь нам жизнь, но лишь мы можем дать тебе надежду. Ты доверился нам, ты поверил в нас, и кто спасет тебя, если мы отступим?»

Победа жизни над небытием не означает гибели Бога как некоей личности. Напротив, в живом мире, где не останется места бессмертному-безжизненному, создатель Вселенной обретет себя во всей полноте, хотя при этом станет смертным и уязвимым.

Если человеческое общество можно сравнить с пирамидой, то хайнское - скорее сложный фрактал, бесконечно повторяющий свой базовый рисунок на всех уровнях взаимодействия с миром. Этот рисунок пластичен, изменчив. Хотя в основе его все равно лежит пирамида (иерархия), пирамида эта всегда "двусторонняя", как песочные часы. Тот, кто в ней ниже всех - одновременно выше и значимей всех. Тот, кто выше всех - одновременно самый малый и незначительный. Эти песочные часы всегда вращаются, чтобы не кончился песок, и оттого в итоге превращаются в колесо, где верхних и нижних точек нет вовсе, и где они, вместе с тем, непременно есть. Нетрудно усмотреть в этом образе взаимосвязь с колесом Сансары, которое вертит Десятирогий. И очевидно, что вершины пирамиды сходятся в центре, недвусмысленно намекая на ответственность самых великих перед самыми малыми, и самых малых перед самыми великими; и на то, кто есть Зверь, вращающий колесо: не хайнский жрец, которому, по идее, там самое место, а хайн и кормовой зверь (хищник и жертва), объединенные высшим образом лионара, как прародителя этого союза. Хайны, "духовные дети" лионаров, их воспитанники, переросли своих родителей, но чтят их старшинство.
Намекает на такую трактовку символа и то, что Зверь рогат - это не только прямое заимствование образа Зверя, противостоящего Богу, из Библии, не только рожки-выступы на голове лионара, но и связь с рогатыми травоядными. Лицо Зверя представляется чем-то средним между львиной мордой и лицом хайна: таким образом, тот, кто в центре колеса Сансары - безусловно химера, а не отражение конкретного вида в высшей божественной ипостаси. Более того: любой, кто присмотрится к нему, увидит поначалу лишь рогатого лионара, но потом и какие-то черты своего рода, и себя самого. Зверь - образ всего живого вообще, а не конкретного вида, и любое существо вольно видеть его таким, каким захочет, каким поймет и примет. Для хайнов такой, самый понятный и близкий образ - лионар.

Читать дальше: http://www.stihi.ru/2012/06/09/7094