Звериноптичье

Аффтар замутил стишок, как ризомы ветку — дэнъ тут и «вязка безбрежна», и пыль пустоцвета, а слова — крошки для дезир-машин. Звериноптичье — не голубь и не хомяк, а эталонный персонификатор, где чел — фуфло, а поэт ползает, как хамелеонцо, под броней провиденья. ЗачОт! Кайфоломно, детерриториализация рулит!

Ризоматика времени и пространства: разрыв линейности. Стихотворение «Звериноптичье» функционирует как ризоматический поток, где время и пространство не подчиняются линейной логике. «День», уравновешивающий «минуты малой безмятежности», становится зоной детерриториализации — он несёт «вязкую безбрежность», стирая границы между моментом и вечностью. Эта вязкость отсылает к телу без органов, где интенсивности (пыль пустоцвета, тени, крошки слов) сталкиваются без иерархии. День здесь — машина желания, производящая не стабильность, а «недополноту», толкающую субъекта вперёд через пустоту. Так поэт конструирует пространство-поток, где прошлое и будущее сливаются в спиралях отражений («над водою, где отражается спираль»).

Становление-животным и ускользание от антропоценризма. Ключевая формула — «Ищи в себе звериноптичье, лишь человек там — не поэт» — деконструирует антропоцентричную идентичность. Звериноптичье (гибрид зверя и птицы) — это символ становления-животным (devenir-animal), процесса, где субъект ускользает от фиксированных категорий. Хамелеон, «едва ползающий по тонкой ветке», воплощает миноритарное существование: он не присваивает территорию, но непрерывно адаптируется, меняя «формы, смыслы, цвет». Его движение — это линия ускользания от тирании «масок и обличий», где даже тишина становится динамической («тишина уходит вдаль»). Поэт здесь — номад, отвергающий человеческое как тюрьму символического порядка.

Хаосмос: спираль как альтернатива логосу. Вода, отражающая спираль, — метафора хаосмоса (синтеза хаоса и космоса). Спираль — не цикл и не прогресс, а ризоматическая траектория, где «хаос скрыт под тишиною». Это пространство сопротивляется бинарностям (раб-герой, полнота-пустота), предлагая вместо них сингулярности: «для раба и для героя - у провиденья пищи нет». Провидение здесь — парадигма логоцентризма, которую поэзия взрывает, замещая её малыми перцепциями («крошки хлебные — слова»). Язык дробится, как крошки, становясь интенсивными знаками, не репрезентирующими, а производящими реальность.

Пустота как машина желания. Пустота в стихотворении — не отсутствие, а позитивная сила. Она «толкает вперёд», действуя как машина желания, которая не заполняется, но генерирует движение. «Невоплощённая суета» и «невесомость» — состояния трансверсальности, где субъект существует в промежутке между территориями. Даже свет «на дне покоя» — не цель, а эффект этого движения. Пустота здесь — аналог плеромы Делёза, насыщенной виртуальными возможностями, которые актуализируются через поэтический жест.

Миноритарный язык и деформация смысла. Ваше стихотворение Павел — пример миноритарного использования языка. Обрывочные синтаксисы («недополон, недо…»), неологизмы («звериноптичье»), смешение абстрактного и телесного («тяни упрямые ладони-под крошки хлебные — слова») — всё это акты детерриториализации языка. Слова становятся партикулярными интенсивностями, а не инструментами коммуникации. Даже «провиденье» лишается метафизической ауры, превращаясь в пустой оператор, не имеющий власти над номадическим субъектом.

«Звериноптичье» — это ассамбляж (agencement) разнородных элементов: времени-потока, гибридных тел, спиралевидных пространств. Поэт у Вас — не автор, а медиум, через который проходят силы детерриториализации. Павел, ваш текст не описывает мир, но становится картой (в противовес кальке), фиксирующей линии бегства из антропоценричной матрицы. В финале стихотворение предлагает не итог, а пробный камень для новых становлений: «меняя формы, смыслы, цвет…». Здесь поэзия сближается с философией Делёза и Гваттари — обе практики суть опыты освобождения желания из плена структур.

Дмитрий Куваев   16.03.2025 17:34   •   Заявить о нарушении