На армагеддонском карнавале

(глава из неизданной книги)

Двое из расстрельной роты

Говорил палач палачу:
“Думаешь, я убивать хочу?
Но, что поделаешь, приказ есть приказ:
не расстреляем мы - расстреляют нас,
а у меня, между прочим, жена и дети,
я за них перед Богом в ответе.”

Отвечал палачу палач:
“Мне их тоже жалко, хоть плачь!
Если вдуматься - они такие же люди,
ты их не суди - не судимы будем.
Может быть, они ни в чём и не виноваты,
но надо же отрабатывать грёбаную зарплату!”

- В наше время работать стало непросто:
бывает в день человек по сто
в расход отправляешь - кровища, грязь!
Бойня какая-то, а не казнь!
Тут главное - не разжалобиться и не озлиться,
а ещё - не заглядывать жертвам в лица.

- Это точно! Жалость, как и агрессия -
плохие помощники в нашей профессии.
Тут надо работать спокойно и чисто,
как будто перед нами не люди, а числа.
Мы ведь не бьём никого, не пытаем,
а просто из тела жизнь вычитаем:
была единица - остался ноль,
цифры не могут испытывать боль.

Так разговаривали два палача.
Пили чай, котелками стуча.
Оба служили в расстрельной роте.
Перерывы положены в каждой работе.


Последний патрон

Мир изменился. Он уже не тот,
в который мы вступали увлечённо.
Не та страна, другой в стране народ,
другие предпочтенья у девчонок.
И мы уже совсем не те с тобой.
В чужой стране под незнакомым небом
ведём неравный и смертельный бой
за то, чтоб оставаться нам собой,
патрон в руке зажавши напоследок.


Такая вот работа

Сперва на расстрел приводили по трое.
Потом уж стали приводить по десять.
Кто-то шутил: “Водили бы строем!”
Другой возражал: “Нет, лучше повесить.”
Они просто делали свою муторную
работу, не хуже чем у многих прочих.
Чем лучше, например, работа кондуктора?
Или работа сезонных рабочих?
Им тоже хотелось скорей отделаться,
прийти домой, принять, да поспать бы,
построить дом, посадить деревце,
вырастить сына, дожить до свадьбы
любимой дочери. В общем, хоть тресни,
а план выполняй по расстрелообороту.
Такое время. Такие песни.
Такая работа.


Гражданин Руси

Народ наш дик, и груб, и неумён,
и водку пьёт с прадедовских времён,
и неопрятен, и до мзды горазд,
но за идею жизнь легко отдаст:
за Третий Рим, за батюшку-царя,
за коммунизм... Потом посмотрит -
зря!!!
Но мертвецов не возвратить назад,
а гибнут молодые, в полной силе,
и с ними нерождённых миллиард,
которых они так и не взрастили.
Наверное, пройдя сквозь мразь и гнусь,
сквозь тьмы веков и светопреставление
из крови их растёт иная Русь
в каком-нибудь четвёртом измерении.
И в той Руси цветёт иная новь,
иной народ, могучий и красивый,
играет свадьбы, засевает нивы
и чтит Надежду, Веру и Любовь.
Я той Руси примерный гражданин,
а вашу Рашу я не принимаю,
ублюдочный язык не понимаю,
ублюдочные нравы вместе с ним.
Когда у власти лихоимцев рать,
когда с торгов распродают святое,
нельзя гордиться родиной такою
и ложь вельмож за правду принимать.
Но верю я, хоть верить и боюсь,
что рухнут лжи тяжёлые оковы,
и воссияет истинное Слово,
и Словом этим всё же будет “Русь”.




Дед Иван

Так ли важно, кто прав был, а кто нарушил законы
и напал вероломно на Heimat  или Родину-мать,
но мне снится: идут и идут за эшелонами эшелоны,
в них здоровых и крепких мужчин миллионы,
их везут на войну
убивать.

Их поставят повзводно цепью пехотной
и за Сталина (или за фюрера?) - вперёд, вперёд! -
их по минному полю пошлёт в наступление ротный,
и от запаха крови захлебнётся свинцовой слюной пулемёт.

Большинство их останется там, в этом диком промёрзлом поле,
на убитых и раненых ляжет вечерний снег.
От их ран и страданий мир стал лучше, стал чище что ли?
Нет, не стал, в нём прибавилось только много новых сирот и калек.

А кому повезло возвратиться в родные селения
с навсегда опалённой и полу-убитой душой,
тот ещё очень долго ходил по ночам в наступление
и кричал среди ночи, как дед мой родной.

И когда я, напичканный патриотичным дурманом,
приставал к нему: “Расскажи, как сражался, дед!”
Он отмахивался и хлопал себя по карманам
в поисках смятой пачки своих сигарет.

Лишь сейчас понимаю: ему слышались вопли и стоны,
и когда, утомлённый, он ложился под вечер в кровать,
ему снилось опять, как идут и идут эшелоны,
в них здоровых и крепких мужчин миллионы,
их везут на войну
убивать.


Кукловоды

Толпа глупа. Не надо слишком верить,
что открывает в будущее двери
утробный рёв бессмысленной толпы.
Триумф толпы - не торжество народа.
В толпе всегда есть место кукловода.
Точнее толповода - скажешь ты.
Ведь мы с тобой, мой старый друг Вергилий,
уже однажды это проходили,
да что однажды - десять тысяч раз!
Так пусть же с нами будут неизменно
любовь, стихи и музыка Вселенной,
а толповоды - как-нибудь без нас.


О роли личности в истории

Карла Либкнехта убили ни за что.
Прострелили голову, кажется.
Не понравился он им или что?
Или просто хотелось покуражиться?

Карл Либкнехт был в политике звезда,
европейски образован и культурен,
из него бы вышел канцлер хоть куда -
не то что их придурковатый фюрер.

Не случилось бы войны с СССР,
и евреев не сжигали бы в крематории.
Вот вам поучительный пример
о роли личности в истории.


Счастливое завтра

Наверное, хорошо, когда у человека есть вера,
наверное, плохо, когда веры у человека нет.
Был, например, когда-то и я пионером,
потом комсомольцем. Носил комсомольский билет
прямо под сердцем. Верил в счастливое завтра,
а завтра всё удалялось, и как-то, проснувшись с утра,
я осознал, доедая дежурный завтрак,
что завтра незаметно ушло во вчера...
Нет впереди этого светлого завтра.
Осталась одна мишура.


Ночные визитёры

Ночью в дверь ко мне постучали.
Вошли. Угрюмые. В серых плащах.
Спросили:
- Знаешь, что было в начале?
- Не знаю, - ответил, - знает Аллах.
- В начале, мать твою, было Слово,
читай, блять, Евангелие от Иоанна.
Посмотрели укоризненно и сурово
и - хотя было ужасно рано,
а может быть, поздно (время не разобрал) -
надели наручники, посадили в воронок.
Старший, седеющий тучный амбал,
сказал водителю:
- Трогай, сынок!
Такой непредвиденный поворот
жизнь моя сделала негаданно-нежданно.
Знал бы, что всё так произойдёт,
читал бы Евангелие от Иоанна!




Поезд Троцкого

Четыре недели не спали, не ели -
расстрелы, расстрелы в уездных ЧК -
и так постарели за эти недели,
что маузер еле держала рука.
В каком-нибудь  Энске, а может быть Тоцке
мечтал о святой пролетарской весне
товарищ Бронштейн - Лев Давидович Троцкий
во френче и интеллигентском  пенсне.
Над Волгой цвели, разгораясь, пожары,
кровавую жатву косил пулемёт...
Казалось, вот-вот разольётся по шару
земному поток очистительных вод
и смоет всю плесень железным потоком,
но непобедим обывательский быт.
Всё было напрасно. Убит альпенштоком
в гробу Лев Давидович Троцкий лежит.


Считалочка
 
Раз, два, три, четыре, пять
царь велел меня распять.
Шесть, семь, восемь, девять, десять,
а потом ещё повесить,
утопить, четвертовать,
закопать и наплевать.
Забегал ко мне священник,
окатил меня водой,
повязали мне ошейник,
волокли по мостовой,
волокли как волка,
суетно и долго,
превратили в месево,
то-то было весело!


Отряд не заметил потери бойца

отряд не заметил потери бойца
и с ним миллиона бойцов
в отряде мечтали дойти до конца
дорогой безумных отцов
отряд не заметил отряд ускакал
над трупом склонилась луна
и мёртвого рта голливудский оскал
шепнул: да пошли вы все на...


Дело не в Путине

Дело не в Путине, дело во лжи,
ложью опутаны все этажи:
лгут президенты, премьеры- министры,
телеведущие и журналисты,
судьи, политики и адвокаты,
и губернаторы, и депутаты,
лгут непрекпыто и откровенно,
искренне, честно и самозабвенно.
Лгут, как когда-то учили их в школе,
и в пионерии, и в комсомоле,
на бесконечных открытых собраниях,
единогласных голосованиях.
Лгут, потому что от правды - мурашки!
Правда - для кухонь, друзей и домашних,
а для всеобщего употребления -
чувство глубокого удовлетворения.
Дело не в Путине - дело в системе.
В этой системе мы вместе со всеми
ложью повязаны, ложью прошиты.
Эту систему ломать не спеши ты!
Может, окажется только труднее -
мы ведь по правде-то жить не умеем!


На армагеддонском карнавале

и позвякивали позвонки
как монетки тонки и звонки
как стеклярус хрупки и прозрачны
и катились вдаль грузовики
заражая воздух у реки
выхлопом бензиново-коньячным
на больших карминовых часах
колокол забытый в небесах
отбивал конец последней эры
было без пяти сто тысяч лет
и казалось проку больше нет
длить существование химеры
доживая знойный кайнозой
мы ложились гнойною золой
в тёплую подзолистую почву
становились кронами дубрав
и от странствий призрачных устав
улетали голубиной почтой
но пройдя вратами чёрных дыр
мы опять входили в этот мир
и опять его не узнавали
и вращался шарик голубой
в цепкой лапе белки заводной
на армагеддонском карнавале