Александра

Александра Дмитриевна, моя бабушка, была пятой из девяти детей в семье моего пра-прадеда. Помню фото, на котором её братик и сестрички - уже пожилые люди – Ваня,Дуся, Мура и Валя.
Брат Ваня приезжал к бабушке в гости, когда мне было года три,может четыре. У него была отстёгивающаяся деревянная нога, и яркие голубые глаза.
Вечером, под вишнями, он с бесконечным терпением играл со мной в абрикосовые косточки, которые сперва неизвестно как появлялись или исчезали на столе, а  потом надо было успеть выхватить чужие или наоборот, не дать схватить свои со стола.
Когда он попросил передышки, мне стало стыдно, и я вдруг ощутила, как он устал от своей, видимо долгой и неизвестной мне, дороги. Спал он в маленькой прихожей на сундуке и говорил, смеясь, что если одну ногу можно отстегнуть, то для остального места хватит. Чуть ли не на следующий день он ушёл, и как-то это было связано с дедом, с его работой мастера на сталелитейном заводе, и должностью в парткоме. Я  это поняла уже, когда подросла.
Младшая бабушкина сестра Дуся жила неподалёку от нас, и часто заходила в гости навестить бабушку, позагорать на крыльце, угоститься и что-то принести из платья, нуждавшегося в переделке. Бабушка никак не выделяла её, и незаметно было какой-то особой сестринской близости, или радости при её появлении. Я тоже как-то никогда к ней не притягивалась, и она никогда не пыталась со мной пообщаться. Скорее, я старалась исчезнуть по своим делам при её появлении, не только уважая бабушкину гостью, но и подспудно чувствуя её чуждость, и какую-то скрытую фальшь. Она очень часто смеялась и улыбалась, но при этом  её круглые глаза имели какое-то своё выражение, которое я не понимала.
Платья на ней были светлые, нарядные, на голове - тюрбанчиком, пёстренький платочек, крупные бусы, сильный аромат духов.
Она, как и бабушка, была высокая и статная, но немного сутулилась, как бы из странного кокетства или смущения. Уходила она, всегда рассыпаясь в благодарностях за угощение, и с пакетиками, в которые бабушка ей заворачивала ягоды, свои пирожки или баночки с вареньем.
           Окончив гимназию, где она прекрасно усвоила и латынь, и французский язык, и математику, научилась красиво писать и рисовать, моя бабушка, тогда ещё просто Шура, поехала летом батрачить к счастливо разбогатевшим крестьянам, чтоб прокормить свою семью в тяжёлом военном пятнадцатом или шестнадцатом году. Люди эти, её хозяева, имели нескольких ребятишек мал-мала-меньше, и те, в одних рубашонках, повсюду носились без пригляда и внимания, забегая домой только поесть и поспать.
Работала Шура и в доме, и по двору, и в поле, и со скотиной, которую держали хозяева. Коровы, лошади, свиньи, куры – целая академия для юной гимназистки. Работа продолжалась весь день до темноты, когда вся семья после ужина падала, в чём была, и намертво засыпала до утра. А Шура шла на колодец, набирала водички, и грела её в летней кухне. Потом с блаженством смывала всю пыль и грязь, всю усталость долгого летнего жаркого дня, и не всегда сразу ложилась спать. Как-то она ухитрилась, сняв мерки со всех ребятишек, по ночам нашить из груды наменянных хозяевами на тощих военных рынках, гардин, барских скатертей, и прочих шикарных, но ненужных в хозяйстве вещей, крепкие и красивые детские одёжки, ночные рубашечки и бельё. Последнее явилось для семьи неведомым дивом и поразило самой идеей, что одежду можно менять до того, как она от ветхости ссыпится с плеч. А за ночные купания её прозвали в семье уточкой. У молодой и крепкой девушки ещё хватало сил играть с хозяйскими ребятами в разные затейные игры, петь с ними, читать им, рукодельничать. Дети любили её от всей души.
Домой Шура уезжала вместе с курами и поросёнком, на хозяйской телеге, доверху заполненной зерном, хлебами, копчёными окороками, овощами. Всё это была плата за труды от благодарных и растроганных крестьян. Хозяин сам правил, чтоб доставить помощницу к родителям домой, и самому принести им низкий поклон, и благодарность за их дочь.