Вот и Ночь пришла ко мне...

Вот и Ночь пришла ко мне
тёмная, лукавая.
Три звезды на рукаве,
вся одёжка странная.
Балахон висит на ней,
весь как бы в проколочках,
по подолу подранней
и в тучных оборочках.
Темносиний на плечах,
к низу с чернотою...

В небе Месяц при свечах
рандеву устроил.
Звёзды сунул в сундучок,
чтоб не смели щериться.
На свой загнутый сучок
вывесил проветриться
Тучку с тёмненьким нутром
с мокрыми делами.
Ну, да я тут ни при чём,
разберутся сами.


У меня забот своих
не сгребёшь лопатою:
и важнейшая из них –
встретить Ночь патлатую.
Надо бабу угостить,
ласково приветить.
Начал Месяц нам светить!
На кой бес он светит?
«У тебя же рандеву,
вот и занимайся», –
это я ему ору –
«Не срамись! Старайся!!
И не лезь в мои дела.
Ночь пришла незванною,
но уж коль она пришла,
хоть и кошкой драною,
должен я её впустить,
приласкать и прочая…
Ты же лезешь нам светить!
Что за блажь сорочая?
Чтобы бабу ублажить
свет совсем не нужен.
А чтоб голову вскружить –
нужен добрый ужин».

Он сконфузился слегка
и ушёл в свой терем.
Ночь раскованно вошла.
Мы к столу присели.
Помолчали в тишине,
выпили по стопке.
Непроглядный мрак в окне,
как болото топкий.
Бельма выкатил свои
на застолье наше,
словно выпить на троих
вздумалось папаше.

Рассердился я тогда
так, что нет и речи,
и зажёг я, как всегда,
своих мыслей свечи.
Загорелись три свечи,
плача стеарином,
и направили лучи
к Ночи в платье длинном.
Платье блеском занялось,
вспыхнуло, упало.
С Ночью что потом стряслось –
врать мне не пристало...
Из окна убрался Мрак.
Мы вдвоём остались.
В общем, я же не дурак...
Все простынки смялись...
Ночь – она же Бога дочь,
так же как и Ева,
а поэтому не прочь
яблоко съесть с древа...