босанова

В доме, где живет женщина, которую я называю матерью, смотрит на часы,
вытирает крошки хлеба со стола, затем надрезает ломтики колбасы.
Папа надкусывает редис, на переносице поправляя очки; делает телевизор громче.
На стуле раскачивается брат, рожи корчит, мама ругается, он хохочет.
Я прихожу в их дом, чтоб удостовериться, что здоровье их не стало знобче,
и каждый раз, когда открываю дверь ключами, чую, как подступает горечь.
Позже – я вызываю такси, но выходя из дома не сажусь в него, а иду пешком.
Вот оно и палево, после таких встреч ощущаешь все свое естество,
осознавая, что они противны. Папа стареет, стает бессильным.
Мама с глазами впавшими, пытается вырастить еще и сына,
и двоим им страшно, ибо понимают, что едва осилят.

И вот я все иду куда-то себе, вру, что знаю куда, по дороге, где камней груда,
меняя бары, мужчин, дома, и город. Привыкаю к голоду.
И нет ни покоя ни сна мне в своей босанове.
И только знакомый голос, чей хрип так знаком,
уложит снова в голову то, что есть толковым.
Мужчина, с которым я разделяю не только пепел – слеп к своим родным,
убивает себя спиртным и дурью, и большим, увы, не увлечен, ни постижим.
Я наблюдаю за ним чуть больше года, делая вид, что верю его вранью, чуя,
что в конечном итоге сыграем с ним вничью.
Учусь ставить точки, отбрасывая безрассудство,
и ничего не сокрушимо теперь во мне, кроме чувств.