Письма к себе Письмо тринадцатое

Через дважды по двадцать лет спустя, мы со Стеллой вернулись в город детства на несколько дней.
Обошли все наши адреса. В моём дворе все перекопано точно так же, как было во времена нашего детства. Вдоль домов тянется глубокая траншея точно как та, обнажавшая чужую, взорванную жизнь, в которой вся детвора с нашего двора с восторгом ковырялась. В том же киоске со стороны улицы, где когда-то, зачиная свою библиотеку, я впервые приобрела на первую стипендию трёхтомник Пушкина, теперь  купила набор открыток с видами НАШЕГО, но уже совершенно другого города.
Трёхтомник ещё жив, и стоит на книжной полке моего американского дома, только страницы его уже почти не выносят прикосновений, тонки и желты, как пергамент лиц у древних стариков.
В доме на первом этаже с торца всё та же «Сберкасса». Сердце прокололо иглой, протягивающей сквозь Время «дней связующую нить».
Прошли мимо дома по Театральной, где жили обе Ларисы, большая и маленькая.
Вот в этом дворе, со встречи с танцующей девочкой началась история нашей неразлучной четвёрки.
Помню квартиру Лёки, Ларисы маленькой. Крохотную, и очень уютную, попадая в которую хотелось прилечь, и отрешиться от всего земного. Всегда там пахло чем-то очень вкусным из лилипутной кухоньки, где Лёкина мама творила кулинарные чудеса, но попробовать их удавалось не часто. Видимо от стеснения я всегда отказывалась от угощения, чтоб не выглядеть голодной обжорой.
  Лёкины родители относились к нашему увлечению с пониманием, всегда уходили на кухню, если были дома. И именно у Лёки дома  рождались многие сцены, которые мы то придумывали сами, то строго вычитывали по книге, смотря по тому, кто режиссировал в данный день. Эта радость доставалась честно всем по очереди.
Если б от фантазий оставались следы, то все стены, их единственной комнатки были бы затканы золотыми и перламутровыми летучими завесами, сверкали бы отблесками  шпаг и откликались эхом на цокот копыт.
Когда я ещё не знала, что мой папа погиб, и оставалась дома одна, вечером самого страшного дня моей жизни, о чём я ещё тоже не знала, именно Лёка вдруг, без предварительного договора, как у нас у всех, занятых в двух школах или кружках обычно было принято, пришла ко мне.
Она, уже всё знавшая от своих родителей, видимо, поняла, что мне никто не открыл правды, промолчала.
Она просто провела со мной этот вечер, и он был светлым и радостным для меня, мой последний вечер детства.