Я помню только комнату и стол, и жёлтый свет над н

Гогочет,
громыхает
тревожным звоном таймер.
Устало раскрывает
свои уста кабина криокамеры.

Ведь сотню лет
она хранила молчаливо тайну,
Что одиночество,
как и любовь,
не вызывает привыкания.

Я,
словно струна -
натянутая тетива скелета,
Дыханьем жарким,
что внутри пылало адовым огнём,

Сгоняю холод
вокруг возгромоздившейся Вселенной,
Что духом сильного,
как тонкий прут согнёт.

Не надо жалости!
не нужно слов пустых, как сердце,
Выплёвывать
в бездонность безразличных звёзд,

Пока функционирует "Ковчег"
и все процессы
Зависят лишь от проводов,
засевших в гнёздах.

Вот бы человеку
механической быть,
бездушною машиной:
Скопленьем болтов,
пружин, шурупов и рычагов.

И чтобы вечность
беспощадно
пылью равнодушия припорошила.
И ничего...
И ни-
че-
го!

А так болит.
так ноет безустанно,
Сердце разрывает, как дворовой пёс котёнка.

Весь этот мир - лишь комната пустая,
Да и она,
словно душа,
потёмки.

Вселенная
и не таких как я
беззубым ртом пережёвывала,
Растворяла желудочным соком
даже светила.

Говорят что Бог
бережёт бережёного,
А я жизнь готов отдать ему,
чтобы она нас соединила.

Я потерян,
Как щенок,
смотрящий вслед родному автомобилю,
Растворяещемуся
на горизонте как сахар в кофейной гуще.

И лучше бы меня убили,
Чем заставляли мучатся
бесперспективным будущим.

Звёзды,
горделиво выпячив грудь,
Манят меня своей лживою яркостью.

А я бы с ноги их
хотел в неё пнуть,
Чтобы от боли завыли и крякнулись.

Когда вокруг обилие лжи,
У путника возникает чувство двоякое:

Смогу ли я когда-то дожить
До момента, когда среди миллиарда огней найду свой маяк?

Я помню комнату...
и стул, в который неуверенно мостился,
И этот бешеного путника оскал,

И как горят огнём глаза в моих глазницах,
И ими освещается приборная доска

И впереди
одиночества
целая вечность.