Сын алкоголика -4 Иногда грохотал безливневый гром

Иногда грохотал безливневый гром. Где – то далеко – далеко, может быть он и мерещился даже одуревшим от пекла людям…

Так проходил день за днём, пока…

День отварил омерзительно пьяный отец…

Он содрал с мальчика одеяло…

Голый сын лежал свернувшись калачиком, закрывая руками голову…

 – Ты чё, сучок недоношенный, со мной в жмурки… Э – э – э… Бля!.. В эти… Ёбть!..   
В прятки играть затеял! Ну,.. возьми конфетку… На!..

Отец махнул, как саблей – карающей рукой

– Не – е – е… Не – е – е – е – на – а – а – а – до – о – о – о!.. Па – а – а – п – п – п – ка – а – а   
не – е – е – е… на – а – а – а… до – о – о – о!!!..
 
Разрывая мешочки лёгких, захлебнувшийся слезами крик дробил бетонные стены, одетых
в лохмотья стародавних плесневеющих обоев, возвращаясь разбивающей сознание болью,
прописавшейся в расползшемся тестом вертлявом теле, выдавливая из него струйки стыдливой мочи, впитываемой полосатой тканью матраса…

– Что, сок пустил га – а – а – ад!.. Вы****ок проклятый!.. Мало!.. Мало!.. Ма…

– Прекрати!.. Отстань от него, - НЕЖИТЬ!..    

Вопль матери заполнил квадратик комнатёнки, изгнав посторонние звуки. Те спешно
бросились на утёк. Попрыгав через перила балкона, замерли грудой внизу, прислушиваясь
к…

Хлопнула зря горевшая под потолком лампочка. Разлетелась опасными осколками, оставив возле цоколя пылеобразный дымок…

Отец повернулся в пол головы, глядя на жену немигающей плошкой оловянно – рыбьего
глаза…

– Кто нежить?.. Я?..

Голова продолжала шарнирно поворачиваться, вытаскивая следующий глаз…

– Ты!!!..

Мать выбросила руку вперёд. Упёрлась указательным пальцем в отцовский лоб, вроде
желая пробить в нём дыру и выпустить наружу бесполезный, испорченный водкой, 
умирающий мозг…

Отец отмахнулся. Рассмеялся деревянным смешочком. Механически обронил…

– Да… Я – НЕЖИТЬ…

Картинка, словно её разрезали, распалась на две половины…

На одной половине: мать, схватившись за голову, сложилась на полу, закатив до белков
выплаканные глаза, нехорошо обнажив худое желтоватое бедро…

На другой половине: не по человечески похохатывал отец, рассматривая липкую красную
лужицу под, переставшей быть материнской, нелепо свёрнутой головой чужой женщины,
почему – то зашедшей к ним… 

Костяшки отцовских пальцев побелели, как от натуги. Свет в комнатёнке тоже стал хирургически белым – не дать, ни взять – операционная. Люди и казённая мебелишка
лишились теней…

Внутри мальчика, что лопнуло – родился хищник…

Он одним прыжком, опережая время, долетел до хромого детского столика раскрашенного под хохлому. На покрытой облупившимся лаком столешнице
ютился заблудившейся кухонный нож. Привыкший лишь к хлебному мякишу,
он безобидно поблёскивал туповатым лезвием. А, к нему рвалась получившая 
необъяснимую силу ненависть…

– Брось нож, ВЫ****ОК!.. Брось, бля, сказал!..

Отец пошёл на сына, не торопясь сжимая кулак…

Зажатый в угол мальчик размахивал ножом, всматриваясь в блёклое пятно – бывшее отцовским лицом, ища в этом фантоме знакомые черты…

Увернувшись от кулака, сын полоснул ножом отца, развалив надвое сизо – щетинистую
щёку, вывернув будто плугом наружу багрово – дрожащее мясо от виска до нижней
одутловато – бесформенной губы. Отец обмяк, игрушкой лишённой внутренностей
привалился к стене, мотая головой. Кровь разлеталась по сторонам, красными взрывчиками впечатывалась в оконное стекло, сползающими змейками украшая прозрачную непрочность. Схватившись за щёку, отец баюкал рану, изредка роняя,
колотую кусками, неразборчивую брань…

Малолетнего мстителя заколотило. Сын сначала завыл, потом – застонал, тонюсенько,
так, по щенячьи. Отбросив нож, он попятился к входной двери, вытирая худым задом замусоленный пол…

Мальчик опомнился, когда споткнувшись о ехидный корешок, прячущийся неглубоко в земле, растянулся посреди комковатого поля, судорожно прижимая к животу носильное
тряпьишко с торчащими из него заячьими ушами задрипанных сандалет… 

Кое – как отдышавшись и напялив заношенную одежонку, он почувствовал наплывающий
горячей волною стыд, представив себя бегущим в одних семейках, с выпученными   
по – рачьи глазами, по смешливой глазастой улице, гуляющей возле вытертых пятиэтажек,
торчащих у прижившихся кустов акации…

Мальчик огляделся, прикидывая, куда податься ему, бросившему свой дом. На глаза попалась неровная полоска леса, за асфальтовой чертой недалёкого шоссе…

Сбитые в кровь ступни еле переступали. Травинки то гладили, то хлестали исцарапанные
лодыжки, вызывая лёгкий зуд, вынуждавший путника останавливаться, чтобы почесать
коричневую от грязи и загара кожу…

Незаметно для утомлённого глаза тропинка исчезла и мальчик обнаружил себя идущим
в неизвестность…
 
Среди разнообразных деревьев, страх, как наёмный убийца, крадучись, подбирался
со всех сторон, прячась за многоствольем, куда в поисках дороги всматривался
потерявшийся путешественник…

Продравшись сквозь злобные, царапающие кожу ветки кустов, ни с того, ни с сего
выросшие на пути, беглец с удивлением обнаружил за ними лесную речушку, текущую
в спокойной медлительности. Прозрачная, покрытая солнечными бликами вода манила
к себе, обещая прохладную нежность уставшему телу…

Сбросив сандалеты на белый с серебринкой песок неширокого бережка, мальчик уселся
на сыпучую мягкость, свесил измученные ноги, зарывая поуродованные ступни в живом   
журчащем стекле. Время спустя, решив искупаться, он разделся, разбросав ветхое шмотьишко. На спине багровели свежие рубцы, поднимаясь прямо до цыплячьей шейки,
у поясницы наливался спелостью  кровоподтёк, прикрывая старый – уже пожелтевший… 

Купальщик осторожничал. Потихоньку сполз в воду, тут же залопотавшую, что – то своё,
непонятное для человеческого уха…

Он долго играл с речкой. Шлёпал по воде ладонями. Прыгал в неё с берега, уже не боясь
глубины. Вода разлеталась во все стороны бисерным разноцветьем брызг, выгибая
коромыслице маленькой радуги. То ложился на спину и плыл куда – то по неторопливому
течению, рассматривая пронзительное небо…

Накупавшись, мальчик стал выбираться на тёплый берег, чуя в не проходящую тревогу и вместе с тем какую – то колыхнувшую сердце ленивую истому…

Он упёрся руками в прибрежный песок, пытаясь вытащить тело,.. в песке пряталось не весть откуда взявшееся донышко зелёной бутылки, прозванной народом – «чебурашкой»,
кто бы ещё знал почему…

Острая дёргающая боль вцепилась в детскую ладонь, отбросив мальчишку обратно…

Река безропотно приняла его…

Мальчик, не пытаясь сопротивляться неожиданной боли, в странном оцепенении опустился на дно, открыв глаза стал спокойно рассматривать красивые красные завитушки, медленно уплывающие от него, растворяясь в реке.
Будто бы это был и не он вовсе, а кто – то посторонний сидел на дне наказанный искуплением боли…

Вроде и тело его исчезло, остались одни глаза, что перестали видеть по старому,
а видели совсем – совсем другое, далёкое от здешнего мира – непостижимое,   
какие – то незнакомые лица чужих людей, постепенно они слились в одно лицо
и в нём угадывались черты матери и (почему то?) отца, а потом – деда, чей лик, 
как промокашка влагу, впитывал в себя поток слоистого запредельного СВЕТА…

В сокровенном месте, где раньше билось детское сердце, раскрылась беспредельная
пустота, где – то в ней, невыразимо далеко, сбившись в липкий комок, верещали
гибнущие старые страхи. Вместо них появилось огромное, как ночное летнее небо,
запредельное чувство, поднимающееся жаркой волною от мозолистых пяток,
покрытых паутиной трещинок с набившейся в них походной грязью, до темечка,
прощающее весь мир, глупо искарёженный неисправимым человеком…

Мальчик пришёл в себя на берегу. Трудный день постепенно превращался в «былое».
Вечерние тени рисовали что – то на песке, постоянно меняя нарисованное.
Оставляя только тяжесть бытия…