Дочь Ганга

     АНАТОЛИЙ ЗАЮКОВ

        Дочь Ганга
          Поэма
I
Тёмно-
гривый.

О –
круг-
лый
ЗЕВ

медным голосом больше не лает.
Головастый, из бронзы, как лев,
много видел, многое знает.

Запрокинувшись, умер под ним,
Но его за язык кто-то тронул;
«Кто ты?» - вздрогнул я.

Се-ра-фим-м…

Се-
ра-
фим-м…

Се-
ра-
фим-м…

своды стонут.

Только колокол бухнул и сник –
проглотил двухпудовый язык
и исчезло в пространстве под ним
одинокое «Се-ра-фим-м».

Очарован я майскими листьями,
ими путь мой по городу высветлен,
где-то щёлкнул и смолк соловей,
я иду вдоль оград у церквей
и не думаю нынче о Гамлете,
я с другими героями в памяти.

Обыватель силён, всяк ответит,
что мозги у героев с изъянами;
только головы этих в расцвете
с гильотин осыпались тюльпанами,
поднимались на эшафот
нецелованные висельники,
удивительнейший народ –
имя каждого золотом высекли
на нетленном навечно граните.
Люди, золото их сохраните!

Москва есть Москва, в ней ничто не отнимешь:
в ней вольность и разум, и вера, и сила;
как бронзовый колокол чрево разинешь
и смотришь, и смотришь, что так поразило.
И вдруг, я так явно в себе же увижу
того бунтаря звонаря, Серафима…
пусть выдумщик я, но меня уже лижет
огонь, что так бьётся из чёрного дыма.
И чьи-то глаза округлились от страху,
забывши на день про свою «одиссею»,
а завтра шагнёт он с презреньем на плаху,
отдавши себя за свободу Россеи.

Любовь с географией нынче знакома,
не только о пальмах расскажет и сфинксах,
испытанным чувством так нежно влекома
стоит индианка в вельветовых джинсах;
а рядом с ней негр, непривычно огромный,
в коричневой куртке и шарф длинно-красный,
но в Штатах такой лишь бродяга бездомный,
а здесь он студент – это сложно и ясно.
У негра на скулах чернёная медь,
широкими крыльями ноздри;
ему вот сейчас о своём бы запеть –
вгонял бы он голосом гвозди.

Стоят театралы у касс театральных.
- Билетика лишнего нет?
- Нет.
- Ах, право…
А вот и феномен из феноменальных
«толкнул» два билета влюблённым,
что справа.
Конечно, толкнул баснословно дороже
(о них нынче столько в газетах шумихи!).
Я вижу довольство на худенькой роже
и свет его глаз, он божественно тихий.
Но как это жить, не страдая, не мучась,
и так совершать вот привычные рейсы?
Но есть и такие, что лезут на кручи
затем, чтоб сорвать там свои эдельвейсы.

Если вам скажут:
на свете была одна Сикстинская мадонна,
да и то её встретил лишь один Рафаэль,
не верьте, всё вздор, потому что на свете
есть ты и я, а были когда-то он и она,
а значит диалектика наших душ нескончаема,
как не угасим огонь нашей вечной любви.

С отцом распрощалась она и с родными,
она уезжала за ним в бесконечность,
и стали теперь невозвратно иными
и смех, и балы, и Гурзуф, и беспечность.
Но вот во дворе бубенцы загремели;
дорожный сундук понесли уже в сени,
и встала мадонна у колыбели,
перед младенцем своим на колени.

И слёзы в глазах, и тревога за сына…
А лет, оглянуться, едва лишь за триста
Марией назвал Рафаэль из Урбино
Мадонну для церкви святого Сикста.
Мадонна Сикста не Конестабиле,
рисует художник тревожные тени,
как будто (оттуда!) его посвятили,
что встанет Мария его на колени.

Ходил по камням в чёрном платье подвижник,
носил он этюдник везде за собою,
на город глядел, размышляя о жизни,
и ночью при свечах не знал он покоя.

             II
Ночь и пурга…
белый домик заимки;
выйдя, гостям удивился хозяин:
в пору такую – ни зги, ни тропинки –
ехать отважится чёрт или Каин.
………………………………………………….
………………………………………………….
Ночь… и пурга
вокруг домика рыщет,
ветер доносит растерзанный крик,
тихо стучит на стене топорище,
встал к лошадям осторожный ямщик.
Пламя у плошки горит еле-еле,
чёрная копоть, как ворон, летает…
«Господи, что это так вдруг метелит?
Господи, ветер-то как завывает!..
Милый мой, славный,
наши страданья
это не только разлука и беды.
Завтра я сяду в кибитку и ранью,
завтра же! завтра опять я поеду.
Разве есть участь страшней равелина
там, куда вам суждено отлучиться?
Мой образок я надела на сына,
наша малютка за нас поручится.
Пусть укрепят в тебе мужество, милый,
слёзы мои в этой жуткой метели.
Видит сам Бог, я тебя полюбила
за безоглядность в святом вашем деле.
В нашей судьбе мы с тобой неразлучны,
не омрачить свет сердец наших фальшью.
Мы не дошли до звезды, потому что
наша звезда гораздо дальше».

Домик, я вижу, окутанный белью:
То огонёк пропадёт, то мигает.
Белой рисует пурга акварелью,
жёлтую в памяти бель заметает,
вылепит радужный венчик из роз,
то на Христа, то на домик примерит…
Ходит у домика голый Христос,
ходит, стучит, то в окошко, то в двери.

             III
У старого дуба зелёные ветки,
здесь были любовь и разлука нередки,
и здесь на рассвете, в неистовой трели,
сходились враги на смертельной дуэли.
А дуб вековечный, с пергаментной кожей,
его, мне казалось, столетья не гложут,
роняет под зиму из олова слитки,
он Пушкина видел, как ехал в кибитке,
как мчался поэт от земных помрачений,
двору – камер-юнкер, для отчины – гений.
Я вас обвиняю, не спасших как-то
великую жертву ничтожного акта.
Чуть ветер колышет зелёную крону,
чуть первую ноту соловушка тронул –
и вдруг разрослась, где ты, серенький гений,
праправнук такого ж в тридцатом колене?

То вдруг я увижу в полуденный свет,
у моря одетого в рюшки,
в крахмальной рубашке, искристой, как снег,
бежит за волной Саша Пушкин.
И сердце и разум его пленя,
дочь Ганга* от счастья хохочет,
с глазами, казалось, яснее дня
и, странно, темнее ночи.
То бал вдруг увижу, средь бала поэт…
Выходят чета за четою:
поклон, реверанс,
лёгкий взлёт, пируэт…
И модниц в парижских покроях.
Соком налитые губки, две вишни,
глаз чуть с раскосинкой синяя заводь,
лебедью в платье воздушном и пышном –
всё вызывает восторг к ней и зависть.
Только ль у глаз за разрезы косые,
только ль для танца склонил он колени,
первый поэт у опальной России,
лебедем чёрным кружась в упоенье?
Белая лебедь плывёт в полукружье,
чёрный, забыв всё, к ногам припадает…
(ненависть зреет к ним во всеоружии –
белая лебедь и чёрный не знают.)

Встретил таких двух я вечером поздним,
чёрная, третья, держалась в сторонке,
но, встрепенулась и в звёздную роздымь,
пруд взбеленив, позвала криком звонким.
Кажется мне, что поднялся я с ними,
лебедем ставший, с их гордой осанкой,
звёзды раздвинув, мы плыли над миром,
чёрная лебедь вела нас к Гангу.

          IV
В арбатику Арбата
вписался мост горбатый,
мозаику Арбата
метёт зелёный клён.
Заря, как апельсинья
вода из автомата,
в стекле высотных зданий
горит со всех сторон.
Но ехала когда-то
в коляске по Арбату
дочь Ганга,
темноокая Мари;
заря цвела ей розой
над мостиком горбатым –
и не было
восторженней Мари.
……………………………………………………..
……………………………………………………..
А эта вот луна
едва светила.
И степь, и ночь –
на всём пути
ни огонька, ни хат…
А иногда подступит страх
с естественною силой,
когда шарахнут лошади
и жутко захрапят.
……………………………………………………..
……………………………………………………..
Кто был здесь –
все в волненье отступили,
она вошла в холодный в сизый мрак.
Но стены помогли:
ей щели засветили,
и вырвал свет
оборванных бродяг.
И съёжился жандарм;
божественные слёзы
горят в глазах бродяг,
где он - виновник драм…
и цепи на руках ржавелые,
как розы,
целует вдруг она,
припав к его ногам.

- Миша мой, ты просишь рассказать тебе и Нелли
о тайном обществе и наших страшных муках?
Мой птенчик слабенький, мы всё преодолели:
и мерзости властей, и беды, и разлуки.
Мы в дружбе поклялись,
себя мы не щадили.
Девиз наш: быть всем там,
где бедствует один.
Обереги, Господь, хотя бы их могилы;
и я хочу, чтоб ты достойным их был, сын.
Мы верили в звезду, взошедшую над нами,
что просвещённый ум освободит народ.
А мальчик, как птенец, прижался к строгой маме
И слушал, приоткрыв припухший детский рот.
………………………………………………………
………………………………………………………
Мише приснилась Сенатская площадь…
выстрелы пушек в восставших солдат,
в пламени Мишу взметнувшая лошадь;
пламя же вдруг превратилось в закат…
Сам он в цепях (даже слышит их звоны).
- Браво, Мишель! - восклицает народ.
В чёрных, как смерть, палачи балахонах
Мишу на страшный ведут эшафот.
………………………………………………………
………………………………………………………
Глухая ночь... мой стол, в окне ни звука,
среди теней и мотыльковых дрём
портрет, а в нём твоя любовь и мука;
горит свеча трёхгранным янтарём.

* В семье генерала Н.Раевского его дочь Марию называли дочерью Ганга.
               
                03.04.1985г., г.Москва